Везде
Where Did a Sarancha Fly into the Slavonic Bible From?
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Where Did a Sarancha Fly into the Slavonic Bible From?
Annotation
PII
S013161170008276-2-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Alexander Grishchenko 
Affiliation:
Moscow State Pedagogical University
Institute for Slavic Studies (Russian Academy of Sciences)
St. Tikhon’s Orthodox University, Russian State Library (Russia, Moscow)
Address: Moscow, Russian Federation
Edition
Issue 1
Pages
21-37
Abstract

The essay is devoted to the history of the late-medieval Turkic loanword sarancha’s emergence in the Eastern Slavonic languages (later the word was adopted by Polish and Czech). Its source was the Turkic (Old Kipchak) Targum known in the Jewish manuscript from the 1470s–80s; this MS has a list of clean bush-crickets (Leviticus 11:22) with the marginal gloss sarynčqa which appeared afterwards as sarancha (or sarantsa) in the margins and text of the Edited Slavonic-Russian Pentateuch from the 15th century. The word was borrowed from Turkic allegedly on the Eastern Slavonic lands of the Grand Duchy of Lithuania. This Turkic loanword exactly has been fixed as the main name of the insect in the subsequent history of Eastern and West Slavonic, while the later editors and publishers kept the old Slavonic word prug in the Church Slavonic Bible. Only in the Russian Synodal Translation of the Bible from the 19th century, the word sarancha became to use.

Keywords
Bible, Church Slavonic, animals’ names, Karaim, Edited Pentateuch
Received
24.01.2020
Date of publication
01.04.2020
Number of purchasers
28
Views
593
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite   Download pdf Download JATS
1 Саранча летела, летела,
2 И села,
3 Сидела, сидела – все съела
4 И вновь улетела.
5 Приписывается А. С. Пушкину
6 Приписываемый А. С. Пушкину в воспоминаниях губернского секретаря В. З. Писаренко шутливый рапорт об участии поэта в кампании по борьбе с саранчой в Херсонском уезде в 1824 г. [Сербский 1936: 277] – одно из свидетельств того, что к началу XIX в. слово саранча стало основным в русском языке для обозначения вредоносного насекомого. Основным оно было уже для составителей «Словаря Академии Российской» (1789–1794 гг.), где с его помощью толкуется старое, церковнославянское, слово пруги: «Саранча: родъ вредоносныхъ насѣкомыхъ, поядающихъ всякїя растѣнїя» [САР IV: 1129], – а само слово саранча подробно, по-энциклопедически, толкуется и описывается в следующей части словаря: «Gryellus migratorius [современное научное название – Locusta migratoria, саранча перелетная, или азиатская. – А. Г.]. Насѣкомое, къ роду крупныхъ сверчковъ принадлежащее, у коего грудной щитъ по срединѣ имѣетъ острую возвышенность; голова тупая, челюсти черныя; верхнїя крылья желтосѣрыя съ бурыми пятнами, а изподнїя зеленыя; заднее тѣло и ноги красноватыя. Собственно родится въ Татарїи, откуду большими тучами налетаетъ иногда въ Европу, и пожирая всѣ растенїя, причиняетъ голодъ» [САР V: 341–342].
7 Действительно, нашествия саранчи русские земли переживали еще издревле, однако летописцы называли это насекомое иначе, по-церковнославянски, как в «Словаре Академии Российской» (ед. ч. пругъ, правильное мн. ч. им. п. – пру́зи, часто в собирательной форме пру́зие или пру́жие), например в «Повести временных лет»: «В се же лѣто [1094 г.] придоша прузи на Русьскую землю, мѣсяца августа в 26, и поѣдоша всяку траву и многа жита. И не бѣ сего слышано в днехъ первыхъ в земли Русьстѣ, яже видѣста очи наши, за грѣхы наша» [ПВЛ 1996: 95]. В старославянских библейских переводах также использовано это слово, например в сюжете с казнью египетской, когда Моисей навел на Египет множество саранчи (Исх. 10:13–14), процитируем по современному церковнославянскому тексту из Елисаветинской Библии 1751 г.: «И воздвиже Моѵсей жезлъ на небо, Господь же наведе вѣтръ южный на землю во весь той день и во всю нощь: утро бысть, и вѣтръ южный взя пруги, и наведе я на всю землю Егѵпетскую: и нападоша на вся предѣлы Егѵпетскїя мнози зѣло: прежде сихъ не быша сицевїи прузи, и по сихъ не будутъ тако». На рис. 1 см. иллюстрацию к этому месту в гравюре из печатной Кельнской Библии в западно-нижненемецком переводе ок. 1478–1479 г. (это издание Библии, кстати говоря, использовалось составителями первого полного библейского свода на церковнославянском языке – знаменитой Геннадиевской Библии 1490-х гг.).
8 Старославянское слово прѫгъ, к которому восходит древнерусское пругъ, родственно современным русским словам пружина, упругий, напрягать и связано с прыгающим характером этого насекомого [Фасмер 1987: 387–388], на чем основаны его названия в других славянских языках, неродственные форме прѫгъ: болгарское скакале́ц, македонское скакуле́ц, сербское и хорватское ска̀кавац, а также более метафорические – через сходство со скачущим конем – словенское kobilica, старочешское и словацкое kobylka. В народной классификации животных саранча не всегда отделяется от кузнечиков, потому сюда можно добавить и другие корни, которым могут называть кузнечика (Tettigonia viridissima) в различных славянских говорах, выделяя особенность его передвижения (согласно карте № 43 в выпуске «Животный мир» Общеславянского лингвистического атласа [Аванесов (гл. ред.) 1988: 110–111]): konj- (в чешском и словацком ареале) и koz- (уже по ассоциации со скачущей козой – встречается в белорусском и польском ареалах). Согласно тому же атласу, среди современных славянских говоров формы с корнем prug для обозначения кузнечика встречаются лишь на некоторых южных хорватских островах, так что церковнославянское пругъ / прузи / прузие оказалось книжным архаизмом, не поддерживаемым живыми славянскими языками, и потому неудивительно, что в центре Восточной Европы оно было заменено другим словом – словом саранча. Но какого происхождения? И при чем тут славянская Библия?
9 Этим словом зловредное насекомое называется в следующих современных славянских языках, кроме русского: чешском (saranče – произносится са́ранчэ), польском (szarańcza – произносится шара́ньча), украинском (сарана́, реже саранча́) и белорусском (саранча́). При этом в чешский оно было заимствовано в первой половине XIX в. чешскими ботаниками братьями Преслями – из русского языка [Rejzek 2001: 562], тогда как в польский попало достаточно рано – по меньшей мере с начала XVI в. и, как считается, из русского языка [Brückner 1985: 540], о чем также специально писал польский тюрколог Тадеуш Ковальский [Kowalski 1947]. Польские исследователи отмечают, что сначала в источниках употреблялась форма sarańcza (сара́ньча), причем в текстах писцов, которые происходили с востока – с территории Великого княжества Литовского, – а затем она изменилась в современную szarańcza [Rytter 1992: 84].
10 Однако собственно русские в современном понимании этого термина, то есть великорусские, источники плохо знакомы со словом саранча: «Словарь русского языка XI–XVII вв.» первое его употребление в качестве глоссы на полях фиксирует в Правленом славяно-русском Пятикнижии XV в. – памятнике, о котором нам уже приходилось писать на страницах этого журнала в предыдущей заметке о проникновении тюркского слова сайгак в русский язык [Грищенко 2019], а затем – после полуторавекового перерыва! – лишь в источниках 1650 и 1679 гг. [Богатова (гл. ред.) 1996: 64] (примеров между Правленым Пятикнижием и 1650 г. нет также в картотеке этого словаря, хранящейся в Институте русского языка им. В. В. Виноградова РАН, если не считать источники, широко датированные XVII в.). Старорусский корпус в составе Национального корпуса русского языка (http://ruscorpora.ru/search-mid_rus.html) дает еще два источника 1650 и 1692 гг. (в упомянутой выше картотеке источников еще больше, однако в основном они относятся все так же ко втор. пол. XVII и даже к XVIII в.). При этом московские азбуковники XVII в. считают слово саранча польским или даже чешским (!), ставя на первое место грецизм акриды (из формы род. п. ἀκρίδος слова ἀκρίς ‘саранча’): «Акриды, пружие, иже чески наричется саранча» или «Акриды, пружие, иже ляцки [то есть ляшски ‘по-польски’. – А. Г.] наричется саранча» [Ковтун 1977: 95–99].
11 Если в польские источники XVI в. слово саранча попадает с востока, а в московские уже в следующее столетие – с запада, то очевидно, что оно было заимствовано в восточнославянскую речь на землях как раз между Королевством Польским и Великим княжеством Московским, то есть на территории современных Белоруссии и Центральной Украины, которые входили тогда в состав Великого княжества Литовского, объединившегося затем с Польшей в одно государство – Речь Посполитую. И действительно, в XVI в. оно зафиксировано в так называемой «про́стой», или «руськой мове» – литературном языке православных (а позднее и униатских) книжников и писарей. В рукописной Псалтири второй половины XVI в. (Российская государственная библиотека, Собрание Н. П. Румянцева, № 335), переведенной на «просту мову» с польской Псалтири Лаврентия Врубеля 1539 г., стих Пс. 104:34 звучит следующим образом: «Рек – и пришли саранча и гусеницы, которым числа не было». В польском же оригинале использовано другое, латинское, слово для обозначения саранчи и там же истолковано собственно славянским, которое, судя по всему, и было основным в западнославянских языках: «Rzekł – i przyszli locusti i robacztwo…», а «locusti, to jest kobyłki albo insze robacztwo im rowne» («локусты, то есть кобылки или другое насекомое, подобное им»). Еще один пример из XVI в. – в Западнорусской летописи по списку графа Рачинского ок. 1580 г.: «Того ж лѣта [1534 г.] прышла саранча на Лядскую землю и на Литовскую около Берестия и около Мѣнска…». Эти и множество других примеров содержатся в «Историческом словаре белорусского языка» [Булыка (ред.) 2011: 62–63], который по сути является словарем «простой мовы».
12 О том, что в Новгороде и в Московии до расширения Московского царства далеко на юг, вплоть до Астрахани, не были знакомы с саранчой, которая действительно массово не залетала в эти северные земли, свидетельствует одна из миниатюр Лицевого летописного свода 1560–1570х гг. – многотомной иллюстрированной летописи, которая была составлена специально для Ивана Грозного. Лицевой свод начинается библейской историей, и рассказ о восьмой египетской казни – нашествии саранчи (Исх. 10:13–14) – сопровождается характерным изображением (см. рис. 2): саранча нарисована в виде животных (здесь – по-видимому, львов) с человечьими головами. Так она описана в Апокалипсисе Иоанна Богослова: «Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее – как лица человеческие; и волосы у ней – как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов» (Откр. 9:1–8). В средневековых русских лицевых апокалипсисах встречаются такого рода изображения (как, например, в рукописи РГБ, МДА 16 XVI в.: см. рис. 3), однако в качестве иллюстрации египетской казни апокалиптическая саранча появляется неожиданно, и это может говорить о том, что художник попросту не знал, как она выглядит. Художник же, иллюстрировавший знаменитую Радзивиловскую летопись 1480–1490х гг., – или, вероятно, ее оригинал, созданный ранее, – к сюжету о нашествии саранчи на Русь подошел со знанием дела: саранча изображена здесь (в Повести временных лет, под 1096 г.) уже более реалистично и даже раскрашена желтым цветом (см. рис. 4)1. В последнее время была обоснована гипотеза о том, что Радзивиловская летопись была переписана на западнорусских землях – во Владимире Волынском [Никитин 2004]. Это обстоятельство косвенно подтверждает наше предположение, что заимствование слова саранча произошло именно там, а не в Московии.
1.  В миниатюре есть примета западноевропейской иконографии – полумесяц с профильным ликом, а не полная луна; сверху расположена миниатюра с фигурой в рыцарских доспехах [Чернецов 1981: 280], – поэтому имеется вероятность того, что само изображение саранчи было заимствовано из европейских источников, а не объясняется знакомством художника с этим насекомым.
13 Однако вернемся к самым ранним употреблениям этого слова в восточнославянской письменности – в Правленом Пятикнижии XV в., которое, хотя известно в основном в великорусских (в том числе новгородских) списках с 1490х гг., создано было именно на западе, на русских землях Великого княжества Литовского, о чем лишний раз свидетельствует появление в нем этого западнорусского слова, которое, в свою очередь, было заимствовано из некоего тюркского источника. У М. Фасмера приводится вообще «тюркское» sarynča и кипчакское sarynčqa, которые он вслед за тюркологами возводит к sary(γ) ‘желтый’ [Фасмер 1987: 560]. Однако в тюркских языках форма без конечного -qa, -γa или -χa засвидетельствована только в армянокипчакском языке – одной из разновидностей золотоордынского кипчакского, на котором в XVI–XVII вв. писали армяне Подолья и Галиции, так что вполне вероятно, что форма saranča (не sarynča, как у Фасмера) была обратным заимствованием из окружавших их славянских языков. Наиболее распространенной старокипчакской формой была sarynčqa, которая представлена уже в древнейшем и чрезвычайно важном памятнике – «Кодексе куманикусе» (буквально ‘половецкая книга’), известном в единственном списке 1303 г. [Левитская 2003]. Современные тюркологи, впрочем, предлагают иную этимологию этого слова, для которого предлагают праформу сарычға: от глагола сачыр-, сычыр- ‘прыгать’, причем известного именно караимскому языку [там же].
14 Именно форма sarynčqa встречается в самом раннем тексте на старокипчакском языке в еврейской графике – фрагменте Пятикнижия из собрания А. С. Фирковича в Российской национальной библиотеке Евр.I.Библ., № 143 1470–80х гг., о котором мы уже писали в заметке о слове сайгак. Этот памятник представляет собой плод деятельности тюркоязычных иудеев Золотой Орды, причем, скорее всего, иудеев раввинистического направления, а не караимского, тогда как именно караимы Восточной Европы и Крыма впоследствии сохранили тот особенный кипчакский язык, которым написан кодекс № 143, для переводов Библии. Однако в этих поздних, XVIII–XIX вв., караимского происхождения библейских переводах для наименования саранчи используется уже совершенно другое слово: в разных диалектных формах оно звучало и записывалось в русской графике как цэгиртке, чегиртькя, чэгиртке или чэгирткэ [Баскаков, Зайончковский, Шапшал (ред.) 1974: 617, 626, 639]. В кодексе № 143 в стихе Числ. 13:33 древнееврейское слово хагав (им обозначалась некая разновидность саранчи) было переведено как sarynčqalar, то есть ‘саранчи’ (тюркский аффикс -lar – показатель множественного числа), и эта форма прекрасно читается в тексте, поскольку в этом месте он огласован, что не всегда встречается в еврейских рукописях. В другом библейском стихе, Лев. 11:22, где перечислены четыре вида разрешенных в пищу кузнечиковых, в том числе хагав, одно из двух древнееврейских названий – арбэ или сол‘ам – снабжено глоссой на полях, к сожалению обрезанной и неогласованной: от нее сохранились первые три буквы, составляющие последовательность S-R-Y (см. рис. 5) – именно с них начинается написание слова sarynčqa в Числ. 13:33 (S-R-Y-N-Ṣ-Q плюс огласовка), так что эту глоссу можно смело реконструировать как sary[nčqa].
15 Самое примечательное, что в Правленом славяно-русском Пятикнижии словом саранча (в некоторых списках саранца) глоссируется также один из чистых, разрешенных иудеям в пищу, кузнечиковых. Посмотрим на этот перечень, опираясь на современный русский перевод Российского библейского общества, к которому в скобках приведены оригинальные слова из древнееврейского Масоретского текста и греческой Септуагинты: «Итак, вы можете есть саранчу [др.-евр. ’арбэ́, греч. βροῦχος] разных видов, любую длинноголовую саранчу [др.-евр. сол‘а́м, греч. ἀττάκης], сверчков [др.-евр. харго́л, греч. ἀκρίς] разного вида и всевозможных кузнечиков [др.-евр. хага́в, греч. ὀφιομάχης]»2. В старославянском переводе с греческого этим четырем названиям были подобраны следующие соответствия: 1) «вруху» – гусеница или усѣнець (названия варьируются в зависимости от редакции); 2) «аттакису» – сверщекъ (сверчекъ, скверчекъ или сверкъ); 3) «акриде» – те самые прузи; 4) «офиомахису» – супротивящийся змий (греч. ὀφιομάχης буквально значит ‘змееборец’). В большинстве списков Правленого Пятикнижия глосса саранча (саранца) – как дописанная на полях (например, как на рис. 6, правка к Исх. 10:4), так и вставленная в текст (как на рис. 7) – относится к слову усѣнець, в одном – к слову прузи. Так, если в кодексе № 143 формой sary[nčqa] глоссировано было именно слово арбэ (знака сноски в рукописи нет, глосса стоит просто рядом с соответствующей строкой, в которую вместились только два первые названия), то ему в старославянском тексте, в русских его редакциях, соответствует слово усѣнець, которое также глоссировалось формой саранча/саранца.
2.  Традиционный русский Синодальный перевод приводит три из четырех названий насекомых просто в транслитерации с еврейского: «сих ешьте из них: саранчу с ее породою, солам с ее породою, харгол с ее породою и хагаб с ее породою».
16 Получается, что в Правленом славяно-русском Пятикнижии имеет место не просто заимствование из старокипчакского языка, но текстуальное заимствование – из старокипчакского текста. Конечно, заимствование слова из одного перевода Библии в другой не отменяет возможности заимствования этого же слова из языка в язык, что, судя по всему, и произошло со словом саранча, которое полностью вытеснило церковнославянское пругъ в восточнославянских языках и старочешское/старопольское kobylka в польском, а в чешском – лишь с XIX в. Однако важно отметить сам момент наиболее ранней письменной фиксации этого вытеснения, и в случае с церковнославянской Библией этот момент связан с правкой Пятикнижия по такому экзотическому источнику, как тюркский таргум – перевод библейского текста на один из языков еврейской диаспоры, в данном случае старокипчакский, используемый внутри иудейской традиции в качестве вспомогательного, объясняющего малопонятный некнижным людям древнееврейский оригинал. И очень важно, что текстуальная параллель между глоссой Правленого славяно-русского Пятикнижия нашлась в еврейско-тюркской рукописи, написанной практически в то же время, даже чуть раньше, в 70–80-е годы XV века.
17 Учитывая не только языковые, но и культурно-религиозные контакты – в данном случае между православными восточнославянскими книжниками и тюркоязычными иудеями Восточной Европы, – еще более важно признать, что правки перечней «чистых» и «нечистых» животных в славянском Пятикнижии (в первом из них появился уже рассмотренный нами тюркизм сайгак) происходили не случайно, не из праздного любопытства, а для того чтобы уяснить законы кашрута, то есть иудейских пищевых запретов и предписаний. Если появление сайгака на месте верблюда в перечне «чистых» копытных было вызвано стремлением исправить ошибку еще старославянского перевода, из-за которой в этот перечень попал явно «нечистый» верблюд, то в перечне «чистых» кузнечиковых появляется вдруг исправление особого рода – предписание не употреблять их пищу, причем вопреки оригинальному тексту Священного Писания. Вернемся еще раз к этому тексту: «Итак, вы можете есть [др.-евр. эт-э́лле мэѓэ́м тохэ́лу ‘этих от них едите’, греч. ταῦτα φάγεσθε ἀπ᾽ αὐτῶν ‘этих будете есть от них’] саранчу разных видов» и т. д., – а в старославянском переводе действительно было «сия да ясте от нихъ», и это чтение сохраняется во всех южнославянских списках книги Левит, во всех ранних древнерусских, тогда как запрет «сия да не ясте от нихъ» появляется лишь в Правленом Пятикнижии и в некоторых поздних списках предшествующей редакции, на которые, очевидно, повлияло Правленое Пятикнижие (на рис. 4 видно, что кто-то, работавший с рукописью № 8 из собрания Иосифо-Волоколамского монастыря, вероятно протоиерей Александр Горский (1812–1875), не только сделал карандашом разбивку на стихи, но и взял в скобки отрицательную частицу не, поскольку отрицания нет ни в древнееврейском, ни в греческом текстах Библии). Происхождение запрета на употребление в пищу кузнечиковых, которые были прямо разрешены Библией, также связано с иудейской традицией, но более поздней, раввинистической. Впервые в явном виде он прописывается в знаменитом трактате «Шулхан арух» Йосефа Каро (XVI в.), но еще раньше, во второй половине XI в., знаменитый раввин и толкователь Библии Северной Франции Раши высказывает некоторые сомнения в том, что к его времени знания о точном наполнении библейских слов, обозначающих разные виды саранчи, остаются достоверными: «Все эти признаки есть у той [саранчи], что водится в наших местах, но у одних голова вытянутая, у других – есть хвост. И нужно [быть уверенным, что данный вид] носит название хагав, [чтобы употреблять этих кузнечиков в пищу], а мы не умеем отличать [разные их виды] друг от друга» [Горин (гл. ред.) 2017: 159]. Вполне вероятно, что в результате непосредственных контактов с иудейскими книжниками справщики славянского Пятикнижия внесли этот поздний запрет прямо в его текст.
18 Однако далее встают вопросы, как из старокипчакской формы sarynčqa получилась саранча, то есть куда выпал к и какова природа чередования ч с ц (саранча/саранца) уже в собственно славянских формах? Самым простым ответом на первый вопрос будет следующее предположение: исходная тюркская форма на -ка стала восприниматься восточными славянами как уменьшительное образование, из которого было выделено как будто бы изначальное, без уменьшительно-ласкательного значения, слово *сарынча, в котором звук [ы] в середине уподобился остальным гласным (то есть произошла межслоговая ассимиляция), и получилась, наконец, саранча. Возможно, что существовала еще собственно тюркская форма *sarančqa, не засвидетельствованная источниками, поскольку выравнивание гласных, или гармония, как говорят тюркологи, характерно именно для тюркских языков и диалектов, – и уже из нее методом «обратного словообразования», когда был отброшен «суффикс» -к-, выделилось слово саранча. Точно таким же способом в русском языке из нидерландского zondek, которое сначала было заимствовано как зонтик, появилось слово зонт.
19 На второй вопрос ответ уже не столь очевиден. Дело в том, что чередование форм саранча и саранца в славяно-русской книжности могло быть связано не только с таким русским диалектным явлением, как цоканье, то есть неразличением звуков [ч] и [ц], но и с аналогичным ему явлением в старокипчакском языке: именно из-за него уже упомянутое нами более позднее название саранчи в караимских переводах Библии известно в двух формах – тракайской (Литва) и крымской чокающей чегиртке и галицко-луцкой (Украина и Польша) цокающей цэгиртке.
20 В дальнейшей истории русской Библии, уже Синодального ее перевода, а также современных переводов, в том числе Российского библейского общества, слово саранча выступает как вполне нормальное обозначение этого вредоносного насекомого, столь часто упоминавшегося на страницах Священного Писания.

References

1. Avanesov R. I. (ch. ed.). Obshcheslavyanskii lingvisticheskii atlas. Seriya leksiko-slovoobrazovatelʹnaya [All-Slavic linguistic atlas. Lexical and derivational series]. Moscow, Nauka Publ., 1988. Iss. 1. 188 p.

2. Baskakov N. A., Szapszał S. M., Zajączkowski A. (eds.). Karaimsko-russko-polʹskii slovarʹ [The Karaim-Russian-Polish dictionary]. Moscow, Russkii Yazyk Publ., 1974. 688 p.

3. Bogatova G. A. (ch. ed.). Slovarʹ russkogo yazyka XI–XVII vv. [Dictionary of the 11th–17th-century Russian language]. Iss. 23. Moscow, Nauka Publ., 1996. 253 p.

4. Brückner A. Słownik etymologiszny języka polskiego [Etymological dictionary of the Polish language]. 4th ed. Warszawa, Wiedza Powszechna Publ., 1985. 806 p.

5. Bulyka A. M. (ch. ed.). Gistarychny sloŭnіk belaruskai movy [The Historical dictionary of the Belorussian language]. Iss. 31. Minsk, Belaruskaya Navuka Publ. 2011.

6. Chernetsov A. V. [Towards research of the Radziwiłł Chronicle]. Trudy Otdela drevnerusskoi literatury [Proceed. of the Old Russian literature Department]. Leningrad, Nauka Publ., 1981. Vol. 36, pp. 274–288. (In Russ.)

7. Fasmer M. Etimologicheskii slovarʹ russkogo yazyka [Etymological dictionary of the Russian language]. Moscow, Progress Publ., 1987. Vol. 3. 832 p.

8. Gorin B. (ch. ed.), Feigin A., Gisser I. (transl.). Tora s kommentariyami Rashi [Torah with Rashi’s commentaries]: In five vols. 3rd ed. Moscow, Knizhniki Publ., Lekhaim Publ., 2017. Vol. 3. 480 p.

9. Grishchenko A. I. [How did a saiga appear in the Church Slavonic Bible?]. Russian Speech = Russkaya Rech’. 2019. No. 3, pp. 50–59. (In Russ.)

10. Kovtun L. S. Drevnie slovari kak istochnik russkoi istoricheskoi leksikologii [Ancient dictionaries as a source of the Russian historical lexicology]. Leningrad, Nauka Publ., 1977. 111 p.

11. Kowalski T. Szarańcza. Język polski [The Polish language]. 1947. Vol. 27, no. 2, pp. 52–55. (In Pol.)

12. Levitskaya L. S. [Sarychgha]. Etimologicheskii slovarʹ tyurkskikh yazykov [Etymological dictionary of the Turkic languages]. Moscow, Vostochnaya Literatura RAN Publ., 2003. Vol. 7, pp. 226–227. (In Russ.)

13. Nikitin A. L. [On the Radziwiłł Chronicle]. Germenevtika drevnerusskoi literatury [Hermeneutics of the Old Russian literature]. Moscow, Yazyki Slavyanskoi Kulʹtury Publ., Progress-Traditsiya Publ., 2004. Iss. 11, pp. 526–557. (In Russ.)

14. Rejzek J. Český etymologický slovník [Czech etymological dictionary]. Praha, Leda Publ., 2001. 752 p.

15. Rytter G. Wschodniosłowiańskie zapożyczenia leksykalne w polszczyźnie XVII wieku [Eastern Slavic loanwords in the 17th-century Polish]. Łódź, Publ. House of the University of Łódź, 1992. 172 p.

16. Serbskii G. P. [“Sarancha” case: From the researches in the field of Pushkin’s Odessa period]. Pushkin: Vremennik Pushkinskoi komissii [Pushkin: Periodical of the Pushkin Commission]. Moscow, Leningrad, Publ. House of the Academy of Sciences of the USSR, 1936. Iss. 2, pp. 275–289. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate