Кто не помнит хрестоматийные строки из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума», вложенные в уста Чацкого: «Когда ж постранствуешь, воротишься домой, / И дым Отечества нам сладок и приятен!» Между тем курсивно выделенная драматургом цитата принадлежит не автору, имеет долгую литературную предысторию и, более того, вовсе не патриотична в контексте раздраженной иронии грибоедовского героя, одним из прототипов которого являлся западник П. Я. Чаадаев.

В статье ставятся задачи осветить основные версии происхождения популярного крылатого выражения, проследить диахроническую перспективу его бытования в отечественной словесности на протяжении почти двух с половиной веков. А также выявить разнообразные речевые функции, интертекстуальные переклички и эволюцию смысловых нюансов в различных контекстах употребления этого фразеологического выражения, сконцентрированного в виде метафоры-перифразы дым отечества [Петрова 1968].

Исторически корни данного концепта связаны с родо-племенным строем, когда горящий очаг давал тепло, пищу, защищал от диких зверей, выполнял ритуально-знаковую роль, обозначая границы обжитого пространства, символизировал свой род, семью, а позже страну отцов, то есть отечество [Ерофеева 1994]. Дым, прежде всего как следствие поддерживаемого в мужской половине жилища огня, служил, вероятно, и ориентиром, маяком в условиях островной средиземноморской культуры. Не случайно этот словесный образ, формировавшийся в древних эпосах, классически предстает в «Одиссее» Гомера, отражая, несмотря на горьковатый привкус дыма, притягательность родных берегов, тепла и запаха своего дома.

В преемственно связанной с греческой словесностью древнеримской литературе возникает и устойчивая поэтическая формула, получившая широкое звучание в латинизированной западноевропейской культуре, благодаря сáмому известному римскому изгнаннику – Овидию, писавшему в одной из своих элегий о влекущем запахе родины: «Et fumus Patriae dulcis» («И дым Отечества сладок») [Грот 1865: 2, 189–194].

К XVI веку это высказывание стало крылатой фразой, распространившейся в Западной Европе [Корешков, Зельченко 2010], а позже и в России, где латынь, отчасти при польско-литовском посредничестве, постепенно превратилась в инструмент приобщения к учености, античности, культуре европейского Средневековья, Ренессанса и Нового времени, поскольку даже в XIX в. использовалась в сферах обучения и науки [Воробьев 1999].

Следовательно, интересующее нас выражение – буквальный перевод на русский язык популярного латинского изречения, бытовавшего в католическо-протестантском мире [Михельсон 1902: 1, 360–361; Бабкин, Шендецов 1981: 1, 438; Ашукин, Ашукина 1987: 136–137]. Проследим его литературную историю на русской почве.

Впервые эта крылатая фраза встречается в нравоучительном «размышлении» поэта-классициста, выходца из Малороссии, Ф. Я. Козельского «О любви отечества» (1772):

О, коль отечество всем должно быть любезно!

Оно нам жизнь дает, оно питает нас,

Покоит, веселит, блюдет во всякий час.

Кто будет, злом хотя, от оного отвратен?

Скажу с творцом: и дым отечества приятен.

Гораздо большую известность приобрело лирическое высказывание Г. Р. Державина в стихотворении «К арфе NN» (1798) – с видоизмененным финальным аккордом:

Когда наследственны стада я буду зреть,

Вас, дубы камские, от времени почтенны!

По Волге между сел на парусах лететь

И гробы обнимать родителей священны?

Звучи, о арфа! ты всё о Казани мне!

Звучи, как Павел в ней явился благодатен!

Мила нам добра весть о нашей стороне:

Отечества и дым нам сладок и приятен.

Этот античный образ был не только взят на вооружение российскими поэтами, но и использовался (в латинском и русском вариантах) в патриотическом ключе в качестве эпиграфов к журнальным страницам «Российского магазина» (1792–1794) Ф. О. Туманского и «Русского вестника» (1808–1824) С. Н. Глинки, что умножило популярность этого афоризма.

Неудивительно, что греко-латинский образ начинает активно употребляться в разнообразных литературных жанрах, иногда структурно трансформируясь, например: «…Во всяком наречии языков есть своя красота; а к тому, когда и дым отечества сладок, то и сия воня благоухания мыслей отечественных есть наисладчайшая» (А. К. Лобысевич – Г. О. Конисскому, 1794); «Приятно возвращение в свою отчизну: и дым отечества сладок…» (В. Каразин. Речь на основание в городе Харькове университета. 1803); «Я походил на ребенка, которого прежде времени отняли от груди матерней… Никогда живее не чувствовал Горациева стиха et fumus patriae dulcis. Выражение сие… пришло мне на мысль кстати; ибо, подходя к своей хижине, увидел, что она полуразвалилась» (В. Нарежный. Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова. 1812); «Державин камские воспоминал дубравы, / Отчизны сладкий дым и древний град отцов» (К. Батюшков. Послание к И. М. М-А. 1816); «Как счастлив Батюшков под голубым небом Авзонии! Однако ж не лишайте его сведений о плодах отечественного огорода. “Отечества и дым приятен!”» (И. И. Дмитриев – А. И. Тургеневу, 19 мая 1819 г.).

И даже после распространения списков комедии «Горе от ума», о стихах которой А. С. Пушкин прозорливо заметил в письме к А. А. Бестужеву в конце января 1825 г., что «половина – должны войти в пословицу» [Пушкин 1949: 10, 122], ссылки на популярный фразеологизм редко меняли привязку к античности и ее преломлению в лирике Державина. Так, Ф. Н. Глинка предпослал стихотворению «Сон русского на чужбине» (1825) эпиграф «Отечества и дым нам сладок и приятен! Державин», дополнив его другими параллелями с предшественником: «…И широко гуляет Волга / В заповедны́х своих лугах…», «И мчится тройка удалая / В Казань дорогой столбовой, / И колокольчик – дар Валдая – / Гудит, качаясь под дугой…»; «Желаю вам окрепнуть и возвратиться молодым под небо той страны, которой самый дым, по слову Гомера, нам приятен и любезен» (Н. М. Языков – В. Д. Комовскому, 6 мая 1836 г.); «Прихожу вечером домой и вижу письмо… два почерка – один такой разборчивый… другой – каракули; но Державин сказал: “И дым отечества нам сладок и приятен” – вот почему милы мне и каракули» (В. Г. Белинский – Бакуниным, 23 февраля 1843 г.).

Особенно впечатляет остроумная апелляция к антично-державинской традиции в пушкинском кругу литераторов, например: «Я барахтаюсь в грязи молдавской… Ты – барахтайся в грязи отечественной и думай: “Отечества и грязь сладка нам и приятна”» (А. С. Пушкин – П. А. Вяземскому, март 1823 г.); «Поэт сказал – и стих его для нас понятен: / “Отечества и дым нам сладок и приятен”! / Не самоваром ли – сомненья в этом нет – / Был вдохновлен тогда великий наш поэт? / И тень Державина, здесь сетуя со мною, / К вам обращается с упреком и мольбою» (П. Вяземский. Самовар. 1838).

В середине XIX века становится популярным шутливое соотнесение патриотического концепта с табачной индустрией, например: «В нынешнее табачное время это настоящее лакомство, и многие любители табакокурения поблагодарят меня за указание этого лакомства нашего времени. Вот и сбылась древняя римская поговорка: “И дым отечества нам сладок и приятен!”» (Ф. Булгарин. Заметки… 1856) [Ф. Б.1856: 3]; «Чистые душою соотечественники наши оставляли с увлечением прибранные комнаты и порядочное вино отелей, чтоб бежать с Мюллером в душную полпивную. Они все были вне себя от буршикозной жизни, и скверный табачный дым Германии – им сладок и приятен был» (А. Герцен. Былое и думы. 1864).

Интерес представляет каламбурная интерпретация античного образа в эпиграмме на роман И. С. Тургенева «Дым»: «“И дым отечества нам сладок и приятен!” – / Так поэтически век прошлый говорит. / А в наш – и сам талант всё ищет в солнце пятен, / И смрадным дымом он отечество коптит» (Голос. 1867, 22 июня). Ее автором был, вероятно, старый «арзамасец» князь П. А. Вяземский [Николаев 1987: 421], а не Ф. И. Тютчев, как считалось ранее, хотя эта версия по-прежнему фигурирует, см., например: [Тютчев 2003: 2, 173, 537–538].

Не прошли мимо указанного образа многие известные прозаики, внося в него те или иные контекстные нюансы (сатирические, ностальгические, комические), например: «– Взятками-с! – подхватил Ползунков. – Эх! “Пусть я буду либералом, / Каких много видел я!” если вы тоже, как вам попадется служить в губернии, не погреете рук... на родном очаге... Зане, сказал один литератор: “И дым отечества нам сладок и приятен!” Мать, мать, господа, родная, родина-то наша, мы птенцы, так мы ее и сосем!..» (Ф. Достоевский. Ползунков. 1847); «…Не дым, а лед отечества нам сладок и приятен!», «Летают воробьи и грачи, поют петухи, мальчишки свищут, машут на проезжающую тройку, и дым столбом идет вертикально из множества труб – дым отечества! Всем знакомые картины Руси!» (И. Гончаров. Фрегат «Паллада». 1855); «Приближение к России наполняло беспокойное воображение Жозефа неописанными страхами… завтра он будет в отечестве, “которого и дым нам сладок и приятен”, и увидит наконец свою жену и ее малюток, которые, без сомнения, выросли и похорошели в это время, как он находился в бегах из Петербурга» (Н. Лесков. На ножах. 1870); «Мало того: она [литература] дала тебе возможность различать добро от зла… научила тебя распознавать, что у тебя есть отечество. Кто поведал тебе: “И дым отечества нам сладок и приятен...”. Откуда ты узнал: “О Росс! о род непобедимый! / О твердокаменная грудь!”. Всё оттуда же, из этой постылой литературы, которая всякую потребность предусмотрела и на всякую ответ дала» (М. Салтыков-Щедрин. Круглый год. 1879–1880); «Житье на колокольном заводе медовое, не с чего, кажись бы, старшему мастеру скучать, но, знаешь, дым отечества. Поезжай ты в Америку, сядь там по горло в сторублевки, а тебя всё в твой трактир тянуть будет» (А. Чехов. Староста. 1885); «Я очень большая патриотка, иначе не говорю и не пишу, как по-русски, согласна даже любить дым отечества, но вонь переносить не могу» (А. Апухтин. Архив графини Д **. 1890); «Чтобы показать, что он тоже не лыком шит, генерал не избегал ученых цитат, но главную силу и убедительность полагал все-таки в простоте и ясности. “Любезные станичники! Я не более как две недели каких-нибудь вернулся из чужих краев... И конечно, я всем сердцем спешил сюда, на родное пепелище... Сами знаете: “И дым отечества нам сладок и приятен”, как сказал наш Пушкин...” – Чекушкин? – переспросил как будто все тот же тонкий, издевательский голос…» (Ф. Крюков. Шквал. 1909).

В эпоху Серебряного века, несмотря на ее авангардные устремления, прослеживаются разнообразные связи с классикой, в частности и по линии оригинальной эстетической адаптации перифразы дым отечества, например в знаково-патриотическом или, наоборот, комическом ключе: «Я осенью в тот год увидел Крым: / Казался край далекий сном волшебным. / Я не из тех, кому приятен дым / Отечества, и был всегда целебным / Мне путь далекий к небесам иным» (Д. Мережковский. Старинные октавы. 1895–1899); «Теперь узнал, как то ни больно, / Что я ловил пустой фантом, / И дым отечества невольно / Мне сладок, как родимый дом» (М. Кузмин. Возвращение дэнди. 1913); «Чужими / руками / жар гребя, / дым / отечества / пускают / пострéлины (окказиональное образование от слова пострел [Вишневский 1987: 110–111]) – / выставляют / впереди / одураченных ребят, / баронов / и князей недорасстрелянных» (В. Маяковский. Хорошо. 1927). В программном стихотворении «У врат царства» (1920) из сборника «Дым без отечества» (Париж, 1921) Дон-Аминадо (А. Шполянский) выразил грустные эмигрантские настроения: «Все опростали. И всё опростили. / Взяли из жизни и нежность, и звон. / Бросили наземь. Топтали и били. / Пили. Растлили. И выгнали вон… // Долго плясала деревня хмельная. / Жгла и ходила смотреть на огонь. / И надрывалась от края до края / Хриплая, злая, шальная гармонь. // Город был тоже по-новому весел. / Стекла дырявил и мрамор дробил. / Ночью в предместьях своих куролесил, / Братьев готовил для братских могил. // Жили, как свиньи. Дрожали, как мыши. / Грызлись, как злые, голодные псы. / Строили башню, всё выше и выше, / Непревзойденной и строгой красы. // Были рабами. И будут рабами. / Сами воздвигнут. И сами сожгут. / Господи Боже, свершишь ли над нами / Страшный, последний, обещанный Суд?!» (Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь. Стихотворения. 1994).

Актуален этот гражданственный концепт и в прозе первой половины XX столетия, особенно в творчестве писателей, связанных с эмиграцией, например: «Отсыревшая папироса курилась туго, дым казался невкусным. “И дым отечества нам сладок и приятен”. Отечество пахнет скверно. Слишком часто и много крови проливается в нем» (М. Горький. Жизнь Клима Самгина. Четвертая часть. 1931–1936); «Дым отечества пахнул мне в лицо на необычайно грязных улицах Петербурга – я отвык от России и сразу примечал ее недостатки. Мне был сладок и приятен этот дым отечества» (М. Осоргин. Времена. 1942); «Он вспомнил о петербургских обедах, о водке, об икре, но тут же решительно себе подтвердил, что нисколько не сожалеет о своей поездке. “Когда, постранствуя, воротишься домой, – И дым отечества...” Все у нас, кстати, думают, что дым отечества это из Грибоедова. А Грибоедов это взял у Гомера... Месяца три-четыре можно провести и без дыма отечества и даже без отечества...» (М. Алданов. Истоки. 1942–1946).

Образ дыма отечества, высвечивающий разные грани чувственно воспринимаемых представлений о родине, чрезвычайно популярен в поэзии и прозе последних десятилетий, например: «Что ты стелешься над пожарищем? / Что не вьешься над белой трубой? / Дым отечества? / Ты – другой, / Не такого мы ждали, товарищи» (Б. Слуцкий. Домой. 1950-е); «В марте сорок первого года я вернулся в родной город, в родной дом, на родную фабрику. Что вам сказать? Дым отечества… Всё, как говорится, течет, всё изменяется… и всё же если ты возвращаешься в город, где родился и вырос, он для тебя такой же, какой и был: дуют те же ветры… и солнце светит – солнце твоего детства» (А. Рыбаков. Тяжелый песок. 1978); «Он повесил трубку и облегченно вздохнул – вот я и дома: все соединилось, водка и дым отечества – это мой дом, Россия, мой единственный дом» (В. Аксенов. Остров Крым. 1979); «…И мнится, что осенью снова просить у Канады / удачливый хлеб – за колымский червонец, вестимо, / раз мерзлой земле и теперь не хватает лопаты, – / Приходится ломом, – пенял на погосте детина. // Крупица любви прободала болящую душу. / И в горле першит от Отечества сладкого дыма… / Схватить бы за горло партийца ротшильда чинушу – / И спрятаться в поезд – идущий до нежного Крыма!» (Ю. Кублановский. Апрель – 79. 1979); «Как помнится всем из гимназической хрестоматии, “и дым отечества нам сладок и приятен”. Итак, вы снова в любезных сердцу краях, а посему стесняться вам уже нечего» (В. Пикуль. Каторга. 1987); «А во второй день душа моя вспомнит свои скитанья, / там, где, как говорят, и дым приятный и сладкий, / где древний призрак Отечества с ходу дает заданье – / принести ему то – не ведаю что и разгадать загадки» (О. Николаева. Три дня. 1988), см. также [Иванюк 2008]; «Только с краю, почти под самым мостом, двое пограничников жгли ветки, и дым летел прямо в поезд. “Поддерживают дым отечества”, – проговорил остроумный Саня Бурштейн…» (В. Попов. Грибники ходят с ножами. 1998).

Отдельно нужно отметить лирическую трансформацию данного фразеоконцепта в наши дни, начало чему, вероятно, положило стихотворение Н. А. Зиновьева «Кто читает стихи? Лишь поэты» (1991): «Боже мой! Что стряслось и случилось / со страною, с душою, со мной? Сяду в поезд, махну до Тамбова / и, глотая Отечества дым, раскопаю то древнее слово, / что родное сблизит с чужим…». Ср. следующие реминисценции и перепевы: «Опоздали, ведь шли мы не в ногу / И, глотая Отечества дым, / Мы теперь, проклиная дорогу, / На своем полустанке сидим» (Г. Покровский. Опоздали. 2013) [Стихи.ру]; «Чтоб тучи над нами не встали, / Не застили нам окоем, / Мы листья в кострище сгребали, / Играли с веселым огнем, // Как птицы, на взлете галдели, / Глотая отечества дым, / И песни задорные пели, / И звали наш век золотым» (Ю. Воротнин. Воспоминание о юности. 2016) [Воротнин 2016]; «Я тоскую по той России, / Где томили варенье в тазах, / Где все девушки косы носили / И читали романы в слезах… // Где отцы свою шею не гнули / Пред царем и тельцом золотым, / А юнцы за идею – под пули / Шли, глотая Отечества дым…» (А. Колобаев. Соблазны фантомной памяти. 2017) [Поэмбук.ру].

Остроумное модернистское совмещение разных подтекстов предшествующего употребления анализируемой максимы можно наблюдать в романе В. О. Пелевина «Generation “П”» (1999), где парадоксально контаминируются отечественные и зарубежные вербальные «продукты» и рекламные «технологии»: «Торопливо вытащив записную книжку, он застрочил: “Плакат представляет собой фотографию набережной Москвы-реки, сделанную с моста, на котором в октябре 93 года стояли исторические танки. На месте Белого дома мы видим огромную пачку “Парламента” (компьютерный монтаж). Вокруг нее в изобилии растут пальмы. Слоган – цитата из Грибоедова: И ДЫМ ОТЕЧЕСТВА НАМ СЛАДОК И ПРИЯТЕН. ПАРЛАМЕНТ”» Впоследствии дым Отечества так и канул в Лету или, если точнее, в зиму, которая наступила неожиданно рано».

Крылатое выражение нередко фигурировало в названиях произведений, будучи особенно востребованным в XX веке: статья М. А. Осоргина «Дым отечества» (1916), цикл рассказов И. И. Савина «Дым отечества», напечатанный в 1923 г. в газете «Русские вести» в Хельсинки, роман К. Г. Паустовского «Дым отечества» (1944), повесть-эссе о заграничных поездках К. М. Симонова «Дым отечества» (1946–1947), литературный сценарий А. Н. Вертинского об эмигрантской жизни «Дым без отечества» (1956) [РГАЛИ], фильм «Дым отечества» о холмогорской юности М. В. Ломоносова (сценаристы В. Акимов и Э. Володарский, режиссер Я. Лапшин, 1980) и др. С 2015 года в Сыктывкаре выходит журнал «Дым отечества» [Дым отечества].

В Интернете можно познакомиться с патриотическими и пародийными песнями, эксплуатирующими образ дым отечества, например: «Учил урок прилежно школьный мой приятель, / Что дым отечества нам сладок и приятен. / Но в детство канула забытая тетрадка, / Давно дымит мое отечество не сладко. // // [Припев:] Мое отечество, мое отечество, / Где горек дым, но нет его дороже…» (Дым отечества, слова Л. Рубальской, музыка и исполнение А. Добронравова) [Тексты песенок]; «А что может лучше быть, братцы, / Чем свет над родимой Окой? / Петрович забыл улыбаться. / Петрович подумал: на кой? / И с тем полетел восвояси, / Глотая отечества дым… / С той давней поры все девайсы (технические устройства, приспособления. – Н. В., Д. Ж.) / Его причисляют к святым…» (О. В. Паршев. Кулибин-вальс: ЖЗЛ-6) [Читальня.ру].

Сделаем выводы. По своему происхождению крылатое выражение, квинтэссенцией которого является метафора дым отечества, представляет собой перевод латинского афоризма, сформировавшегося на основе элегии Овидия. Латинская словесность была хорошо известна в России, изучалась в оригинале. В сознании современного читателя крылатое выражение ассоциируется главным образом с комедией «Горе от ума», где изначальный смысл античного выражения иронически подменяется. Но приписывать Грибоедову авторство анализируемого высказывания так же ошибочно, как утверждать, что пушкинский «Памятник» являлся буквальным самовыражением поэта, а не художественным диалогом с Горацием и его интерпретаторами… Последующие употребления данного образа, отрываясь от первичного физического и знакового восприятия, конкретизируются иными ассоциациями, на чем и основано комическое, вплоть до энантиосемии, использование популярной сентенции. В некоторых современных словарях закрепилась неточная трактовка указанного фразеологизма, комментируемого под влиянием «Горя от ума» с субъективным вторичным довеском: «О любви к родине, о том, что даже отрицательные ее черты близки и дороги» [Берков, Мокиенко, Шулежкова 2008: 1, 430–431; Шулежкова 2011: 281–282; сравни: Грибоедов 2007: 210–211]. Дым отечества – это то, что, несмотря на эфемерность, напоминает о родине и поэтому, безусловно, привлекательно.