В 1882 г. Чеховым был написан юмористический рассказ «Свидание хотя и состоялось, но…». Оказавшийся в самом конце названия союз «но», создавая сюжетную загадку, отсылает к тому, что произойдет, и одновременно содержит авторскую иронию по отношению к незадачливому герою. Однако это, кажется, единственный у Чехова пример такого использования данного союза. Доминирующими же являются случаи, когда «но» будет открывать контексты, характеризующие сложную жизнь чеховского персонажа с его сомнениями, колебаниями, противоречиями, трудностями ориентации в мире. В связи с этим без преувеличения можно сказать, что союз «но» оказывается постоянным спутником героев позднего Чехова.

Ряд существенных наблюдений над функционированием «но» в рассказах Чехова был сделан А. В. Чичериным. Один из выразительных примеров, которые он приводит, – рассказ «Страх» (1892), где «но», по словам исследователя, играет роль стилистического лейтмотива: «Это был умный, добрый, нескучный и искренний человек, но...»; «...мне чрезвычайно нравилась его жена. Я влюблен в нее не был, но...»; «по рождению принадлежал он к сословию привилегированному, но... сам говорил о своем привилегированном положении с некоторым недоверием, как о каком-то мифе»; «оно, конечно, человек я потерянный и неспособный, но...»; «ее слова и бледное лицо были сердиты, но...»; «давно уже я не переживал таких восторгов. Но все-таки далеко, где-то в глубине души, я чувствовал какую-то неловкость, и мне было не по себе... Это была большая, серьезная любовь со слезами и клятвами, а я хотел, чтобы не было ничего серьезного...». В результате формируется то свойство чеховской фразы, в которой «утверждение тут же и обрывается и опровергается, впрочем только отчасти» [Чичерин 1968: 315].

Еще чаще, чем противительные союзы, по утверждению А. В. Чичерина, просматривается у Чехова «противительная» интонация. Ее конкретные проявления (слова «какая-то», «что-то», «почему-то», «казалось», «зачеркивание элементарно четких представлений», «искание оттенков») манифестируют, что она связана с «трагедийным характером прозы Чехова», что в ней «накопляются противоречия весьма глубокие и весьма тягостные, прежде всего – противоречия половинчатого, измельченного чувства» [Чичерин 1968: 316].

Разумеется, противительная интонация не обходится и без союза «но», хотя она, согласно точке зрения А. В. Чичерина, на нем не замыкается, в связи с чем союз «но» не является главным предметом внимания исследователя. Между тем жизнь этого союза в рассказах Чехова требует к себе самого пристального внимания, что особенно ощутимо в сегодняшней ситуации, когда идет поиск конкретных путей филологического анализа текста, подразумевающего синтез литературоведения и лингвистики. К этому давно подталкивают и работы Н. А. Кожевниковой [Кожевникова 1999; 2011], в которых наблюдения над языком подводят к более глубокому пониманию законов построения чеховских произведений.

К настоящему времени лингвистами осмыслен большой материал, касающийся разных сторон функционирования слова «но» в речи. Рассмотрено не только инвариантное – противительное – значение этого союза, но и конкретные, формируемые в том или ином контексте значения (cм. об этом: [Милованова 2016: 112–126]), что нами, безусловно, учитывалось. Вместе с тем справедливо отмечалось, что контекстов употребления «но» – «бесконечное множество – столько, сколько самих жизненных ситуаций» [Милованова 2016: 113]. По этой причине описать все случаи функционирования «но» в творчестве Чехова невозможно, а потому в центре внимания только один рассказ – «Дама с собачкой» (1899). Союз «но» встречается здесь 27 раз (18 в речи автора-повествователя, пять в косвенной и четыре в прямой речи героев). Но самое главное не частотность употребления, а семантическая нагруженность этого союза: его противительная семантика многое объясняет как в судьбе персонажей вообще, так и в конкретных ситуациях, раскрывающих те ли иные стороны их внутренней жизни. При этом мы не стремились подвести встречающееся у Чехова «частное» значение «но» к имеющимся в специальной литературе определениям («<em>но </em>противоположной оценки», «<em>но</em> ненормального следствия», «<em>но</em> нереализованного намерения» и др.). Основной акцент сделан на «но» в его соотнесенности с судьбой чеховских персонажей, их внутренним миром.

Один из наиболее значимых фрагментов, смысл которого как раз и задает союз «но», открывает соотношение прошлого и настоящего в жизни главного героя: «Гуров рассказал, что он москвич, по образованию филолог, <em>но</em> служит в банке; готовился когда-то петь в частной опере, <em>но</em> бросил, имеет в Москве два дома» [Чехов 1986: 130]. В обоих случаях «но» оказывается знáком жизни, пошедшей не по тому пути, который поначалу виделся, и приходится только догадываться, почему склонный к гуманитарной сфере Гуров (филолог, готовившийся к тому же петь в частной опере) отказывается от своих первоначальных планов, предпочитая другое. Впрочем, это отчасти проясняет фраза «имеет в Москве два дома», выносящая на первый план материальное, которому, вероятно, и было отдано предпочтение перед невещественными, гуманитарными ценностями. В то же время данный фрагмент по-своему соотносится с авторской информацией, где со свойственным Чехову лаконизмом сообщается о другом факте биографии Гурова: «Ему еще не было сорока, <em>но</em> у него была уже дочь двенадцати лет и два сына-гимназиста. Его <em>женили </em>рано…» [Чехов 1986: 128]. Глагольная форма «женили» указывает на Гурова как на объект чужой воли, человека, плывущего по течению. Контекст проясняет гуровскую самохарактеристику («по образованию филолог, <em>но</em> служит в банке; готовился когда-то петь в частной опере, <em>но</em> бросил...»), в которой заложено указание если и не на внутренний конфликт, то, по крайней мере, на нереализованность тех начал личности героя, какие потенциально присутствовали и оказались заглушены.

Это по-своему определяет образ жизни Гурова, в котором на первый план выдвигаются отношения с женщинами – «низшей расой», как он их называет. Впрочем, категоричность такого определения несколько смягчается включением конструкций с «но», вводящих нюансировку: «Ему казалось, что он достаточно научен горьким опытом, чтобы называть их как угодно,<em> но</em> все же без “низшей расы” он не мог прожить и двух дней. В обществе мужчин ему было скучно, не по себе, с ними он был неразговорчив, холоден, <em>но </em>когда находился среди женщин, то чувствовал себя свободно и знал, о чем говорить с ними и как держать себя; и даже молчать с ними ему было легко» [Чехов 1986: 128–129].

Таковы разбросанные по тексту подробности биографии Гурова, оформляемые при помощи союза «но». Несколько текстовых фрагментов, подаваемых через «но», важны и для понимания Анны Сергеевны. Среди них особенно значимы ее характеристика мужа – «Мой муж, быть может, честный, хороший человек, <em>но</em> ведь он лакей!» [Чехов 1986: 132] – и признание о накопившейся психологической усталости на грани с отчаянием, заставившее ее поехать в Ялту: «…вы этого не понимаете, <em>но</em>, клянусь богом, я уже не могла владеть собой, со мной что-то делалось, меня нельзя было удержать, я сказала мужу, что больна, и поехала сюда…» [Чехов 1986: 132]. В этом ряду существенную роль играет и, казалось бы, чисто информационная фраза «А от нее он [Гуров] узнал, что она выросла в Петербурге, <em>но</em> вышла замуж в С., где живет уже два года…» [Чехов 1986: 130]. Читателю, конечно, остается только гадать, почему выросшая в Петербурге Анна Сергеевна оказалась в городе С. Резонно предположить, впрочем, что перед нами тот самый случай, когда союз <em>но, </em>сигнализируя о «нарушении аксиологической гармонии» [Арутюнова 1999: 220], как и в случае с Гуровым («филолог, <em>но</em> служит в банке…»), оказывается знаком пошедшей не по тому руслу жизни. В таком случае судьба Анны Сергеевны по-своему близка судьбе Гурова, и их встреча в Ялте при внешней случайности оказывается закономерной.

Однако роль слова «но» значительна и при изображении событий, происходящих в настоящем.

Так, на отталкивании от расхожих историй, рассказывающих о ялтинских любовных приключениях, и в то же время не без влияния формируемых ими стереотипов, что также оформляется при помощи «но», дается завязка сюжета: «В рассказах о нечистоте местных нравов много неправды, он [Гуров] презирал их и знал, что такие рассказы в большинстве сочиняются людьми, которые сами бы охотно грешили, если бы умели, <em>но</em>, когда дама села за соседний стол в трех шагах от него, ему вспомнились эти рассказы о легких победах, о поездках в горы, и соблазнительная мысль о скорой, мимолетной связи, о романе с неизвестною женщиной, которой не знаешь по имени и фамилии, вдруг овладела им» [Чехов 1986: 129].

В финале рассказа при помощи «но» будет дан мотив приближающейся старости, движения времени: «Плечи, на которых лежали его руки, были теплы и вздрагивали. Он почувствовал сострадание к этой жизни, еще такой теплой и красивой, <em>но</em>, вероятно, уже близкой к тому, чтобы начать блекнуть и вянуть, как его жизнь» [Чехов 1986: 142]. Ощущаемое Гуровым<em> сострадание</em> при взгляде на Анну Сергеевну далеко выводит его чувство за рамки того, что у него было когда-то и что опять-таки манифестируется союзом «но»: «Время шло, он знакомился, сходился, расставался, <em>но</em> ни разу не любил; было все что угодно, <em>но </em>только не любовь» [Чехов 1986: 143].

Однако то, что Гуров будет испытывать к Анне Сергеевне в финале рассказа, возникает не сразу. При прощании с нею в Ялте испытываемое им чувство противоречиво, и не случайно, что в данном случае вновь появляется фиксирующий эту противоречивость союз «но»: «Он был растроган, грустен и испытывал легкое раскаяние; ведь молодая женщина, с которой он больше уже никогда не увидится, не была с ним счастлива; он был приветлив с ней и сердечен,<em> но</em> всё же в обращении с ней, в его тоне и ласках сквозила тенью легкая насмешка, грубоватое высокомерие счастливого мужчины, который к тому же почти вдвое старше ее» [Чехов 1986: 135].

Эта «тень» исчезнет только в Москве, когда свойственная Чехову ситуация «казалось/оказалось» вновь предопределит появление союза «но»: «Пройдет какой-нибудь месяц, и Анна Сергеевна, казалось ему, покроется в памяти туманом и только изредка будет сниться с трогательной улыбкой, как снились другие. <em>Но</em> прошло больше месяца, наступила глубокая зима, а в памяти всё было ясно, точно расстался он с Анной Сергеевной только вчера» [Чехов 1986: 136]. Cр. также: «И уже томило сильное желание поделиться с кем-нибудь своими воспоминаниями. <em>Но </em>дома нельзя было говорить о своей любви, а вне дома – не с кем» [Чехов 1986: 136].

При помощи «но» вводятся Чеховым и несколько тонких психологических подробностей в тех эпизодах рассказа, когда Гуров окажется в городе С. Поначалу это сцена со знакомым по Ялте шпицем: «Гуров хотел позвать собаку, <em>но </em>у него вдруг забилось сердце, и он от волнения не мог вспомнить, как зовут шпица» [Чехов 1986: 138]. Психологически наполнен союз «но» и в том эпизоде рассказа, когда Гуров неожиданно для Анны Сергеевны появляется в театре. Прерывая ситуацию минутного оцепенения, усиливая психологизм и без того напряженной сцены, «но» из чисто служебного речевого средства превращается в физически ощутимое, неотделенное от движения Анны Сергеевны слово: «Она взглянула на него и побледнела, потом еще раз взглянула с ужасом, не веря глазам, и крепко сжала в руках вместе веер и лорнетку, очевидно, борясь с собой, чтобы не упасть в обморок. <em>Но</em> вот она встала и быстро пошла к выходу; он – за ней…» [Чехов 1986: 139–140]. Если исключить «но» из приведенной фразы, она приобретет совсем иной, линейно-последовательный характер, и та порывистость движения, достигаемая сочетанием «но» с другими словами («<em>но</em> вот она встала»), исчезнет, а вместе с ней исчезнет и психологизм, который в данном случае без «но» не существует.

Значительна психологическая нагрузка «но» и в ответе Гурова на вопрос Анны Сергеевны: «Зачем вы приехали?» Внешне противительная семантика союза обретает дополнительные семантические ореолы, подразумевающие смыслы, о которых логически определенно рассказать невозможно. «<em>Но</em> поймите, Анна, поймите… – проговорил он вполголоса, торопясь. – Умоляю вас, поймите…» [Чехов 1986: 140]. За этим «но» в сочетании с усиливающим его значение трижды повторенным «поймите» не столько возражение, сколько и оправдание, и невыразимость чувства, которое испытывает Гуров. В свою очередь, на психологически емком противоречии желания и боязни его приезда строятся реплики Анны Сергеевны, в одной из которых многомерность семантики «но» расширяет дважды повторяющееся слово «зачем»: «Я всё время думала только о вас, я жила мыслями о вас. И мне хотелось забыть, забыть, <em>но </em>зачем, зачем вы приехали?» [Чехов 1986: 140].

Наконец, в одной из сцен в театре «но» возвращает к сюжетным ситуациям рассказа, вводя контрастность по отношению к тем ялтинским эпизодам, когда для Гурова еще был важен сторонний взгляд («поцелуи среди белого дня, с оглядкой и страхом, как бы кто не увидел»). Ср. в новой ситуации: «Повыше, на площадке, два гимназиста курили и смотрели вниз, <em>но</em> Гурову было всё равно, он привлек к себе Анну Сергеевну и стал целовать ее лицо, щеки, руки» [Чехов 1986: 140].

Таков лишь один из рассказов Чехова, где противительная семантика союза «но» в ее контекстуально заданной нюансировке оказывается весьма существенной при создании образов персонажей. Между тем «Частотный грамматико-семантический словарь языка А. П. Чехова…» фиксирует впечатляющие данные: союз «но» встречается 6510 раз в 535 чеховских произведениях (671 раз в драматургии и 5839 в повествовательном творчестве) [Поликарпов (ред.) 2012: 448]. Более объемное исследование, созданное на материале разнородных в тематическом и жанровом плане произведений, способно показать, что этот союз – одна из тех универсалий в мире Чехова, которые в высшей степени высвечивают своеобразие его писательской индивидуальности.