Когда принимается решение о том, какой орфографический облик слова следует узаконить в словаре, слово анализируется во всей совокупности обстоятельств бытования, прежде всего: 1) в аспекте исторической тенденции изменения написания, 2) в аспекте вхождения конкретного слова в системные отношения в данной области письма (системные возможности и степень упорядоченности элементов данной части системы), 3) с точки зрения узуальных предпочтений написания в настоящем, 4) с точки зрения влияния иноязычных языковых систем в данной области и др.¹ Подходы к оценке нормы написания и кодификации слов, отвечающих требованиям общих орфографических правил, и слов, пишущихся по индивидуальным правилам (словарным словам), естественно, различны. Цель статьи – показать, как ортологическая орфография устанавливает нормативность того или иного написания в словарной области письма, там, где не действуют орфографические правила, на какие общеметодологические основания здесь можно опереться.

Слово может представлять собой уникальное явление, не имеющее в языковом сознании носителей языка никаких ассоциативных связей.

Таким, например, было в 2010–2011 гг. слово-одиночка экзитпол², когда его включали в «Русский орфографический словарь»³. В текстах слово писалось по-разному: экзит-полл – экзит-пол – экзитполл – экзитпол, различалась и словарная фиксация: [Комлев 2006; Захаренко и др. 2008] – экзитпол, [Ефремова 2006] – экзит-поллы и экзитполлы. Академический орфографический словарь остановился на варианте экзитпол. Какова мотивация такого решения?

Во-первых, в целом для русского письма не характерно выделение в знаменательном слове несамостоятельных, неосмысляемых как отдельное слово частей. Написание слова с выделением в нем компонентов при помощи дефиса⁴ встречается обычно в двух случаях.

1. В сложных существительных с не употребляющейся самостоятельно первой частью на согласную дефисное написание непредсказуемо конкурирует со слитным написанием, что хорошо видно на сопоставимых парах биг-бенд, биг-бит – бигмак, бич-волей – бичбол, бэк-вокал, бэк-офис – бэкграунд, бэкслеш, гран-па – гранпасьянс, киндер-сюрприз – киндербальзам (больше примеров и само правило см. в [Бешенкова, Иванова 2016: 167]).
2. Среди сложных существительных с неупотребляющейся самостоятельно первой частью на гласную слова с дефисным написанием составляют исключения (например, агни-йога, альма-матер, дата-центр, копи-арт, люля-кебаб, мецца-воче, фата-моргана, хеви-метал, хеппи-энд, хмели-сунели), обычно слова этого типа пишутся слитно [Там же: 165]. Таким образом, оба случая относят дефисное написание существительного к разряду случайных.

Во-вторых, исследователями выявлена историческая тенденция к слитному написанию слов, ранее писавшихся с дефисом (когда-то были через черточку блан-манже, ватер-поло, кунст-камера, фокс-терьер и мн. др.), притом что история лишь единичных слов шла вразрез с этой тенденцией (напр., писалось куклуксклан, шниттлук) [Бешенкова 2018].

В-третьих, прямой зависимости написания в русском от написания в языке-источнике нет: пишущиеся слитно в языке-источнике слова в русском языке могут писаться с дефисом (например, камер-юнкер – нем. Kammerjunker, шнитт-лук – нем. Schnittlauch), а те слова, которые в языке-источнике пишутся с дефисом или раздельно, в русском могут писаться слитно (гардероб – фр. garde-robe, кашне – фр. cache-nez, лендровер – англ. land-rover, комильфо – фр. comme il faut, бельэтаж – фр. bel-étage). Так что и в этом – лингвистическом – отношении судьба экзит(-)пола пока не ясна.

Наконец, в-четвертых, при значительном статистическом преобладании написания с дефисом слитная передача слова неуклонно растет, и эту динамику орфографисты видят. Поэтому, учитывая все перечисленные обстоятельства, было решено дать слово в слитном написании, с учетом перспективы его функционирования в русском письме. Конечно, прогноз становления письменной формы таких слов-одиночек затруднен, а кодификационное решение заведомо характеризуется значительной долей вероятного неуспеха.

Иной случай представлен в словах с орфограммой, которая встречается в других, аналогичных в этом отношении словах, тем самым слово выступает как член некоторой парадигмы, иногда совсем небольшой. Его парадигматические связи могут быть как обращены в диахронию (у слова есть предки, кодифицированные в словаре), так и располагаться в синхронии (у слова есть родственники и похожие на него в чем-то друзья). Таким образом, речь идет об орфографическом анализе слова, в составе лексической группы с общим признаком: или объединенной по признаку передачи общей орфограммы (двойные согласные, сочетание гласных, слитное/дефисное написание и пр.), или – для сложных слов – имеющей общую первую или последнюю части⁵.

В этом случае выбор написания для словарных слов опирается на понятие орфографического прецедента. Термин «орфографический прецедент» (прецедентное написание) как обозначение метода при установлении кодификации новых слов введен В. В. Лопатиным для объяснения кодификаций «Русского орфографического словаря» [Лопатин 2007: 725–726; Лопатин 2009: 241]. В добавление к примерам В. В. Лопатина (риелтор, офшор и нек. др.), с помощью которых показывается возможность не ждать, когда утрясется колебание новых слов, а «рекомендовать единственный вариант написания слов в качестве обязательного, канонического» [Лопатин 2007: 726], приведем свой пример. Опора на орфографический прецедент как инструмент кодификации была применена при определении написания слова крымско-татарский в «Русском орфографическом словаре» 1999 г. В области написания сложных прилагательных, как известно, велика доля словарных кодификаций, к числу которых, помимо слов с уже давно устоявшимся традиционным написанием, относятся и те слова, написание которых выбрано лингвистами из реально бытующих вариантов на основании определенных критериев. В нашем разборе доказывается правомерность отнесения данного слова к области словарных написаний, а не основанных на противоречивом правиле 1956 г. В грамотном письме до 1956 г. слово крымско(?)татарский оформлялось с дефисом, таково, например, написание в названиях трудов «Полный русско-татарский словарь крымско-татарского наречия» (О. Заатов. Симферополь, 1906) и «Опыт краткой крымско-татарской грамматики» (А. Н. Самойлович. Пг., 1916). В позднюю советскую эпоху слово было отражено в изданиях энциклопедического типа, прежде всего в «Большой советской энциклопедии» (3-е изд. М.: «Советская энциклопедия», 1969–1978), где помещена статья «Крымско-татарский язык».

Выбор дефисного написания в качестве кодифицированного опирался не только на имеющуюся к тому времени фиксацию в универсальных изданиях нашей страны – «Большой советской энциклопедии» и энциклопедии «Языки народов СССР», на фиксацию в ГОСТе⁶, на реальные узуальные предпочтения русскоязычного письма на территории России (но не Украины), но и на факт существования лексико-словообразовательной парадигмы – однотипно образованных прилагательных сходной семантики, которые пишутся с дефисом. Вот лишь некоторые прилагательные, построенные по типу «первая часть, производная от топонима + вторая часть, производная от названия этноса», причем первая часть осложнена суффиксом. Дефисное написание этих слов или преобладает в реальном использовании, или кодифицировано орфографическим словарем русского языка: волжско-финский и финно-волжский (от волжские финны), казанско-татарский (казанские татары), литовско-татарский (литовские татары), немецко-поволжский (немцы Поволжья, поволжские немцы – с перестановкой компонентов), поволжско-татарский (поволжские татары), прибалтийско-финский (прибалтийские финны), сибирско-татарский (сибирские татары), уральско-казачий (уральские казаки), уральско-тюркский (уральские тюрки, тюрки Урала), чулымско-тюркский (чулымские тюрки), крымско-греческий (крымские греки), крымско-готский (крымские готы, крымско-готский словарь, язык, языкознание). Слово крымско-татарский естественно вписывается в этот ряд (подробнее см. в [Иванова 2015]).

Метод орфографического прецедента широко используется и для установления написания единичных новых слов, орфограммы в которых не относятся к числу регулируемых правилами правописания, например, слова с англ. суффиксами ness и -less передаются в академическом словаре с одиночной согласной на конце: бизнес 1956⁷ → топлес и фитнес 2005 → велнес 2012; слова офсет и офсайд 1956 → офшор 1999, офлайн 2005 с одним ф по образцу англицизмов с той же начальной частью. Логично ожидать, что при таком подходе кодификационные решения разного времени совпадут и слова с общей проблемной орфографической чертой будут кодифицированы единообразно. Однако это не всегда так, и более ранние кодификационные решения, вполне лингвистически корректные, не применяются, как, например, в слове дресс-код 2012, имеющем прецедентное написание общей части в слове комбидрес 1999. Чем это можно объяснить?

Одна из причин подобных рассогласований такова: в записи слов – этимологических родственников, заимствованных из разных языков в разное время и вошедших в русский лексикон, могут отражаться черты этих языков. Например, современное заимствование из англ. коттон 2005 (англ. cotton) пишется иначе, чем старое фр. слово демикотон 1956 (фр. demi-coton), отмеченное еще у Даля, и его родственники котонизатор, котонизация (1956) и котон-автомат (1999; БСЭ). Также разнятся старое слово из фр. инженер и пришедший на рубеже нынешнего века англицизм инжиниринг 1999. Ср. также восходящие к общему этимологическому источнику слова инфекция от позднелат. infectio «заражение» и инфицировать от нем. infizieren.

Вторая причина видится в том, что при кодификации новейших заимствований лингвисты зачастую не могут противостоять преобладающему узусу как проявлению орфографической моды и поэтому узаконивают массовый вариант написания. Сюда попадает приведенный выше дресс-код, рирайтер 1999 при реформатор, реорганизация и проч., стейк-хаус 2012 при пентхаус и таунхаус 2005, также бол-бой 2012 при ковбой 1956, плейбой⁸ 1974. Интересен случай со словом бигмак 2005 (англ. Big Mac). У него много общего с широко известным Биг-Беном (англ. Big Ben)⁹: в языке-источнике оба являются словосочетаниями с прописными буквами в обеих частях, оба называют предметы, восходящие к собственному имени, но судьба в русском письме сложилась по-разному. В случае с бигмаком – культовым артефактом городской жизни рубежа веков – орфографический прецедент не сработал, хотя все другие слова с первой частью биг пишутся единообразно¹⁰ с дефисом (бигбенд 1999, бигбит 1999, биг-тауэр 2012, биг-хит 2012, биг-эйр 2012).

В результате расхождения новой кодификации с прецедентным написанием создается ситуация выбора для еще более поздних вхождений. К примеру, для биллинг 2012 прецедентом послужило старое слово билль 1956, хотя есть и билборд 2005. При кодификации слова контроллинг 1999 приходилось выбрать между двумя сосуществующими этимологическими родственниками: англо-немецким контроллер и французскими контроль, контролёр (1956). В результате кодификация прибивается к одному из полюсов орфографического колебания, но само разнонаписание слов с общим корнем, например, будучи закрепленным в словаре, остается законсервированным на долгую перспективу, возможно навсегда.

В применении метода прецедентного написания имеется одна проблема, лежащая за пределами лингвистики. Наличие прецедента иногда совершенно не очевидно, его можно обнаружить только случайно. Например, для новых заимствований кол-гёрл 2005 и кол-центр 2012 с одиночной л прецедентным написанием формально является термин онколь, онкольный кредит 1956 от англ. on call «по требованию». Этот же термин является прецедентным и для слитного написания этимологически предложного сочетания онлайн 2005. Для слова легинсы 1999 прецедентом будет бутлегер 1991 (слово ранее было дано в [Словарь иностранных слов 1979] или еще более старое слово бутлег – буквально «сапог-нога», попавшее в словарь лишь в 2012 г., так как в результате вторичного заимствования оно стало использоваться для обозначения нелегальной музыкальной записи. Но вот вопрос: насколько значима такая прецедентность при принятии решения о кодификации в современном русском языке? Она базируется лишь на выявлении чисто формальной соотнесенности слов и устанавливаемого лингвистами морфемного родства, а в сознании массового носителя языка связь легинсов и бутлегеров едва ли ощутима. Думается, что справедлива постановка вопроса о наличии ограничений в применении инструмента прецедентности (ср. с известными ограничениями принципа проверки): некоторые написания допустимо не рассматривать как прецедентные из-за отсутствия в сознании носителей языка отождествления значений компонентов слов. Как ослабляется эта ассоциативная связь слов, важная для орфографии? Она ослабляется, если слова функционируют в разных социально ограниченных сферах, когда одно из слов является, к примеру, термином и в силу этого практически неизвестно остальному социуму. То есть прецедентность скорее всего работает в одной речевой области, а если слова принадлежат совершенно разным сферам употребления, разным терминологическим подсистемам, то они не оказывают друг на друга никакого влияния и могут закрепиться в разном написании. Так бывает или в случае межнаучной омонимии при выявлении различно написанных терминов, восходящих к одному этимону (например: формфактор (физ.) и форм-фактор (тех.), шортгорн (порода коров) и (спорт.) шорт-стоп, шорт-теннис, шорттрек, а также шорт-блок, шортлист), или при обнаружении орфографических фактов, различия в которых объяснимы территориальной изолированностью языковых сообществ (например, вариативность оттопонимических прилагательных типа ягодненский/ягоднинский [Бешенкова, Иванова 2019]). Итак, орфографический прецедент – это метод аналогии, используемой как аргумент в пользу того или иного написания, однако он имеет известные ограничения, идущие от разнообразных условий функционирования слов.

Частная разновидность прецедентности – это связь между словами на основе их морфемного тождества. На современном этапе массового заимствования достаточно часто встречается нарушение тождества морфем в иноязычиях, что отражается и в кодификации: таковы, например, частотные разнонаписания производящих и производных с одиночной/двойной согласной корня типа киберсквоттинг (хотя сквот), спиннинг (хотя спин), сплиттер (хотя сплит и сплит-система), степпер (хотя степ, тустеп, уанстеп) и др. В ряде случаев кодификаторы пытаются направить письмо к соблюдению единства написания морфемы в отдельных корнях (багги 1991 и баггинг 1999, блог 2012 и блогер 2012, блогинг, рэп 1999 и рэпер 2005, спот и спотовый 2005 (термин финансов), споттинг и споттер 2012 (фотографирование самолетов), тролль 1956 и троллинг 2005, шоп 1999 и шопинг 1999, шопомания 2005, шопер 2012).

Е. В. Маринова, наблюдающая процессы грамматического освоения иноязычий уже в новейший период русского языка, отмечает: «...Русский язык все чаще принимает какое-либо конкретное слово уже как член какой-либо готовой парадигмы, микросистемы. По своим чертам лексическое заимствование еще более сближается со словообразованием: и в том и в другом процессе язык получает мотивированные единицы, а значит, заимствование, когда оно происходит из одного источника, становится все более системным, а “закон” аналогии (подчеркнуто нами. – О. И.) все более востребованным» [Маринова 2014: 138]. Отметим, что подавляющая масса вошедших в русский язык заимствований, уже вполне освоенных русским языком, находится в русле принципа морфемного тождества, как показал еще М. Н. Петерсон в книге «Система русского правописания», не проводивший различия между исконной и заимствованной лексикой и утверждавший, что этот принцип «пронизывает всё правописание»¹¹ [Петерсон 1955: 4].

Если вернуться к примерам слов с одиночной/двойной согласной в русском языке (а эта орфограмма относится к словарно регулируемым), то здесь следует отметить: 1) наличие соотношения t-t в словах с этимологическим удвоением согласного в производном (рэп – репер, своп – свопинг, скан – сканер, сканировать, спам – спамер, спаминг, трек – трекинг, шоп – шопинг, шопер) и 2) соотношения tt-tt в словах с этимологически двойной согласной в производящем (багги – баггинг, баггист, кросс – кроссинг, патт – паттер, ролл – роллер, ролловый, тролль – троллинг, троллить, флосс – флоссинг). Оба эти соотношения в полной мере выражают представление о морфемном тождестве. Таким образом, и в этом случае наблюдаем случайные ограничения в проявлении данного принципа, что согласуется с представлением о постепенности работы адаптационных механизмов принимающего языка. Сосуществование в узусе (и – неизбежно – в кодификации) разнооформленных родственных слов вполне естественно для начального периода функционирования этих слов в лоне русского языка и письма. Уже сейчас наблюдаются процессы, указывающие на частичное и очень постепенное освоение иноязычий, включая процесс морфемного выравнивания и движение письма «к орфографической безвариантности при передаче тех или иных морфем...» [Хабарова 2011: 2.3.1]. И, например, известные колебания в узуальной передаче этимологически удвоенной согласной в существительных спа(м/мм)инг, спа(м/мм)ер, ска(н/нн)ер, шо(п/пп)инг и др. разрешаются в производных глаголах в пользу одной согласной: спамить, сканировать, шопинговать и (более раннее) эмитировать (ср. старый термин эмиттер), к ним присоединяются уже обрусевшие флопик, флоповод, шопоголик, блоговый, блогосфера, твитнуть и др.

Конечно, процессы письменного выравнивания родственных слов иноязычного происхождения с различно переданными морфемами идут очень неспешно и весьма выборочно. Ясно также, что они естественным образом опираются на «языковое сознание носителя языка, под которым понимаем восприятие и осмысление им графических элементов и их содержания в практике письма и чтения» [Селезнева 2004: 7]. В этих процессах участвуют и кодификаторы, выполняющие роль субъективного фактора развития письма и использующие, среди прочих, метод орфографического прецедента.