Варваризмы – это «заимствованные из чужого языка слова или выражения, не до конца освоенные заимствующим языком (чаще всего в связи с трудностями грамматического освоения, т. е. с несоответствием правилам словообразования, словоизменения или сочетания слов, действующим в заимствующем языке) и поэтому воспринимаемые как чужеродные» [Емельянова 2011: 23]. Это классическое определение варваризмов, данное в «Стилистическом энциклопедическом словаре русского языка» под редакцией М. Н. Кожиной, демонстрирует, с одной стороны, периферическое положение этой группы слов в лексической системе языка, с другой – отношение к ней носителей языка настороженное, если не сказать отрицательное. До недавнего времени варваризмы и иноязычные вкрапления практически не изучались даже при обращении к индивидуальному стилю того или иного писателя. Положение изменилось лишь в последнее время [Шестакова, Кулева 2015]. И это не может не радовать по нескольким причинам. Во-первых, количество и особенности употребления варваризмов и иноязычных вкраплений может быть признаком языковой индивидуальности автора. Во-вторых, именно эти группы слов отражают изменения в лексической системе конкретной эпохи. В-третьих, статус варваризма у слова часто является ступенью к его освоению языком (вспомним, что А. С. Пушкин писал о слове vulgar «вряд ли быть ему в чести», однако это – пусть даже шуточное – предсказание не сбылось и прилагательное вульгарный сейчас стало общеупотребительным).

Изучение варваризмов является необходимым, с нашей точки зрения, шагом в изучении языка писателя. Это утверждение одинаково справедливо и в случае их большого количества, и в случае единичных употреблений. Последнее, пожалуй, особенно актуально в том случае, если жанр произведения сам по себе подразумевает употребление варваризмов и иноязычных вкраплений. В уже упоминаемом стилистическом словаре в качестве одной из основных функций варваризмов называется создание «местного колорита», характеристика быта разных стран. Из этого следует, что при описании путешествия варваризмы становятся необходимым языковым ресурсом для запечатления в слове той действительности, в которой оказался автор. То есть жанр путешествия, как никакой другой, казалось бы, подразумевает необходимость использования варваризмов. Рассмотрим характерный пример из сочинения В. П. Боткина «Письма об Испании»: Тут громадные geleras валенсиянцев в их полуафриканской одежде и щеголей андалузцев выезжает на дорогу, чтоб к ночи поспеть на ночлег в венту; цирюльники публично у дверей цирюлен бреют своих клиентов; кружок андалузцев (вечно веселый народ), сидя у входа в кузницы, напевают la caña; возле – девочки под кастаньеты пляшут fanfango, толпа полуодетых, бронзового цвета мальчиков играют на улице, представляя corrida de toros; ватага удалых cigarreras (женщин, работающих на сигарной фабрике: еще особенный испанский тип) расходится по домам, окруженная своими любезными [Боткин 1976: 18]. Испания в то время – малоизвестная российскому читателю страна, поэтому употребление большого количества (пять слов на сравнительно небольшой отрывок) варваризмов и иноязычных вкраплений кажется естественным. Тем удивительнее на этом фоне выглядят очерки путешествия И. А. Гончарова «Фрегат “Паллада”», описывающие не менее (если не более) экзотическую реальность, но отличающиеся большей сдержанностью в использовании варваризмов и иноязычных вкраплений. Последние практически полностью ограничиваются оригинальным представлением имен собственных: Кафры, или амакоза, продолжали распространяться к западу, перешли большую Рыбную реку (Fish-river) и заняли нынешнюю провинцию Альбани, до Воскресной реки [Гончаров 1997: 159]; Эта гостиница называется «Фокс анд гоундс» («Fox and hounds»), то есть «Лисица и собаки» [Гончаров 1997: 197].

Употребление такого рода лексики всегда обусловлена у И. А. Гончарова ощущаемой им сугубой необходимостью, при этом слова этой группы снабжаются автором пояснениями, необходимыми для того, чтобы слово могло быть освоено читателем. Именно эти обстоятельства делают подробное изучение каждого случая употребления варваризма необходимым и во многом захватывающим. В рамках данной статьи мы обратимся к двум варваризмам, встречающимся на страницах «Фрегата». Их выбор обусловлен наличием культурного контекста, стоящего за каждым из слов. При этом в обоих случаях понимание слов затемнено для современного читателя.

Первым таким «загадочным» варваризмом является наименование sugarbird, которое автор сопровождает собственным переводом – сахарная птица: Я заметил одну, синюю, с хвостом более четверти аршина длиной. Она называется sugarbird (сахарная птица) оттого, что постоянно водится около так называемого сахарного кустарника [Гончаров 1997: 153].

С этой птицей И. А. Гончаров встречается во время пребывания в Капской колонии. Для того чтобы разобраться, что за птица имеется в виду, следует рассмотреть англо- и русскоязычный варианты названия по раздельности. При этом первоначально следует обратиться к английскому варианту названия, поскольку по контексту понятно, что оно в этом случае является для автора основным. На это указывает и положение русскоязычного наименования в скобках следом за англоязычным, что является обычным для очерков способом ввода перевода иноязычного слова, когда нет русскоязычного эквивалента названия.

В современном «Словаре названий животных. Птицы» встречается тот же английский вариант названия птицы, что и у И. А. Гончарова. Однако наименования сахарная птица не содержится, в качестве эквивалентного русского названия приводится капский сахарный медосос [Беме, Флинт 1994: 9044]. Интересно, что слово медосос обозначено как неологизм в «Словаре русского языка XVIII века» [Сорокин (гл. ред.) 2001: 112], зафиксировано оно и в «Словаре Академии Российской» [САР² III: 732], однако понимается исключительно как эквивалент наименования колибри. То же понимание слова отмечено и в энциклопедическом словаре Березина: ‘малейший колибри’ [Березин (гл. ред.) 1875: 102]. Однако очевидно, что у И. А. Гончарова речь идет не о колибри. Номинацию колибри он использует в своих очерках; при этом невозможно предположить, что слова колибри и медосос являются эквивалентами наименования одного и того же вида птиц: описание не соответствует. Можно утверждать, что современное наименование птицы, описываемой в очерках, могло быть известно их автору и читателям лишь в значении колибри. Таким образом, логичным представляется вывод, что И. А. Гончаров не располагал русскоязычным эквивалентом названия птицы и был вынужден искать самостоятельно вариант названия или перевода для русского читателя.

Действительно, наименование сахарная птица не упоминается в словарях XIX–нач. XX вв. и является очевидной калькой английского названия птицы. Однако выбор калькирования как способа создания русского варианта названия в данном случае интересен сам по себе. И. А. Гончаров создает составную номинацию научного характера, состоящую из существительного, служащего родовым наименованием, и прилагательного, выполняющего функцию классификатора. Кроме того, впоследствии именно вариант, созданный автором «Фрегата», стал русскоязычным вариантом названия: наименование сахарная птица встречается во многих научных и научно-популярных источниках по биологии, например: В Южной Африке, оторванно от общего ареала семейства, распространен род Promerops – сахарные птицы с двумя видами. Эти медососы имеют более стройное тело и стройный клюв, чем остальные представители семейства, и очень длинный хвост. Длина тела этих птиц 45 см [Гладков, Михеев (ред.) 1970: 548]. Это еще раз подтверждает удивительное филологическое чутье И. А. Гончарова (напомним, что он учился на словесном факультете Московского университета). В этом случае варваризм становится ступенью к появлению наименования реалии в русском языке.