Везде
Peculiarities of Referential Relation of the Pronoun Мы (“We”) in S. A. Yesenin’s “Small” Poems
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Peculiarities of Referential Relation of the Pronoun Мы (“We”) in S. A. Yesenin’s “Small” Poems
Annotation
PII
S013161170012880-7-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Yuliya A. Arskaya 
Affiliation: Irkutsk State University
Address: Russian Federation, Irkutsk
Akhmed A. Mamedov
Affiliation: Irkutsk State University
Address: Russian Federation, Irkutsk
Edition
Issue 6
Pages
94-106
Abstract

The paper discusses the use of the personal pronoun мы (“we”) as means of denoting a persona in S. A. Yesenin’s “small” poems. The study focuses on referential correlation of the collective subject denoted by the pronoun мы.

The authors undertake a comprehensive contextual analysis of all мы pronouns in the most voluminous poem “Inonia”, in which the cosmogonic theme of the cycle is expressed most explicitly.

The investigation results in the conclusion that in three of four cases the fi rst “equity” participant of the collective subject denoted by the pronoun мы is the persona. However, in the last context we cannot determine the fi rst ‘equity’ participant. As for the second ‘equity’ participant, it cannot be determined in any of four cases.

Referential non-transparency of the pronoun мы has common features with the abstract character of the subjects in the sentences and inclination to non-referential or indefi nitely referential usage of persons’ nominations. Hence we can assume that the fact that it is impossible to identifi cate the collective subject denoted with the pronoun мы might be a poetological peculiarity of the cycle under study.

The authors present the results of contrastive analysis of frequency of the pronoun мы in prerevolutionary S. A. Yesenin’s lyrics and in his “small” poems. The research is based on the material from a poetry subcorpus of Russian National Corpus. In early work of S. A. Yesenin, the pronoun мы is used more rarely and its referential relation is more transparent. It is either defi nite (in narrative poetry and in poems addressed to a certain person) or non-referential (existential мы and universal мы). This confi rms the frequency and referential non-transparency of the pronoun мы in the poetic cycle under consideration. Summarizing the results, the authors claim that the contradictory system of dramatis personae created by means of unidentifi ed collective мы -subjects was one of the causes of polar opposite interpretations of “small” poems.

Keywords
S. A. Yesenin’s “small” poems, language of poetry, grammar of poetry, pronoun мы, referential relation of personal pronouns
Received
29.12.2020
Date of publication
29.12.2020
Number of purchasers
4
Views
66
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf Download JATS
1 «Маленькие» поэмы С. А. Есенина образуют цикл из 12 текстов («Товарищ», «Певущий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение», «Инония», «Иорданская голубица», «Небесный барабанщик», «Сельский часослов», «Пантократор», а также «Кобыльи корабли»), созданных с 1917 по 1919 гг. и объединенных идеей разрушения старого мира и создания нового.
2 Как показывает история изучения «маленьких» поэм, они представляют собой самые сложные для интерпретации поэтические произведения С. А. Есенина: «Для критики 20-х годов ХХ века поэмы были по преимуществу реакционными, для критики периода оправдания Есенина – апофеозно-революционными. В работах есениноведов 70-80-х годов ХХ века сильны сомнения в безоговорочном революционном пафосе «маленьких» поэм. Противоречивость в оценках говорит о значимости этих поэм» [Кузьмищева 2011: 46].
3 Возможность диаметрально противоположных трактовок данных текстов обусловлена, на наш взгляд, далеко не только различиями в мировоззрении интерпретаторов и изменением научной парадигмы, но и самой спецификой языковой организации цикла: замысловатой образностью, множеством библейских аллюзий и референциальной1 неопределенностью художественного мира, которая прежде всего проявляется в противоречивости и фрагментарности образов персонажей и пространственных координат, в которых они действуют.
1. В рамках теории, разработанной Е. В. Падучевой, под референцией понимается соотнесение языковых выражений с объектами действительности (референтами). Референциальный статус – это специфика референта с точки зрения его известности/неизвестности говорящему. Выделяется (1) референтный (а) определенный статус, если объект известен говорящему («Я прочел эту книгу»); (б) неопределенный, когда объект выделен из класса однородных объектов, но неизвестен говорящему («Какие-то люди побывали в моей комнате»; и (2) нереферентный, когда объект не выделен из класса предметов («В этом лесу водятся лоси») [Падучева 1985: 87, 91, 94].
4 На первый взгляд, в «маленьких» поэмах множество действующих лиц, активно участвующих в описываемых процессах преобразования действительности. Однако внимательный лингвистический анализ данных текстов показывает, что в большинстве из них, несмотря на наличие элементов сюжета, персонажи (а также их действия и отношение к лирическому герою) с трудом поддаются идентификации. Так, анализ средств адресации в «маленьких» поэмах позволяет сделать вывод о том, что «большинство адресатов императивов и обращений в исследуемых текстах имеет отвлеченный характер или не идентифицируется, а потому “динамичность образов” принадлежит ментальной сфере автора» [Арская 2018: 25].
5 Структурно-семантический анализ двусоставных предложений всех поэм цикла показывает, что бóльшая часть грамматических субъектов2 также представлена отвлеченными номинациями (ночь, тишина, мрак, страх, мечты, свет, прохлада, голод, гибель, вера, правда, время, грусть, дни, смерть, слово, вечер, душа, память, рок и др.) или наименованиями природных, а также космических явлений и объектов (небо, солнце, звезды, месяц, луна, Водолей, ветер, заря, гром, гроза, буря, метель, дождь, снег, пламя, огни, тучи, весна, облако, прибой, родник, песок и др.). При этом номинации лиц в позиции подлежащего составляют, по нашим подсчетам, лишь 15 % грамматических субъектов двусоставных предложений всего цикла (отец, товарищи, народ, люд, вои, пастыри, Мартин, мать, рыбак, дед, воитель, жаждущие бденья, рачитель, сеятель, гость, пророк Есенин Сергей, пахарь, калмык и татарин, солдаты, полководцы, стрелок, кто-то, человек, поэт).
2. Под субъектом в данной работе понимаются сущности разного рода: грамматический субъект – это подлежащее, а семантический – это производитель действия или носитель признака или состояния, описываемого сказуемым (предикатом). Синтаксическая структура, образуемая предикатом, называется предикативной единицей (далее – ПЕ).
6 Преобладающий отвлеченный характер субъектов предложений и тяготение к нереферентному и референтному неопределенному употреблению номинаций лиц не позволяют говорить о наличии системы персонажей «маленьких» поэм, при этом множество лексических повторов свидетельствует о языковой цельности данных текстов как цикла.
7 Вышесказанное позволяет заключить, что лирический герой как субъект персонажного уровня занимает не просто центральное, но исключительное место в художественном мире «маленьких» поэм.
8 Цель данной статьи – проанализировать денотативную3 составляющую значения номинаций с использованием местоимения мы, являющихся одним из способов обозначения лирического героя в рассматриваемом поэтическом цикле С. А. Есенина.
3. Денотативная составляющая значения – информация об объектах действительности, названных данным словом.
9 Для подробного исследования выбрана поэма «Инония», поскольку именно она представляет собой самый большой по объему текст «маленьких» поэм, в котором наиболее эксплицитно отражена характерная для всего цикла космогоническая тематика.
10 По сравнению с другими «маленькими» поэмами лирический герой в «Инонии» чаще предстает активно действующим демиургом. С точки зрения лексической и синтаксической организации текста «Инония» выделяется на фоне остальных поэм повышенной «яцентричностью». Проведенный нами количественный анализ показал, что местоимение я в функции грамматического субъекта встречается в поэме 19 раз, а в 39 случаях оно является семантическим субъектом двусоставных неполных предложений с предикатом 1-го лица ед. ч. Таким образом, я – семантический субъект 58 предикативных единиц, что составляет 44,3 % всех ПЕ поэмы. Кроме того, четверть предложений с грамматическим субъектом и/или предикатом 3-го лица ед. и мн. ч. обнаруживает семантическую связь с лирическим героем или референциальную отсылку описываемых ситуаций к говорящему: «Грозовой расплескались вьюгою / От плечей моих восемь крыл»4.
4. Все цитаты текста «Инонии» даются по [Есенин 1997].
11 Помимо местоимения я и глаголов 1-го лица ед. ч., лирический герой выражен в «Инонии» местоимением мы, которое встречается четыре раза. В ряде исследований ([Гранева 2009а], [Норман 2002] и др.) отмечается неопределенность референта этого местоимения: «Семантическая сложность мы в русском языке обусловлена как неопределенностью второй составляющей “совокупного субъекта” (ʻне-яʼ), так и возможностью различного долевого участия партнеров в рамках этого субъекта» [Норман 2002: 233].
12 Местоимение мы в трех случаях из четырех и местоимение наш в трех случаях из пяти сконцентрированы в четвертой и шестой строфах в начале поэмы «Инония». Рассмотрим последовательно все случаи использования местоимения мы в этом тексте.
13 Местоимение мы появляется впервые в четвертой строфе на фоне повествования от первого лица в синтаксической функции субъекта в придаточном предложении: «Я хочу, чтоб на бездонном вытяже / Мы воздвигли себе чертог».
14 Текст «Инонии» до этого предложения состоит из 32 ПЕ, 22 из которых – с грамматическим субъектом и/или предикатом 1-го лица ед. ч., 10 – с грамматическим субъектом и/или предикатом 3-го лица ед. ч. Пять из десяти ПЕ 3-го лица включают эксплицитное указание на референциальную соотнесенность именных групп к лирическому герою я: притяжательное местоимение мой, местоимение я в дательном падеже и имя собственное Есенин Сергей.
15 Три из оставшихся пяти ПЕ с грамматическим субъектом и/или предикатом 3-го лица, в которых отсутствуют притяжательные местоимения и другие указания на принадлежность лирическому герою, представляют собой придаточные к предложениям с субъектом и/или предикатом в 1-м лице: 1) «Я иное узрел пришествие – / Где не пляшет над правдой смерть»; 2) «Не хочу я небес без лестницы, / Не хочу, чтобы падал снег»; 3) «Не хочу, чтоб умело хмуриться / На озерах зари лицо».
16 Таким образом, до появления первого местоимения мы в тексте только две ПЕ не имеют семантической или референциальной связи с лирическим героем: «Лай колоколов над Русью грозный – / Это плачут стены Кремля». Все остальные ПЕ, как показывает проведенный анализ, синтаксически и семантически организованы вокруг субъекта я, в то время как никакого указания на то, кто или что является «второй составляющей “совокупного субъекта”», к которому отсылает мы 33-й ПЕ, в тексте не содержится.
17 Прочие субъекты, встречающиеся в анализируемом фрагменте, представляют собой отвлеченные существительные и являются метафорами или входят в состав развернутых метафор: время, лязг кнута, смерть, зари лицо, моих восемь крыл, лай колоколов, (плачут) стены Кремля, словесный луг. Среди существительных, выступающих в других синтаксических функциях, выделяется группа имен собственных и нарицательных, семантически принадлежащих библейской сфере: пророк, Господи, Бог, Радонеж, Библия, Христово тело, спасение, муки, крест, учение, пришествие, восемь крыл.
18 На основании всего этого можно сделать вывод о том, что местоимение мы, появляющееся в данном контексте, не позволяет однозначно определить его референциальную соотнесенность.
19 И. Ю. Гранева относит подобные употребления личного местоимения 1-го лица мн. ч. к нереферентным: «Нереферентное употребление мы связано с отсутствием отсылки к непосредственному участнику речевой ситуации, когда мы обозначает неопределенное множество людей, не подлежащее параметризации по объему» [Гранева 2009а: 12].
20 В случае с поэтическим текстом невозможно говорить о полноценной коммуникативной ситуации. Из трех типов нереферентных употреблений мы, описанных И. Ю. Граневой, для поэтических текстов характерно два: мы экзистенциальное, «очерчивающее некий класс лиц, объединяя говорящего вместе с лицами одного с ним круга, одних с ним взглядов, убеждений и т. п.», и имеющее значение ʻя + некоторые лицаʼ, и мы универсальное, «предполагающее указание на множество всех лиц, включая говорящего», со значением ʻя + всеʼ [Там же: 12, 13]. При этом исследователь отмечает, что экзистенциальное мы «в специфических коммуникативных условиях художественной речи… трансформируется в мы поэтическое», которое «отличается от основного типа тем, что референтная группа все же задается контекстом (например, заглавием)»: «Мы не сдадим позиций Октября» (Вас. Александровский. Красноармейцам) [Там же: 17]. По И. Ю. Граневой, мы «поэтическое» «содержит установку – очертить некий круг “наших” по аксиологически или психологически значимому признаку (принадлежность к культурной группе, художественному течению и пр.)» [Гранева 2009б: 85].
21 Контекст первого мы «Инонии» не задан ни текстом поэмы, ни заглавием. Как было показано выше, 32 ПЕ до появления первого мы посредством метафор описывают физические действия лирического героя-демиурга, а также представляют его воспринимающим и мыслящим субъектом, а кроме того – субъектом речи. Как кажется, подобная грамматическая и семантическая организация текста в сочетании с будущим временем многих глаголов (не устрашуся; остригу; раскушу; прокушу; протянусь; выщиплю; ухвачу) говорит о том, что описываемый в первых пяти строфах поэмы художественный мир целиком принадлежит ментальному пространству лирического героя.
22 Следующие два местоимения 1-го лица мн. ч. появляются в 6-й строфе поэмы, содержащей аллюзию на 136-й псалом: «Проклинаю тебя я, Радонеж, / Твои пятки и все следы! / Ты огня золотого залежи / Разрыхлял киркою воды. / Стая туч твоих, по-волчьи лающих, / Словно стая злющих волков, / Всех зовущих и всех дерзающих / Прободала копьем клыков. / Твое солнце когтистыми лапами / Прокогтялось в душу, как нож. / На реках вавилонских мы плакали , / И кровавый мочил нас дождь. / Ныне ж бури воловьим голосом / Я кричу, сняв с Христа штаны: / Мойте руки свои и волосы / Из лоханки второй луны».
23 В данном фрагменте мы также затруднительно охарактеризовать с точки зрения его референциальной соотнесенности. Возможно, мы обозначает некоторое подмножество класса субъектов, названного именными группами с субстантивированными причастиями всех зовущих и всех дерзающих. В пользу такой интерпретации говорит семантическая связь между предложениями в данном отрывке. Нагнетание насильственных метафор и сравнений с семантической доминантой острие во втором, третьем и четвертом предложениях логически завершается описанием страдания в пятом предложении с помощью метафоры с областью-источником кровь. В терминологии Ю. М. Лотмана данные метафоры как имеющие одинаковое денотативное содержание являются эквивалентными элементами художественной структуры [Лотман 1998: 46]. При этом сами номинации всех зовущих и всех дерзающих нереферентны. Как известно, определительное местоимение весь в сочетании с именем мн. ч. способно актуализировать как референтный определенный («Все сотрудники отдела выполнили свой годовой план»), так и нереферентный универсальный статус («Все дети любят мороженое») [Падучева 1985: 95].
24 Представляется, что при нереферентных употреблениях границы класса предметов, названного субстантивированным причастием множественного числа, для слушающего остаются более неопределенными, чем в случае с существительными. Ср. контексты в первой и второй группах:
25 1) «Более того, все воры в Москве не работали в то время, наслаждаясь этим фильмом дома вместе с остальными зрителями» (Форум: 17 мгновений весны. 2005–2010); «Все курильщики знают, что курить вредно, но продолжают это делать» (Форум: Моющие средства (альтернатива). 2010);
26 2) «Но снова те же кассиры отправляли всех желающих приобрести билеты на электрички исключительно в нашу кассу» («Смерть предателям»?) (Н. Сверчок. Мы виноваты уж тем, что хочется нам ехать… (2002) // Сочи. 22.08.2002); «У всех интересующихся есть возможность пройти с сопровождающим в гости к животным, выступающим в театре, и познакомиться с ними» (Детский сад (2002) // Известия. 14.02.2002)5.
5. Примеры извлечены из Национального корпуса русского языка: >>>>
27 Следовательно, можно сказать, что субстантивированные причастия в анализируемом фрагменте дополнительно вносят референциальную неопределенность, так как границы класса объектов, поименованных ими, для читателя остаются более размытыми, чем в случае нереферентных употреблений существительных множественного числа с местоимением весь.
28 Последний, четвертый, случай использования местоимения мы в тексте «Инонии» встречается в заключительном стихе поэмы и, в отличие от первых трех случаев, местоимение включено не в речь лирического героя, а в текст песни, которой завершается поэма: «И тихо под шепот речки, / Прибрежному эху в подол, / Каплями незримой свечки / Капает песня с гор: / “ Слава в вышних Богу / И на земле мир! / Месяц синим рогом / Тучи прободил. / Кто-то вывел гуся / Из яйца звезды – Светлого Исуса / Проклевать следы. / Кто-то с новой верой, / Без креста и мук, / Натянул на небе / Радугу, как лук . / Радуйся, Сионе , / Проливай свой свет! / Новый в небосклоне / Вызрел  Назарет . / Новый на кобыле / Едет к миру Спас./ Наша вера – в силе. / Наша правда – в нас!”».
29 Вероятно, лирический герой уже не является частью этого мы, при этом за рамками текста остается информация о том, кто является тем субъектом речи, с которым соотносится местоимение мы. В отличие от трех предыдущих употреблений мы в «Инонии», в данном случае совершенно неизвестен первый «долевой участник» общности (субъект речи), в то время как претендентом на соучастие в этой общности может быть «новый Спас».
30 Подобным образом местоимение мы используется и в других «маленьких» поэмах. Подробный анализ всех текстов приводит к мысли о частотности не поддающихся референциальному отнесению употреблений местоимения мы как особенности данного цикла.
31 Для верификации данного предположения мы прибегли к количественному анализу дореволюционной лирики С. А. Есенина с помощью поэтического подкорпуса Национального корпуса русского языка. Оказалось, что местоимение мы в лирике поэта периода до 1917 г. встречается достаточно редко: в 195 текстах оно использовано 51 раз, в то время как в 11 из 126 «маленьких» поэм – 47 раз.
6. Местоимение мы не встречается в поэме «Отчарь».
32 При преобладающей непрозрачности референциального статуса местоимения мы в «маленьких» поэмах, мы дореволюционных текстов в подавляющем большинстве случаев поддается подробному анализу. В стихотворениях 1907–1916 гг. все употребления местоимения мы можно разделить на три типа:
33 1) мы внутри прямой речи героев сюжетной лирики (14 употреблений);
34 2) «мы экзистенциальное» (мы = ʻлирический герой + некоторые лицаʼ (5 употреблений); мы = ʻлирический герой + адресат стихотворения в любовной лирике или посвящениях конкретным лицамʼ (10 употреблений); мы = ʻлирический герой + неодушевленный предметʼ (1 употребление));
35 3) «мы универсальное» (лирическое мы7 (7 употреблений); мы = ʻлирический герой + всеʼ (13 употреблений)).
7. И. Ю. Гранева выделяет лирическое мы как «производное к обычному “универсальному мы”» [Гранева 2009а: 18].
36 По данным проведенного анализа нереферентными являются 26 употреблений мы из 51. Это 5 употреблений в значении ʻлирический герой + некоторые лицаʼ, 7 употреблений в текстах, где присутствует лирическое мы, 13 употреблений в значении ʻлирический герой + всеʼ и 1 нереферентное употребление, в котором референциальный статус мы не вполне ясен: «Занеслися залетною пташкой / Панихидные вести к нам. / Родина, черная монашка, / Читает псалмы по сынам. / Красные нити часослова / Кровью окропили слова. / Я знаю – ты умереть готова, / Но смерть твоя будет жива» («Занеслися залетною пташкой…», 1915)8.
8. Все цитаты дореволюционных текстов С. А. Есенина даются по [Есенин 1996].
37 При этом вторая составляющая мы в экзистенциальных употреблениях, которые сосредоточены в пяти стихотворениях, как правило, охарактеризована контекстом или заглавием: «Разухабистой гурьбой / По сугробам, по пригоркам / Мы идем, бредем домой. / Опостылеют салазки, / И садимся в два рядка / Слушать бабушкины сказки / Про Ивана-дурака. / И сидим мы, еле дышим. / Время к полночи идет. / Притворимся, что не слышим, / Если мама спать зовет» («В зимний вечер по задворкам...» | Бабушкины сказки, 1913–1915); «Вы к нам явилися, как солнце / Среди тумана серых туч, / И, заглянув в души моей оконце, / Свой бросили животворящий луч» («Вы к нам явилися, как солнце...» | И. Д. Рудинскому по поводу посещения им нашей школы 17 ноября 1911 г., 1911).
38 Анализ с помощью поэтического подкорпуса Национального корпуса русского языка показывает, что для дореволюционной лирики С. А. Есенина нехарактерно использование местоимения мы с неясным референциальным статусом – он либо референтный, либо нереферентный (чаще всего – «мы универсальное»). При этом в «маленьких» поэмах преобладают нереферентные употребления, которые затруднительно более подробно классифицировать с точки зрения референциальной соотнесенности. Интерпретировать мы «маленьких» поэм как мы универсальное (ʻлирический герой + всеʼ или лирическое мы) не позволяет множество сопутствующих ему местоимений вы, так же редко соотнесенных с какими-либо номинациями в контексте, и других средств адресации. Данный тезис справедлив не только для «Инонии», но и для десяти других поэм, в которых встречается данное местоимение.
39 Таким образом, для цикла «маленьких» поэм С. А. Есенина характерна повышенная частотность употреблений местоимения мы, которое в подавляющем большинстве случаев обозначает лирического героя, выступающего как часть некоего коллективного субъекта. На образном уровне организации текста это приводит к формированию противоречивой системы действующих лиц, которые сами по себе, а также ввиду наличия внешне противопоставленных им субъектов, обозначенных местоимением вы, не поддаются однозначной идентификации. Представляется, что на фоне тяготения к отвлеченному характеру субъектов художественного мира «маленьких» поэм и адресатов лирического героя референциальная непрозрачность отличает поэтику данного цикла в целом. Автор как будто намеренно избегает однозначного отождествления лирического героя с какой-либо «ценностно значимой для него группой лиц» [Гранева 2009б: 83], не позволяет своему герою обнажить «ценностную позицию говорящего по отношению к миру» [Там же: 83], средством выражения которой является местоимение мы. Эта «недосказанность», на наш взгляд, – один из источников идеологически противоречащих друг другу интерпретаций рассматриваемых текстов: наделенный автобиографическими чертами лирический герой с не артикулированной явно ценностной позицией способствовал приписыванию диаметрально противоположных взглядов его автору.

References

1. Arskaya Yu. A. [Metamorphoses of the author and his poetics: a linguistic analysis of S. A. Yesenin’s revolutionary poems]. Russkii yazyk v paradigme sovremennogo obrazovaniya: Rossiya i Ibero-Amerikanskii mir: materialy Mezhdunarodnogo foruma (10–11 maya 2018 g. g. Kadis, Ispaniya) [The Russian language in the contemporary education paradigm: Russia and the Ibero-American world: materials of the International forum (May 10–11 2018. Cadiz (Spain)]. Rostov-on-Don, Taganrog, Sthouthern Federal Univ. Publ., 2018, pp. 20–25. (In Russ.)

2. Esenin S. A. Polnoe sobranie sochinenii. V 7 t. T. 2. Stikhotvoreniya (Malen'kie poemy) [Complete Works. In 7 Vols. Vol. 2. Poems (Small Poems)]. Moscow, Nauka, Golos Publ., 1997. 464 p. (In Russ.)

3. Esenin S. A. Polnoe sobranie sochinenii. V 7 t. T. 4. Stikhotvoreniya, ne voshedshie v “Sobranie stikhotvorenii” [Complete Works. In 7 Vols. Vol. 2. Poems not included into “Collection of poems”]. Moscow, Nauka, Golos Publ., 1996. 544 p.

4. Graneva I. Yu. Mestoimenie my v sovremennom russkom yazyke: kommunikativno-pragmaticheskii podkhod. Avtoref. dis. kand. filol. nauk [The pronoun ìû (“we”) in modern Russian: communicative and pragmatic approach: Êand. philol. sci. diss. abstract]. Kirov, 2009. 27 p.

5. Graneva I. Yu. [The pronoun ìû (“we”) and the problem of language conseptualization of the world]. Voprosy kognitivnoi lingvistiki, 2009, no. 2 (019), pp. 82–87. (In Russ.)

6. Kuz'mishcheva N. M. Mifopoetika “struyashchikhsya” obrazov “malen'kikh” poem v kontekste eposa Sergeya Esenina: monografiya [“Flowing” images’ mythological poetics in “small” poems in context of Sergey Yesenin’s epos: a monograph]. Irkutsk, IGLU Publ., 2011. 313 p.

7. Lotman Yu. M. [Structure of a literary text]. Ob iskusstve [On the arts]. St. Petersburg, Iskusstvo-SPb Publ., 1998, pp. 14–288. (In Russ.)

8. Natsional’nyi korpus russkogo yazyka [Russian National Corpus]. Available at: http://ruscorpora.ru (accessed 09.01.2020).

9. Norman B. Yu. [The Russian pronoun ìû (“we”): inner dramaturgy]. Russian linguistics, 2002, no. 26 (2), pp. 217–234. (In Russ.)

10. Paducheva E. V. Vyskazyvanie i ego sootnesennost' s deistvitel'nost'yu (Referentsial'nye aspekty semantiki mestoimenii) [An utterance and its relation to reality (Referential aspects of pronouns’ semantics)]. Moscow, Nauka Publ., 1985. 272 p.

Comments

No posts found

Write a review
Translate