Везде
Сонет-медальон Игоря Северянина «Шмелев» как стихотворный ремейк «Солнца мертвых»
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Сонет-медальон Игоря Северянина «Шмелев» как стихотворный ремейк «Солнца мертвых»
Аннотация
Код статьи
S013161170012881-8-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Федотов Олег Иванович 
Аффилиация: Московский педагогический государственный университет
Адрес: Российская Федерация, Москва
Выпуск
Номер 6
Страницы
107-116
Аннотация

Медальон Игоря Северянина, посвященный И. С. Шмелеву, представляет собой поэтический аналог его трагической эпопеи «Солнце мертвых». Игорь Северянин побывал в Крыму дважды: в марте 1913, а также в конце декабря 1913 — начале января 1914 гг., т. е. за четыре года до гражданской войны, заставшей его в Эстонии, гражданином которой ему суждено было стать и где он закончил жизнь в 1941 г., предсказав свою кончину горьким парафразом тургеневского стихотворения в прозе: «Как хороши, как свежи будут розы / Моей страной мне брошенные в гроб!» Следовательно, можно с уверенностью заключить: если в реальности его взору предстал именно «цветущий» край, то в своем сонете он воссоздал прежде всего картину мира, отображенную в «Солнце мертвых», и уже во вторую очередь поверил ее не такими уж давними личными впечатлениями. Между двумя произведениями неизбежно должны были установиться активные интертекстуальные связи, обогащающие оба текста. Анализ развернутой системы эпитетов северянинского сонета («цветущий Крым», «ошеломляемая людьми природа», «людская свобода», «безучастный небосвод», «умирающие живые », «глумливое светило солнце», «солнце мертвых», «злой дракон совсем из Сологуба», «в смехе золотом все было грубо», «в каждом смерть была окне» и др.) убедительно подтверждает это предположение. С одной стороны, практически все они порождены явственным поэтическим элементом исступленной прозы Шмелева, с другой стороны, в них отразилась и творческая индивидуальность поэта, казалось бы, очень далекого от автора «Солнца мертвых». В резонансе двух неповторимых художественных систем образовался в результате синтетически сложный, экспрессивно-напряженный и исключительно многозначный интертекст.

Ключевые слова
Игорь Северянин, сонет-медальон, система эпитетов, Шмелев, «Солнце мертвых»
Классификатор
Получено
29.12.2020
Дата публикации
29.12.2020
Всего подписок
4
Всего просмотров
73
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf Скачать JATS
1 ШМЕЛЕВ
2

Все уходило. Сам цветущий Крым

Уже задумывался об уходе.

В ошеломляемой людьми природе

Таилась жуть. Ставало все пустым.

И море посинелым и густым

Баском ворчало о людской свободе.

И солнце в безучастном небосводе

Светило умирающим живым.

Да, над людьми, в страданьях распростертых,

Глумливое светило солнце мертвых

В бессмысленно-живом своем огне,

Как злой дракон совсем из Сологуба,

И в смехе золотом все было грубо

Затем, что в каждом смерть была окне… [Северянин 1941]
3 В отличие от большинства написанных им сонетов-медальонов (их свыше ста), в которых, как правило, даются поэтические портреты либо характеристики творчества обозначенных в названиях поэтов, прозаиков и композиторов, в «Шмелеве» Северянин осуществил стихотворный ремейк кровоточащей эпопеи своего современника.
4 С первой же строки, с первых вступительных слов стихотворения заявлена тема ухода – ухода в небытие, ухода целой эпохи с утратой выработанного веками гармонического уклада жизни. Тавтологическое, по сути дела, сочетание безличного глагола среднего рода «уходило» с обобщенным и неоднозначным существительным «об уходе» находит поддержку в местоимении «всё», прозрачно намекая на поистине вселенскую или, во всяком случае, в масштабах всей России гуманитарную катастрофу. Одним словом – Уход. Для усиления впечатления это слово повторяется еще дважды.
5 Об уходе «задумывается» отнюдь не частный человек, а «сам цветущий Крым». Метафорический глагол «задумывается» олицетворяет Крым как разумное живое существо, размышляющее о том, чтобы оторваться от России, стать, как у Аксенова, островом, бежать от кошмара гражданской войны, эмигрировать, и... вместе с тем, о неизбежной погибели. «Все уходило» – не что иное, как щадящий эвфемизм апокалиптической «всеобщей смерти». Почти дословную аналогию находим и у Шмелева: «У доктора дрожат руки, трясется челюсть. Губы его белесы, десны синеваты, взгляд мутный. Я знаю, что и он – уходит. Теперь на всем лежит печать ухода (курсив мой. – О. Ф.). И – не страшно» [Шмелев 2017]1.
1. Текст «Солнца мертвых» здесь и далее цитируется по этому электронному изданию без указания страниц.
6 Не в пример персонифицированному заголовку, указующему на автора «Солнца мертвых», обобщенный субъект повествования никак себя не обнаруживает, хотя косвенно все же выражает и свое личностное отношение к происходящему разветвленной системой нетривиальных тропов. Наиболее активны среди них несущие на себе изрядную долю индивидуальных предпочтений как автора, так и заглавного героя медальона, обильные экспрессивно заряженные и отмеченные необычной грамматической формой эпитеты:
7
  1. «цветущий Крым»,
  2. «в ошеломляемой людьми природе»,
  3. «ставало все пустым»,
  4. «посинелым и густым / Баском» (о ворчании моря)
  5. «о людской свободе»,
  6. «в безучастном небосводе»,
  7. «и солнце / Светило умирающим живым»,
  8. «в страданьях распростертых»,
  9. «глумливое светило солнце»,
  10. «солнце мертвых»
  11. «в бессмысленно-живом своем огне»,
  12. «злой дракон совсем из Сологуба»,
  13. «в смехе золотом все было грубо»,
  14. «в каждом смерть была окне».
8 Исключительный интерес в этом смысле представляет вопрос: чью точку зрения они по преимуществу отражают – Северянина или Шмелева?
9 Игорь Северянин побывал в Крыму дважды: в марте 1913, а также в конце декабря 1913 – начале января 1914 гг., т. е. за четыре года до гражданской войны, заставшей его в Эстонии, гражданином которой ему суждено было стать и где он закончил жизнь в 1941 г., предсказав свою кончину еще в 1925 г. горьким парафразом тургеневского стихотворения в прозе: «Как хороши, как свежи будут розы / Моей страной мне брошенные в гроб!» [Cеверянин 1990: 180]. Следовательно, можно с уверенностью заключить: если в реальности его взору предстал именно «цветущий» край, то в своем сонете он воссоздал прежде всего картину мира, отображенную в «Солнце мертвых», и уже во вторую очередь поверил ее не такими уж давними личными впечатлениями.
10 Итак, первый, как будто бы заурядный банальный эпитет, выраженный причастием «цветущий», относится к одушевленному Крыму. С одной стороны, он воспринимается как само собой разумеющееся определение полуострова как царства действительно вечнозеленого неистового буйства флоры. Примерно таким он представал еще в знаменитых «Крымских сонетах» Адама Мицкевича:
11 Łąka w kwiatach, nad łąką latające kwiaty,
12 Motyle różnofarbne, niby tęczy kosa,
13 Baldakimem z brylantów okryły niebiosa;
14 Daléj szarańcza ciągnie swój całun skrzydlaty. (A. Mickiewicz. Sonety krymskie XI. Ałuszta w dzień)
15 [Поляна вся в цветах, над ней цветы летают
16 Цветастых мотыльков, как радужные косы,
17 Закрылось небо балдахином бриллиантов;
18 Натягивает саранча крылатый саван]. (А. Мицкевич. Крымские сонеты, XI. Алушта днем / Пер. О. Федотова) [Федотов 2011: 589–590]
19 Но в данном случае речь идет о цветении не столько растений, сколько всего Киммерийского Крыма, воспетого Волошиным и Шмелевым. В «Солнце мертвых» буквального повторения эпитета «цветущий» нет. Там мы находим «груды цветов – нездешних», украшенные цветами деревья, тоже «нездешние: высокие-высокие сирени, бледные колокольчики на них, розы поблекшие», а также «старую татарскую грушу», которая в унисон всей «ошеломляемой людьми природе» упорно «цветет и сохнет»2, и, наконец, цельную картину весеннего пробуждения неповторимой крымской флоры: «Там рано расцветают подснежники, белый фарфор кастельский, и виноград поспевает раньше – от горячего камня-диорита, и фиалки цветут на целую неделю раньше».
2. Эта формула, как рефрен, повторяется дважды.
20 Далее привлекает внимание сентенциозная констатация, представшая в свойственном Северянину стилистическом регистре: «В ошеломляемой людьми природе / Таилась жуть». Это продолжение весьма пространной экспозиции, раскинувшейся на восемь стихов катренной части. Столь любимый Северяниным эффект экстравагантного словоупотребления обеспечивается причастием в страдательном залоге «ошеломляемой», т. е. находящейся в процессе непрекращающегося ошеломления, которое наносят природе обезумевшие в бойне гражданской войны люди. Зловещая «жуть» затаилась в ней, наподобие одноглазого лиха, гнетущей тревогой, порождаемой резким ритмическим перебоем анжамбемана на внутристиховой паузе после 2-й стопы. И тут же еще один морфологический раритет: «Ставало все пустым», не «становилось», а именно «ставало» – архаизм3, усугубляет тотальное опустошение и чувство тотального ужаса.
3. Как считал В. И. Даль, этот глагол употреблялся почти только в церковном обиходе, «стихерахъ» и в «думахъ». См. [Даль 1980: 4, 309].
21 Эпитет «пустым» в сочетании с местоимением «всё», конечно же, был внушен сквозным лейтмотивом шмелевской эпопеи. Вот, к примеру, как описываются шесть курочек, которых высидела одинокая индюшка: «Пышные, они день ото дня пустеют, становятся легкими, как их перья. Зачем я их вызвал к жизни?! Обманывать пустоту жизни, наполнить птичьими голосками?» В полном соответствии с неоднозначным обобщением глобального опустошения как аннигиляции жизни получила свое наименование главка «Пустыня». Речь у Шмелева, конечно, идет не о какой-то конкретной, засыпанной бесконечными песками местности, вроде Сахары или места действия боевика Вл. Мотыля «Белое солнце пустыни», а о пустыне в библейском смысле, уединенном пространстве,4 уместном для рандеву поэта-пророка с Серафимом и самим Богом.
4. По определению В. И. Даля, «необитаемое, обширное место, простор, степи» [Даль 1980: 3, 542].
22 В соответствующем бытийном значении эпитет «пустой» и производная от него символическая «пустыня» повторяются в эпопее неоднократно: «Понять не могу, кому и зачем понадобилось все обратить в пустыню, залить кровью!» И море, и небо, как мы увидим далее, упоминаются в сопровождении чуть ли не постоянных эпитетов «синее и пустое». Отчего же небосвод в сонете Северянина оказывается «безучастным»? Да оттого, что с землей сливается не только «пустое море», но и «пустое небо». Пустыня на земле безлюдна, а небо, в восприятии автора-повествователя «Солнца мертвых», лишилось Бога: «Бога у меня нет: синее небо пусто».
23 Неотделимое от крымского локуса море, тоже естественным образом олицетворенное, ворчит у Северянина «посинелым и густым / Баском» не о чем-нибудь, а именно «о людской свободе», как бы реагируя на достопамятное обращение лирического героя Пушкина: «Прощай, свободная стихия...». Будучи символом свободы, море скорее всего недовольно разнузданным своеволием людей, которое обесчеловечивает их и не имеет ничего общего с естественной гармонией, царящей в природном мире. Если эпитет «густой» по отношению к ворчащему басу напрашивается сам собой, то сопредельное с ним колористическое определение «посинелый» воспринимается уместным только с поправкой на море, которое, как и небо, в художественном мире «Солнца мертвых» накрепко связано с безжизненно холодной синевой.
24 Изнемогающая от голода корова Тамарка с усилием отрывает «глаза от кукурузы, поворачивает от калитки и… смотрит в море. Синее и пустое. Она его хорошо знает: синее и пустое. Фиолетовый пляж розовым подержался, теперь бледнеет. Накалится – засветится. К ночи с холоду посинеет. А вот и она – синь-бель: вскипает с играющего моря. Бога у меня нет: синее небо пусто. А там вон – горы, синие какие стали! Ты и их не знала, а привыкла. А это, синее такое, большое? Это – море.
25 Знаменательно, что этот находящийся в холодной фиолетовой части спектра цвет объединяет две, казалось бы, враждебных друг другу природных стихии – небо и море, скрадывая неизбежное между ними вертикальное измерение пространства. Получается, таким образом, парадоксальное слияние, отождествление антиномических координат: верха и низа, земли, моря и неба, зла и добра, густого с пустым5. Космос со всей его упорядоченной гармонией обращается в нерасчлененный Хаос.
5. Грамматически параллельное рифмующееся созвучие в данном случае компенсируется семантической антитезой.
26 На стыке катренной и терцетной частей сонета, а именно в 8-м стихе, встречаются два самых пронзительных, семантически ударных слова – «умирающим живым», одно из которых представляет собой эпитет-причастие к другому – тоже, кстати, эпитету, но уже по отношению к опущенному члену языковой метафоры «людям», выраженному субстантивированным прилагательным, антитетически воплощающим идейный пафос шмелевского шедевра. Вот такой получается фантастический оксюморон: «солнце мертвых» «светило умирающим живым», т. е. фактически умерщвляло их, полумертвых.
27 Терцетная часть, с 9-го по 14-й стих включительно, – это реакция автора-повествователя на обозначенный им в катренной части парадокс. «Да, – подтверждает он, – над людьми, в страданьях распростертых, / Глумливое светило солнце мертвых, / В бессмысленно-живом своем огне, / Как злой дракон совсем из Сологуба, / И в смехе золотом все было грубо / Затем, что в каждом смерть была окне». Фраза, сконцентрированная в одном предложении, буквально нашпигована серией также весьма примечательных эпитетов.
28 В 9-м стихе эпитетом служит словосочетание «в страданьях распростертых», в котором причастие «распростертых» относится, конечно, не к уточняющим «страданиям», а к оставшимся за пределами этого словосочетания «людям». Так лишний раз актуализируется не действительная, а страдательная их роль, с утратой гуманистических идеалов.
29 В 10-м стихе опять сталкиваемся с инверсированной перестановкой логических акцентов: «глумливое», ясное дело, «солнце мертвых», а никакое не «светило», каковым оно могло бы быть. Эффект обманутого ожидания порожден грамматическими омоформами: «светило» как существительное и как глагол. Одновременно во второй половине стиха реализуется заглавный эпитет в форме субстантивированного прилагательного «солнце мертвых», обладающий многозначительным спектром внутри- и интертекстуальных аллюзий [Гальперин 1981; Ильин 1991: 162–163; Николина 2003: 187–188; Федотов 2013: 93–109].
30 Загадочно-неоднозначен сложный эпитет «В бессмысленно-живом своем огне» из 11-го стиха. Скорее всего Северянин, вслед за Шмелевым6, использовал таким образом изощренную форму отрицания наличия жизни в потому и «глумливом» «огне» «Солнца мертвых».
6. Прощаясь с умирающей курочкой Торпедкой, автор-повествователь не случайно предлагает взглянуть ей на солнце: «Ну, посмотри на солнце… ты его любила, хоть и не знала, что это. А там вон – горы, синие какие стали! Ты и их не знала, а привыкла. А это, синее такое, большое? Это – море. Ты, маленькая, не знаешь. Ну, покажи свои глазки… Солнце! И в них солнце!.. только совсем другое – холодное и пустое. Это – солнце смерти».
31 Весь 12-й стих целиком участвует в распространенном сравнении центрального образа эпопеи Шмелева со «злым драконом совсем из Сологуба». Действительно, в образной системе Сологуба доминантное положение занимает созданный им авторский миф о Солнце-Драконе/Змее [См.: Potyrańska 2011: 137–150]; в 1907 г. в нашумевшей книге «Змей» он опубликовал цикл стихотворений, одно из которых содержало в инициальном стихе процитированное, по сути дела, Северяниным словосочетание: «Злой Дракон, горящий ярко там, в зените...». Видимо, автор сонета уловил такую же трактовку небесного светила в «Солнце мертвых»7.
7. Небезынтересно сравнить как «Солнце мертвых», так и сонет «Шмелев» с сонетным триптихом К. Бальмонта «Решенье», 1921 г. 1) «Решеньем Полубога Злополучий...»; 2) «Бывает встреча мертвых кораблей...»; 3) «Два мертвых Солнца третье породили...», где Солнце неизменно предстает в сопровождении эпитета «мертвое».
32 13-й стих вместил в себя два эпитета: «в смехе золотом» и «всё было грубо». Метафорическое определение смеха генетически восходит также к уже упомянутому стихотворению Сологуба, где Злой Дракон, слишком рано празднуя победу, выражает свое ликование, конечно, смехом и, конечно, золотым. Естественно, «всё было грубо» именно в этом «смехе золотом», поскольку, как выясняется в 14-м замковом стихе, «...в каждом смерть была окне». Так иносказательно Северянин обыгрывает призыв большевиков «вымести Крым железной метлой» с тем, чтобы уничтожить треть населения.
33 Итак, медальон Игоря Северянина, посвященный И. С. Шмелеву, представляет собой поэтический аналог его трагической эпопеи «Солнце мертвых». Между двумя произведениями неизбежно должны были установиться активные интертекстуальные связи, обогащающие оба текста. Анализ развернутой системы эпитетов северянинского сонета убедительно подтверждает это предположение. С одной стороны, практически все они порождены явственным поэтическим элементом исступленной прозы Шмелева, с другой стороны, в них отразилась и творческая индивидуальность, казалось бы, очень далекого от автора «Солнца мертвых» поэта. В резонансе двух неповторимых художественных систем образовался в результате синтетически-сложный, экспрессивно-напряженный и исключительно многозначный интертекст.

Библиография

1. Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. М.: Наука, 1981. 139 с.

2. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.: Русский язык, 1980; т. 3, 555 с.; т. 4, 683 с.

3. Ильин И. О тьме и просветлении: Книга художественной критики. Бунин. Ремизов. Шмелев. М.: Скифы, 1991. 216 с.

4. Николина Н. А. Филологический анализ текста. М.: ИЦ «Академия», 2003. 256 с.

5. Северянин И. В. Стихотворения. М.: Молодая гвардия, 1990. 237 с.

6. Федотов О. И. Сонет. М.: РГГУ, 2011. 601 с.

7. Федотов О. И. Черное солнце Ивана Шмелева // Вестник МГУ. Сер. 9. Филологические науки. 2013. № 4. С. 93–109.

8. Шмелев И. С. Солнце мертвых [Электронный ресурс]. URL: https://azbyka.ru/fiction/solnce-mertvyx/ (дата обращения: 20.06.2020).

9. Potyranska Agnieszka. Миф о Солнце-Змее в поэзии Федора Сологуба //Acta Humana. 2011. № 2 (1). С. 137–150.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести