Художественное творчество Николая Алексеевича Некрасова вызывает устойчивый научный интерес и неоднократно становилось объектом активного изучения в отечественной филологии. Исследователи традиционно обращают внимание на усиление сюжетно-повествовательного начала некрасовской лирики, творческое освоение русского фольклора, полифонию и широкий стилистический диапазон поэтических текстов. Некрасов активно использует песенные ритмы и интонации, анафоры, синтаксический параллелизм, различные текстовые повторы, трехсложные размеры стиха с глагольными рифмами, фольклорную гиперболу, поэтически обыгрывает русские пословицы, привлекает разговорную лексику, народную фразеологию и диалектизмы, смело включает разные речевые стили – «от бытового до публицистического, от народного просторечия до фольклорно-поэтической лексики, от ораторско-патетического до пародийно-сатирического стиля» [Лебедев 1990: 78]. В лингвистическом аспекте ученых в большей степени привлекают поэтические произведения писателя. Меньше изучен язык ранней прозы Некрасова, в которой нашли отражение его петербургские впечатления, повседневная жизнь людей разного социального положения, нелегкая судьба начинающего литератора в столичном городе. В 1840-е годы молодой писатель создает оставшийся незавершенным автобиографический роман «Жизнь и похождения Тихона Тростникова», повесть «Жизнь Александры Ивановны», рассказы. В это время Некрасов сближается с писателями «натуральной школы», сторонниками гоголевского направления русского реализма.

Жанр прозаического произведения «Жизнь Александры Ивановны» определяется автором как «повесть в четырех экипажах». Художественное повествование включает соответственно четыре главы, которые имеют следующие названия: «Карета», «Коляска», «Дрожки», «Дроги». Именования средств передвижения по городу отражают ухудшающееся материальное положение главной героини и образуют градационный ряд: <em>карета </em>‘закрытый со всех сторон четырехколесный экипаж на рессорах’; <em>коляска </em>‘четырехколесный рессорный экипаж с откидным верхом’ [Евгеньева (ред.) 1985: 33; 80]; <em>дрожки </em>‘легкий открытый экипаж’; <em>дроги</em><em> </em>‘длинная телега без кузова, передок и задок которой соединены продольными брусьями’ [Евгеньева (ред.) 1986: 447; 448]<em>. </em>Если <em>карета, коляска, дрожки </em>– разновидности экипажа (<em>экипаж </em>франц. «упряжка» – ‘легкая рессорная повозка’) [Крысин 2011: 828], то <em>дроги</em><em> </em><em>–</em><em> </em>это грубая телега. Заголовочные лексемы занимают сильные позиции текста и являются семантическими доминантами повести. Доминанта представляет собой «функциональное и/или ценностное преобладание одного компонента в структуре текста, жанра или культурного явления» [Гюнтер 2008: 62]; это «фокусирующий компонент» текста, который «управляет, определяет и трансформирует остальные компоненты» и, таким образом, «обеспечивает интегрированность структуры» [Якобсон 1996: 119]. Текстовые доминанты подразделяются на тематические, композиционные, концептуальные, эмоциональные [Николина 2003: 167]. Являясь заглавием целого произведения или его части (главы), семантическая доминанта становится одним из важных средств выражения авторской позиции. Доминантные лексемы <em>карета – коляска – дрожки – дроги </em>реализуют в тексте повести Некрасова не только свое прямое значение (‘средство передвижения, повозка’), но и получают метафорическое переосмысление: становятся символическим обозначением социального статуса молодой женщины в разные периоды ее жизни. При этом доминанта <em>карета – </em>название первой главы произведения, активно употребляясь в последующих частях повести, создает в тексте семантические противопоставления с другими доминантными лексемами общего градационного ряда: <em>карета – коляска; карета – дрожки; карета – дроги. </em>

Символические характеристики динамики жизни как сложного путешествия, метафорические изображения средств передвижения по жизненному пути являются традиционными в русской классической литературе XIX века. Лирическое стихотворение А. С. Пушкина «Телега жизни» (1823), название которого является генитивной метафорой, содержит философско-иронические описания разных периодов человеческого бытия – юности, зрелости и старости. В поэтических произведениях Е. А. Баратынского «Дорога жизни» (1825) и П. А. Вяземского «Коляска» (1826) также представлены развернутые метафоры трудного жизненного пути с неизбежными испытаниями и преодолениями.

Н. А. Некрасов описывает жизнь молодой женщины на протяжении десяти лет, последовательно изображая постепенное обнищание некогда благополучной содержанки, оставленной своим покровителем. Александра Ивановна, незаконнорожденная дочь знатной графини и бывшего крепостного крестьянина, воспитанная в богатом доме, после смерти отца и отъезда своей влиятельной матери за границу осталась без средств существования. На юную красавицу обратил внимание молодой обеспеченный франт Орест Андреевич Сабельский, «человек довольно пустой и ветреный, неспособный ни к каким глубоким ощущениям», «до крайности избалован счастием» [Некрасов 1985: 391–392]. Неопытная доверчивая девушка искренне влюбилась в своего спасителя, который окружил ее роскошью, обеспечил достойным жильем и дорогим модным экипажем.

В первой главе «Карета» действие начинается в центральной части Петербурга: автор упоминает Невский проспект, Исакиевскую площадь, Английскую набережную. По этому маршруту ехала «<em>карета</em>, запряженная четверкою рослых вороных лошадей»; «на козлах сидел кучер, парадно разодетый; на запятках стояли два лакея в богатых ливреях» [Некрасов 1985: 386]. Из кареты выпрыгнула молодая дама, «легкая, как серна», «лицо ее было прекрасно», «стан гибок и строен», «ножка изящна и привлекательна» [Некрасов 1985: 386]. Подъехав к изысканному дому на Английской набережной, Александра Ивановна неожиданно узнала, что у ее покровителя Сабельского состоится свадьба: возлюбленный решил жениться и отдал швейцару строгое распоряжение не впускать бывшую любовницу. Внезапная новость потрясла молодую даму. Вернувшись к себе, в небольшой, прекрасно отделанный деревянный домик, она «кинулась головой на подушку и горько заплакала» [Некрасов 1985: 388]. Злобная, сварливая мачеха Анна Тарасьевна, кроткая и покорная в пору их общего семейного благополучия, упрекает падчерицу: «уймитесь-ка вы лучше плакать, да нечего даром-то сидеть – прошла коту масленица; надо будет за работу приниматься»; «а то захотелось, вишь, барыней жить»; «придется скоро ходить по миру; где нам работать; мы, вишь, привыкли ко всему готовому, любим ездить <em>в карете</em>, ходить под ручку-с» [Некрасов 1985: 388–389]. В репликах мачехи создается антитеза, которая раскрывает социальные контрасты жизни: <em>прошла коту масленица; за работу приниматься; ходить по миру </em>(характеристики честного, но бедного существования в нужде, трудах и заботах) – <em>барыней жить; привыкли ко всему готовому; ездить в карете, ходить под ручку-с </em>(о праздном бесчестье, роскоши продажной жизни). Символом материального благополучия становится здесь доминантная лексема <em>карета</em>, которая далее активно употребляется и в последующих частях произведения, образует своеобразный рефрен, цикличность повествования.

Во второй главе «Коляска» изображаются события, которые произошли с главной героиней через полтора года. Александра Ивановна с мачехой перебрались жить на дальнюю линию Васильевского острова. На пасхальной неделе молодая женщина отправилась на прогулку на Исакиевскую площадь<em> «</em>в <em>коляске</em>, запряженной парой», одета она была «просто, но довольно изящно» [Некрасов 1985: 389]. Коляской, которая была «как две капли воды похожа на все коляски мира», ее обеспечил владелец каретного завода Карл Федорович, имеющий серьезное намерение жениться на Александрине. Но случилось так, что Сабельский, увидев на улице свою бывшую содержанку, последовал за ней и пытался объясниться, войдя в ее квартиру. В это время появился Карл Федорович, изумился присутствию молодого мужчины и принял решение порвать с невестой: «А я уж было приготовил <em>новую карету</em>, вместо <em>старой коляски</em>, которую вам дал покуда на подержание… Я нарочно торопил моих мастеровых, чтоб поскорей можно было праздновать свадьбу… За что вы меня так обидели?.. Прощайте, бог с вами!.. Пойду опять заниматься своим <em>каретным мастерством</em>: авось забуду вас…» [Некрасов 1985: 392–393]. В отчаянии мачеха, жалуясь на «горемычное жилье», снова отчитывает падчерицу: «Богатый человек, свой <em>каретный завод</em> имеет… Уж чего он для нас не делал. Он и долги-то заплатил, и одежи-то тебе нашил, и <em>коляску</em>-<em>то</em> прислал… вишь, нежна больно… привыкла <em>кататься, как сыр в масле</em>… пешком ходить не можешь… Как ты перед женихом-то осрамилася…» [Некрасов 1985: 393]. Описывая трагикомическую ситуацию, Некрасов создает иронический контекст путем использования антитезы <em>новая карета – старая коляска</em>, текстового повтора <em>карета – каретное мастерство – каретный завод</em>, двойной актуализации семантики фразеологизма с компонентом – глаголом движения <em>кататься, как сыр в масле </em>разг. экспрес. ‘жить в довольстве, в полном достатке’ [Федоров 1997: 294].

Третья глава «Дрожки» содержит кульминационные эпизоды повествования: автор рассказывает о еще одной безуспешной попытке героини попасть в дом Сабельского и о внезапном визите графини в ее бедное жилище. Обнищавшая Александра Ивановна уже не имеет в своем распоряжении никакого экипажа, она вынуждена нанимать скромные дрожки и торговаться с извозчиками за каждую копейку. Она снимает дешевую комнату в доме с подвалами на Петербургской стороне. Преодолев свою гордость и уступив настоятельным требованиям мачехи, Александрина в простой и поношенной одежде снова едет на Английскую набережную «просить милостыни» у человека, которого она уже презирает и ненавидит. Прошло четыре года, как она рассталась с Сабельским. В его дом ее опять не впустили: швейцару было велено говорить, что хозяин уехал за границу. Но когда опечаленная женщина собиралась на дрожках вернуться к себе, к дому Сабельского подъехала роскошная карета, в которую сели мужчина и дама: «<em>Карета</em> быстро промчалась мимо <em>дрожек</em>. Грязь от колес ее брызнула на платье и лицо…» [Некрасов 1985: 397‒398]. Александра Ивановна, «следя глазами за удаляющейся <em>каретой</em>», поняла, что Сабельский не хочет ее принимать. Антитеза <em>карета – дрожки </em>углубляет драматизм повествования о нищей жизни молодой женщины. Вернувшись домой, Александрина вновь вынуждена выслушивать упреки мачехи: «Как подумаю, что мне, старухе, не сегодня-завтра придется взять суму да <em>идти по миру</em>, так на сердце и заскребет… А как пораздумаешь да поразгадаешь – так во всем виноват он, злодей наш, чтоб ему ни дна, ни покрышки…» [Некрасов 1985: 397]. Фразеологический повтор <em>ходить по миру </em>(глава 1) <em>–идти по миру</em> (глава 3) соединяет две части произведения в единое повествовательное пространство, способствует развитию действия, характеризует ухудшающееся материальное положение героев, является выразительным средством речевой характеристики мачехи (<em>идти (ходить) по миру </em>разг. ‘нищенствовать, побираться’) [Федоров 1997: 276]. Анна Тарасьевна уговаривает Александрину обратиться за помощью к ее благодетельнице, графине, которая, как стало известно, давно вернулась в Россию и разыскивала любимую воспитанницу. Молодая женщина не посмела обеспокоить барыню: ей стыдно признаться, что она была содержанкой состоятельного мужчины. Но графиня сама нашла Александрину и приехала к ней в шикарной карете: «Каково же должно быть удивление Анны Тарасьевны, которая вдруг увидела из окон своей бедной комнаты <em>карету</em>, красивую, новомодную, запряженную четверкою лихих лошадей» [Некрасов 1985: 398]. Графиня обрадовалась встрече с Александриной, обещала позаботиться о ней, взять на обеспечение в свой дом. Сожалея о нищей жизни воспитанницы, графиня решительно заявила, что «честная бедность все-таки лучше богатого бесчестья» [Некрасов 1985: 399]. После этих слов Александрина не смогла скрыть свой позор: «обратите свои милости на другую: я недостойна их»; «вы будете гнушаться мною»; «я не предпочла, как вы говорите, честной бедности богатому бесчестью» [Некрасов 1985: 400]. После такого откровенного признания Александры Ивановны с графиней случился приступ, «больную отнесли на руках <em>в карету</em>, которая тихим, осторожным шагом отправилась в ее дом» [Некрасов 1985: 401]. Повторяющаяся фраза <em>Честная бедность лучше богатого бесчестья</em>, построенная на антитезе, объединяет субъектно-речевые планы графини и Александрины, раскрывает концептуальное содержание повести (ср. с известной пословицей <em>Лучше жить бедняком, чем разбогатеть со грехом</em>), способствует смысловому развертыванию метафорического противопоставления, выраженного в контексте главы доминантными лексемами <em>карета – дрожки.</em>

Глава четвертая «Дроги» служит развязкой повествования, рассказывает о скромных похоронах несчастной Александры Ивановны. После ее расставания с графиней прошло шесть лет. Все эти годы Александрина отказывалась принять помощь от своей благодетельницы, так и не узнала, что она ее родная мать, и жила на гроши, стирала одежду господам. В финальной главе также создается антитеза, которую образуют доминантные лексемы <em>дроги – карета. </em>Сначала автор описывает «печальный поезд, который тянется по направлению к церкви Спаса в Бочарной» на Выборгской стороне Петербурга: «Простые <em>дроги</em>, запряженные в одну лошадь, и на них гроб, <em>–</em> белый, ничем не обитый, без всяких украшений» [Некрасов 1985: 402]. Затем появляется карета, в которой проститься с Александрой Ивановной приехала старая графиня: «неужели эта богатая, великолепная <em>карета</em>, которая шагом идет в отдалении, принадлежит к печальному поезду…» [Некрасов 1985: 402]. Совсем случайно на месте похорон оказался Сабельский, мимо проезжавший на коляске к месту его будущей дачи на самой окраине города. Мрачные похороны на Охтенском кладбище завершаются печально: графиню без чувств опять отнесли в карету; Сабельский «во все пребывание на кладбище ходил потупя голову» [Некрасов 1985: 405].

Эпилогом повествования становится завершающий абзац, представляющий собой дидактическое размышление о бренности земной жизни: «Смерть ближнего, самый лучший урок для человека, сильно потрясает здание его суетности; но проходит время… впечатление слабеет… и все забыто! Люди снова хлопочут, враждуют друг против друга, думают, придумывают. Хитрят, снова лезут из кожи для достижения минутного непрочного блага; снова они ходят, бегают, ездят <em>в каретах, колясках, дрожках</em> до тех пор, пока смерть не подаст им общий экипаж человечества – <em>дроги</em>!» [Некрасов 1985: 405]. Доминантная лексема <em>дроги </em>приобретает дополнительный метафорический смысл: ее семантизация осуществляется созданием перифрастического выражения <em>общий экипаж человечества. </em>В финале повести доминанта<em> дроги </em>обобщает философские рассуждения автора: перед лицом вечности нет социальных и материальных различий, бедные и богатые люди приходят к одному и тому же жизненному итогу <em>–</em> смерти. Писатель создает выразительные генитивные метафоры, которые семантически взаимодействуют в контексте: <em>здание суетности </em>(человеческая жизнь с повседневными мелкими заботами) – <em>общий экипаж человечества </em>(последний путь всех людей в мир иной).

Таким образом, семантические доминанты в повести Николая Алексеевича Некрасова «Жизнь Александры Ивановны» занимают центральное место в повествовательной структуре текста. Доминантные лексемы <em>карета – коляска – дрожки – дроги </em>способствуют развитию сюжета, отражают динамику характеров и событий, объединяют отдельные главы произведения в общее художественное повествование, образуют тесное смысловое взаимодействие с контекстным окружением, являются важным языковым средством создания авторской позиции, формируют текстовую модальность, эксплицируют концептуальное содержание повести.