Шел 1947 год. После трехлетнего перерыва я вновь пришла первого сентября в московскую школу № 235, где я училась в 3-м и 4-м классах, но теперь это был уже 8-й класс. Волнуюсь – новые лица в классе, новые учителя. Первый урок – литература. В класс входит невысокий, худощавый молодой мужчина. Представился: Михаил Викторович. Сказал, что будет нашим классным руководителем. Класс напряженно, выжидательно замер. Учителей-мужчин, тем более молодых, в то время в школе практически не было.

Повернулся к доске. Начал писать тему урока левой рукой, какими-то странными, не связанными между собой буквами. Мелькнула догадка – фронтовик, был ранен. Но о годах, проведенных на войне, Михаил Викторович никогда не говорил, и ни наград, ни наградных планок никогда не демонстрировал.

Голос тихий, взгляд пронзительных умных глаз – напряженный. На нервном лице порой вспыхивает румянец. Тему не помню, но отчетливо запомнила, что он сразу заинтересовал необычной манерой подачи материала. И этот интерес не исчез до дня расставания.

Так началось мое знакомство с этим необыкновенным человеком, замечательным педагогом, сумевшим за три года так много рассказать, объяснить, столь многому научить, что этого багажа, помноженного на дальнейшую учебу, хватило на долгие годы. Он подстегнул наш интерес к чтению не только художественной, но и критической литературы, притом далеко за пределами школьной программы. Пробудил интерес к изучению того исторического периода, когда создавались изучаемые произведения, а еще настроений, царивших в различных слоях общества. Мы никогда не ограничивались учебником, прилежно штудировали статьи Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Стасова. Обращались и к современным авторам. Помню, с каким интересом я читала Б. Мейлаха «А. С. Пушкин. Очерк жизни и творчества». 

Темы сочинений были сложные, но очень интересно сформулированные. Чтобы соответствовать повышенным требованиям, готовились заранее, много читали. Михаил Викторович так преподнес нам «Что делать?» Н. Г. Чернышевского, что это произведение отнюдь не показалось скучным. Помню, с каким энтузиазмом я писала сочинение о снах Веры Павловны. Он очень любил Маяковского и привил эту любовь тем, кто откликался на его рассказы. Прежде чем начать знакомить нас с творчеством Блока, Михаил Викторович целый урок читал нам его стихи, чтобы мы прониклись музыкой блоковской поэзии.

Все три года Михаил Викторович вел у нас литературный кружок. Он с энтузиазмом знакомил нас с авторами и произведениями, не входившими в школьную программу. Мы узнали и полюбили Кюхельбекера, Вяземского, Дельвига, Батюшкова, Фета – всех не перечислишь. Все три года мы писали не только сочинения, но и труднейшие диктанты, разбирали предложения. В вузы поступали без репетиторов. Михаил Викторович, интеллигентный, всесторонне образованный человек, заботился и о нашем художественном воспитании, водил нас на различные лекции. Мы прослушали курс лекций в Третьяковской галерее. Это было необычайно интересно: в зал, где проходила лекция, приносили множество картин из запасников, расставляли их вдоль стен, и мы замирали, слушая рассказы о творчестве наших прекрасных живописцев. Записи этих лекций хранятся у меня до сих пор.

Те, кому посчастливилось учиться у Михаила Викторовича Панова в школьные годы, должны быть благодарны судьбе, поскольку такой Учитель – это явление.

Мы с моей школьной подругой навестили Михаила Викторовича в его маленькой квартире, забитой книгами настолько, что жизненного пространства там осталось лишь для его спального места и небольшого столика, в середине 1980-х годов. Я тогда жила в Танзании и приехала в Москву в отпуск. Зная, что Михаила Викторовича посещают его многочисленные ученики-студенты, в том числе и бывшие, я привезла ему доску черного дерева с вырезанной надписью на суахили «Карибуни», что означает «Добро пожаловать!». Мы пили заваренный мною крепкий танзанийский чай «Гордость Африки», вспоминали школу, говорили о литературе. Он ходил по комнате, не глядя, доставал с многочисленных полок нужные книги, чтобы прочитать нам что-то важное. Шутил, был в отличном настроении, смотрел на нас очень ласково. Справедливости ради нужно сказать, что к нам с подругой он и в школе относился очень хорошо. Он уже тогда серьезно занимался фонетикой. Поскольку я сменила много мест жительства, мое произношение его не интересовало, а вот мою подругу он в школьные годы заставлял читать какие-то тексты и делал пометки своими загадочными значками. Узнав, что Панов написал учебник по фонетике, мы приобрели его и с интересом прочитали.

После школы подруга Галя отучилась в Политехническом и стала редактором, я же окончила МГИМО и выпустилась с дипломом специалиста по международным отношениям стран Запада (весьма расплывчатая квалификация). Но качественного образования (и особенно – школьной его базы) мне хватило и для работы в Министерстве внешней торговли СССР, и для преподавания английского языка в МГУ им. Ломоносова на международном отделении географического факультета, и для работы редактором-переводчиком в «Литературной газете». Выйдя на пенсию, я три года редактировала книги в крупном московском издательстве. А еще говорят, что нас раньше плохо учили!