Компаративные конструкции в современной прозе активно изучаются в разных аспектах: анализируются семантические классы их опорных слов, определяются формальные типы конструкций, выделяются и описываются ключевые метафоры, характеризуются их функции в тексте [Гик 2021; Звездина 2014; Иванова 2021; Резанова, Пановица 2014 и др.], однако недостаточно изучена связь компаративных тропов со структурой повествования.

Цель данной статьи – рассмотреть соотнесенность метафор и сравнений с особенностями нарративной структуры литературного произведения. В качестве материала для анализа используются произведения современной русской прозы – произведения Е. Водолазкина, Ш. Идиатуллина, В. Пелевина, М. Кучерской, М. Степновой, О. Ермакова, А. Волоса, А. Иванова, Г. Яхиной, А. Сальникова и др.

Характер компаративных конструкций и их распределение в тексте во многом связаны с точкой зрения повествователя или персонажа. В прозе XX в. возрастает роль точки зрения персонажа, активно развивается несобственно-авторское повествование [Кожевникова 1994: 245–246], этот процесс продолжается и углубляется и в XXI в. Выбор образа сравнения может определяться оптической, оценочной, пространственно-временной точкой зрения героя произведения. Например, в романе М. Степновой «Сад» с точки зрения врача Мейзеля дается сопоставление внешности Туси и Нюты, при этом используются разные образы сравнения: <em>Да, эта, несомненно, хороша – изящная даже в уродливом платье... </em><em>Статуэточка</em><em>. Вот – поклонилась слегка, с таким достоинством, будто во дворце родилась, а не в кадушке. И </em><em>Туся</em><em> рядом – как дворняжка беспородная: </em><em>широкошеяя</em><em>, коренастая</em>... Точку зрения персонажа в этом случае актуализируют особенности синтаксического строения контекста.

В этнофэнтези Ш. Идиатуллина «Последние времена» круг образов сравнения компаративных тропов ограничен наименованиями реалий, которые окружают персонажей описываемого периода в древности, что выделяет их точку зрения. Это, как правило, названия растений, продуктов питания: <em>Айви завидовала даже Кулу, у которого не было никого. Лучше уж никого, чем вот так – как зернышко в огромном хлебном поле, где все зерна в колосьях одинаковые</em>; <em>Эта мысль выедала голову, как черная пыльца выедает просо, медленно и неотвратимо</em>; <em>Та</em> [голова] <em>норовила разойтись, как коробочка перезревшего мака</em>.

В романе О. Ермакова «Родник Олафа», повествующем о путешествии средневекового мальчика Спиридона, сравнения и метафоры также во многом определяются кругозором героя: <em>Солнце начинает потихоньку оплывать с елей, как мед с ложки. И туман становится как масленая каша</em>; <em>Густо пахнет смолой и хвоей, хоть режь воздух аки мед</em>. Показательно, что маркером сравнения в последнем предложении служит древнерусский союз <em>аки</em>, выделяющий точку зрения человека Средневековья.

Точка зрения персонажа и, соответственно, выбор образа сравнения могут определяться возрастом героя, его профессией, временем действия произведения, национальной культурой, к которой относится персонаж.

Так, например, в романе Ш. Идиатуллина «Город Брежнев», в котором рассматриваются «темы детства и становления сознания» [Колядич 2018: 418], в повествовании от лица главного героя-подростка среди различных тропов встречаются персонифицирующие метафоры, отражающие детское мировосприятие, что проявляется в передаче характеризуемым природным реалиям признака невзрослости: <em>Море </em><em><strong>игривое</strong></em><em>, </em><em><strong>но </strong></em><em><strong>чумазенькое</strong></em><em>: </em><em>вылазишь</em><em> – и солому с тиной с себя снимаешь пять минут</em>; <em>Даже солнышко</em> <em><strong>проковыряло дырку в тучах и быстренько мазнуло по нам слепящей ладошкой</strong></em>.

В романе Е. Водолазкина «Брисбен», главный герой которого – музыкант, в качестве образов сравнения компаративных конструкций выступают в основном музыкальные термины: слово <em>музыка</em> и его производные, названия музыкальных инструментов, наименования музыкальных жанров, музыкальных темпов, интервалов, способов извлечения звука, приемов игры, названия музыкальных произведений и др. [Николина, Петрова 2021]. Эти образы характеризуют широкий круг изображаемых предметов и явлений – звуки окружающего мира, например: ...<em>каштаны висели на ветках зелеными ежиками, иногда желтели. Будучи сбитыми метким броском палки, ежики лопались на лету, распадались на половинки, освобождая полированные красавцы-каштаны. Они ударялись об асфальт с мелодичным звуком, несколько раз подпрыгивали и замирали где-нибудь у бордюра. Гладкие, блестящие, с обязательной неполированной макушкой. За глуховатым </em><em><strong>пиццикато</strong></em><em> каштана всякий раз раздавался звонкий </em><em><strong>форшлаг</strong></em><em> палки</em>, персонажей: «<em>Глеб впервые заметил, что у </em><em>Кислицына</em><em> невероятно большая голова, под которой болталось маленькое тело. Его друг напоминал </em><em><strong>восьмушку на верхней линии нотного стана</strong></em><em> – ту, у которой мачта с хвостиком уходит вниз. </em><em><strong>Ре</strong></em><em>, по всей видимости. Или </em><em><strong>фа</strong></em>; события жизни: <em>– Ну да… Понимаешь, в жизни одни события уравновешиваются </em><em>другими. Одна и та же мелодия может прозвучать вначале в </em><em><strong>миноре</strong></em><em>, а затем в </em><em><strong>мажоре</strong></em><em>. Или наоборот</em>; язык, речь: <em>Его потрясла русская речь, какой он еще никогда не слышал. У нее была своя изысканная </em><em><strong>мелодия</strong></em><em> и, уж конечно, слова</em> и т. д.

Особенности национальной культуры также находят отражение в выборе метафор и сравнений, используемых автором и определяемых точкой зрения персонажа. Так, в романе Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза» образы сравнения в ряде случаев передаются татарскими лексемами, например: <em>В небе кругляш луны, как </em><em><strong>тэнке</strong></em>. В романе А. Волоса «Возвращение в Панджруд» в метафорах и сравнениях отражаются особенности персидско-таджикской культуры: <em>Женщины, галдя, как </em><em><strong>майнушки</strong></em><em>, снова рассадили детишек на зеленой траве</em>; <em>Озаренный зев печи в рассветной мгле казался </em><em><strong>пастью</strong></em><em> </em><em><strong>огнедышащего </strong></em><em><strong>дэва</strong></em>; <em>Он бы просто выхватил любимую из-за плетня и унес. Как </em><em><strong>птица </strong></em><em><strong>Симург</strong></em><em>, как могучий </em><em><strong>джинн</strong></em><em>!</em>

Точка зрения персонажа не тождественна структуре повествования, его «голосу», который также может отражаться в использовании компаративных тропов. Это особенно ярко проявляется при передаче несобственно-прямой речи героев или гибридных форм их речи. Так, в романе М. Степновой «Сад» устойчивые сравнения, характерные для народной речи, представлены в речи крестьян и внутренней речи горничной: <em>Мужики на ярмарках хвастались, что наша-то барыня – ух, ей чего в рот ни </em><em>положь</em><em>, по самые дальше некуда отхватит, а ваш граф, как есть обалдуй, кисель </em><em>недотепный</em><em>, </em><em>тютя</em><em>!</em>; <em>Голоса за окном тотчас смолкли, и быстро вошел </em><em>Мейзель</em><em> – бес, как есть бес... Заурчал, как голубь, когда голубку замолаживает, да еще глазами </em><em>зыркнул</em><em> – мол, пошла отсюда!</em>

Компаративные конструкции особенно часто используются в интроспективном повествовании – при передаче внутренней речи персонажа (повествователя) или описании его внутренних состояний. «Речевой презентацией наррации эффект гетероглоссии может быть использован весьма различно: от “войны языков” (Ролан Барт) до их тавтологии (нулевая гетероглоссия). Между этими пределами обнаруживаются модификации “текстовой интерференции” (В. Шмид), а также цитатного вкрапления чужих слов в текст нарратора» [Тюпа 2016: 47]. Так, в романе А. Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него» представлена особая модификация интерференции субъектных планов повествователя и персонажей. Доминирует в тексте голос нарратора, однако при этом регулярно используются метафоры и сравнения, мотивированные внутренним состоянием героев или их воспоминаниями. Например, при описании состояния Петрова-старшего повторяются метафоры и сравнения, связанные с его психосоматикой и объединенные образом жара: …<em>Петрову снова стало жарко и он снова почувствовал себя только что выключившим душ, только теперь это было чувство, что он выключил воду уже после того, как намылился, но до того, как слить с себя образовавшуюся на коже пену</em>; <em>Петров стал уже заранее расстегивать пуговицы, чтобы снова его не накрыло волной жара</em>; <em>Петров смотрел на голубое пламя под желтоватым от времени чайником, сделанным в виде полусферы, и начинал чувствовать, что внутри домашнего тепла сам начинает нагреваться, как чайник, хотя нет, жар внутри Петрова был не жидкий, не как в чайнике, он был скорее таким, какой бывает у печных кирпичей – сухой, тяжелый и долгий</em>. При описании Петровой, в свою очередь, повторяется образ холодной спирали, побуждающей ее к агрессивным действиям: <em>Вообще, одержимость Петровой походила на холодную спираль, двигавшуюся у нее внутри, где-то в области солнечного сплетения. Спираль появлялась сама собой, от каких-то внешних впечатлений, совершенных каких-нибудь глупостей и глупостями же и заканчивалась. Однажды весной, при виде кактуса, цветущего красными цветами на библиотечном подоконнике, спираль заполыхала внутри Петровой с такой силой, что казалось, будто спираль вовсе не холодна, а горяча</em>; <em>Хотя в том, что она сама делала, она почти не видела ничего плохого, по крайней мере, в те моменты, когда холодная спираль крутилась в ее животе</em>.

Повторяющиеся образы дополняются метафорами и сравнениями, связанными с воспоминаниями героев: <em>жарче</em><em> становилось и Петрову, но это был уже такой жар, какой с трудом балансирует на грани озноба, словно та Снегурочка из детства сунула свою руку не в ладонь Петрову, а за шиворот, или даже не за шиворот сунула, а пролезла рукой под рубашку со стороны живота и коснулась ребер</em>.

Само слово персонажа при этом не используется, однако характер метафор и сравнений позволяет говорить об их субъектном плане, поскольку они отражают ощущения персонажей, доступные только их восприятию.

В романе В. Пелевина «Тайные виды на гору Фудзи» цитатное вкрапление, отражающее слово героя («переход через Альпы»), разворачивается в тексте в цепь метафор, относящихся к семантическим полям «Война» и «Покорение стихии»: <em>На выходные Игорь Андреевич был занят с семьей. Он приезжал обычно в будни, часов в девять-десять утра, выкроив время между домашним завтраком и дневным совещанием в мэрии (он называл такую утреннюю встречу «</em><em><strong>переходом через Альпы</strong></em><em>»)</em>; <em>Игорь Андреевич </em><em><strong>переходил через </strong></em><em><strong>Альпы</strong></em><em> </em><em>каждую неделю два раза, почти всегда с трудностями. Проблему вполне можно было решить гуманитарными методами – но Таня инстинктом чувствовала, что быть с Игорем Андреевичем чересчур уступчивой и ласковой не следует, потому что ему в этом спорте важнее всего именно </em><em><strong>Альпы</strong></em><em>, то есть </em><em><strong>победа над враждебной стихией</strong></em>; <em>Таня хмурилась, сопротивлялась, постанывала, недовольно морщилась, как бы вырывалась из его рук на свободу – но, разумеется, только после того, как </em><em><strong>войска Игоря Андреевича уже кое-как проникали в долину, и </strong></em><em><strong>конфузия</strong></em><em><strong> его знаменам не грозила</strong></em><em>. Игорь Андреевич не на шутку заводился, начинал шумно дышать и</em> <em><strong>одерживал очередной блицкриг</strong></em>; <em>Объяснить кому-нибудь </em><em><strong>принципы высокогорного боя</strong></em><em> Таня вряд ли смогла бы, потому что не формулировала их даже для себя</em>; <em>В общем, </em><em><strong>на альпийском фронте шли бои</strong></em><em>, и Игорь Андреевич молодел с каждым днем</em>.

Эти метафоры представлены в авторской речи и одновременно отражают как точку зрения героини, так и точку зрения Игоря Андреевича. В результате в тексте усиливается интерференция субъектно-речевых планов персонажей и повествователя.

Компаративные конструкции разных типов в современной прозе могут противопоставлять планы разных персонажей и служить сигналом их внутреннего конфликта. Так, в романе М. Кучерской «Тетя Мотя», в котором используются элементы несобственно-авторского повествования, оппозицию образуют метафоры и сравнения, характерные для планов главной героини и ее мужа Николая. В субъектно-речевом плане Николая представлены преимущественно стилистически сниженные, стертые общеязыковые или бытовые метафоры: <em>Разочек хохотнула, </em><em><strong>колокольчиком таким динь-динь</strong></em><em>, это он типа пошутил</em>;<em> Теперь ему показалось, что не семь, а двадцать семь лет прошло с тех пор, как он ходил к ней влюбленным </em><em><strong>лопухом</strong></em>. Для субъектно-речевого плана героини, напротив, характерны более сложные по структуре и более индивидуальные метафоры и сравнения: У каждого слова – <em><strong>живое тело, напоминающее космический кораблик</strong></em>; <em>У слов есть </em><em><strong>летучее акустическое тело</strong></em><em>, грамматическая оболочка из приставок-суффиксов-окончаний, и сложенный из этого и много чего другого смысл, </em><em><strong>сердце</strong></em><em> смысла, </em><em><strong>стук-стук</strong></em>; ...<em>тетя обнаружила: люди, которые сочиняют газетные заметки, ведать не ведают о языковой вселенной. </em><em><strong>Черным-черны, пустым-пусты</strong></em><em> их слова. И </em><em><strong>надуты</strong></em><em>. </em><em><strong>Вместо ветвящихся, текущих по небу деревьев – мертвый хворост, неопрятные кучи</strong></em>.

В романе Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза» у каждого из главных героев своя система компаративных тропов, при этом преобладающее их количество характерно для субъектно-речевого плана Зулейхи. Представленные в нем метафоры и сравнения наиболее разнообразны. Среди них доминируют зооморфные тропы, например: …<em>смерть ждала каждого – таилась в нем самом или ходила совсем рядом, </em><em><strong>кошкой</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>ластилась</strong></em><em> к ногам</em>;<em> Тюремный человек с </em><em><strong>песьими</strong></em><em> повадками выковыривает из неприметной щели в стене глубоко запрятанную спичку</em>;<em> Велика страна, где живет </em><em>Зулейха</em><em>. Велика и красна, как </em><em><strong>бычья кровь</strong></em><em>. </em><em>Зулейха</em><em> стоит перед огромной, во всю стену, картой, по которой распласталось гигантское алое пятно, похожее на </em><em><strong>беременного слизня</strong></em><em>, – Советский Союз</em>. Наряду с зооморфными тропами часто встречаются кулинарные метафоры и сравнения: <em>Мысли в голове до сих пор – тяжелые, неповоротливые, как </em><em><strong>хлебное тесто</strong></em><em>; блестит чернявый золотым зубом, подмигивая </em><em>Зулейхе</em><em> сначала одним глазом, затем другим. Белки у него мутные, как </em><em><strong>овсяная</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>затируха</strong></em><em>, а зрачки мелкие, </em><em><strong>комочками</strong></em>; <em>Наряден, как </em><em><strong>торт</strong></em><em>, бывший дом генерал-губернатора... Острые башенки кремля – как </em><em><strong>сахарные головки</strong></em>. Эти компаративные конструкции отражают особенности мировосприятия Зулейхи. Некоторые метафоры при этом отражают ее самооценку. Так, героиня в тексте неоднократно называется <em><strong>мокрой курицей</strong></em>. Этой оценочной метафорой Зулейху именуют ее свекровь Упыриха и муж Муртаза, а вслед за ними и она сама. Однако в контексте всего произведения эта метафора переосмысливается. Зулейха, преодолевая слабость, обретает внутреннюю силу. В отличие от плана Зулейхи, в плане красноармейца Игнатова преобладают метафоры-штампы, например: <em>Так, постепенно, Игнатов доходит до конца ленинградского списка. Несколько не то учителей, не то университетских преподавателей; типографский работник; банковский служащий; пара заводских инженеров или механиков; домохозяйка и пара людей без определенного занятия (тунеядцы – </em><em><strong>язва на теле общества</strong></em><em>) и даже невесть как затесавшаяся в это общество модистка</em>. Особенно интересен в романе субъектно-речевой план сына Зулейхи Юзуфа. Для его построения характерны прием остранения и использование образов окружающей природы, мотивированное ограниченностью его кругозора в результате жизни на поселении. Представляя себе незнакомый ему Ленинград, он переименовывает его архитектурные сооружения известным ему словом <em><strong>барак</strong></em>, сравнивает их с природными реалиями: <em>мимо зеленого, как </em><em><strong>трава</strong></em><em>, и высокого, с </em><em><strong>могучую</strong></em><em><strong> </strong></em><em><strong>ель</strong></em><em><strong>, </strong></em><em><strong>барака</strong></em><em> Эрмитажа; мимо желтого </em><em><strong>барака</strong></em><em> Адмиралтейства, крыша которого украшена длинной и ровной, как </em><em><strong>молодая сосна</strong></em><em>, иглой с парусным корабликом на острие; мимо серого </em><em><strong>барака</strong></em><em> Биржи и толстых красных </em><em><strong>бревен</strong></em><em>-ростр</em>.

Компаративные конструкции могут служить средством разграничения разных темпоральных планов повествования. Например, в романе М. Степновой «Женщины Лазаря» различаются метафоры и сравнения, характеризующие героиню в юности и в зрелые годы и отражающие ее точку зрения в разные периоды жизни. При изображении юной героини Галочки используются тропы, передающие ее романтическое отношение к жизни: <em>А еще Николай Иванович был необыкновенно красивый, просто невероятно </em><em>–</em><em> яркоглазый, </em><em>златоволосый</em><em>, улыбчивый, он казался Галочке каким-то праздничным </em><em><strong>Лелем</strong></em><em>, воплощением сразу всех русских народных сказок, под которые она засыпала в детстве</em>;<em> Галочка улыбалась Машкову сквозь ресницы, сквозь голые ветки, сквозь лучистые фонари</em><em>…</em><em> </em><em>…</em><em>и даже заледеневшие </em><em>харчки</em><em> на тротуаре казались</em> <em><strong>полудрагоценными</strong></em> – <em><strong>лунный опал</strong></em><strong>, </strong><em><strong>зеленоватый оникс</strong></em><strong>, </strong><em><strong>туберкулезно-бурый гематит</strong></em>. При описании ее в дальнейшем после душевного перелома, произошедшего с ней, в тексте концентрируются тропы с отрицательной оценкой, характеризующие ее саму: <em>Словно </em><em><strong>изувеченная собака Павлова, которой удалили затылочные доли мозга</strong></em><em><strong>,</strong></em><em> потерянная в пространстве, лишенная ради чьего-то садистского любопытства и зрения, и слуха, она упорно ползла по невидимому кругу, раз за разом возвращаясь к той последней точке, на которой закончилась ее счастливая, нормальная, человеческая жизнь</em>; ее будущего ребенка: <em><strong>Чудовище</strong></em><em> </em><em>внутри нее было довольней некуда</em>; Линдта: <em>Потом Линдт засмеялся, обнажив крупные зубы, — </em><em><strong>будто кто-то быстро провернул скрипучую костяную шестерню</strong></em><em>, и Галочке снова стало пронзительно неприятно.</em> <em><strong>Словно она находилась в одной комнате с каким-то</strong></em><strong> </strong><em><strong>гигантским омерзительным насекомым</strong></em>.

В романе Е. Водолазкина «Авиатор» разный характер носят метафоры и сравнения, используемые при описании детства героя и его настоящего, в частности, зооморфные тропы. В воспоминаниях Платонова животным уподобляются в основном предметы, это происходит на основе внешних впечатлений и непосредственных ощущений, например, паровоз – <em><strong>личинка</strong></em>: <em>Поезд был виден издалека и подходил медленно. Как только он появлялся над точкой слияния рельсов, встречавшие поворачивались к нему лицом. Заметив, уже не выпускали из виду. Они еще говорили друг с другом, еще интересовались </em><em>сиверскими</em><em> новостями, но по-настоящему внимание их было приковано к ползущей по рельсам </em><em><strong>личинке</strong></em><em>, к ее необъяснимому превращению в паровоз</em>. В повествовании взрослого Платонова зооморфные тропы носят уже другой характер. Они чаще отражают не непосредственные впечатления, а характеризуют лиц, особенности их внутреннего мира или же участвуют в размышлениях повествователя на социально-политические темы [Николина, Петрова 2019].

Характер тропов во многом зависит от типа повествования и характера нарратора. В повествовании от 1-го лица, для которого характерны субъективность, достоверность и ограниченность пространственно-временной точкой зрения повествователя (рассказчика) [Атарова, Лесскис 1976; Николина 2003], чаще используются стилистически сниженные, разговорные и просторечные метафоры и сравнения, например в романе Ш. Идиатуллина «Город Брежнев», ряд глав которого строится как повествование от 1-го лица, при этом нарратором выступает подросток: ...<em>диск-гигант Высоцкого. Вот его я любил. И в лагере всегда просил Петровича поставить Высоцкого. А он, </em><em><strong>удод</strong></em><em>, Ротару с Леонтьевым ставил</em>; <em>А</em><em> я и сам не понял, зачем даю крутого. </em><em><strong>Махаться</strong></em><em> ведь совсем не хотел и почти не мог – хотя, если начнется, отобьюсь, </em><em>наверное</em>; <em>Все болело, особенно левый бок и нога... в животе мелко </em><em><strong>трясся</strong></em><em> гадостный </em><em><strong>холодец</strong></em><em>, который запросился наружу, как только я его отдельно почувствовал</em>.

Та же тенденция, но еще более ярко, проявляется в сказе и сказоподобных формах повествования. Так, в романе А. Понизовского «Обращение в слух» представлены аудиозаписи историй простых людей, при стилизации которых автор обращается к сказу, «актуализируя в данной повествовательной форме такие черты, как неподготовленность, спонтанность» [Колмакова 2016: 132], автор передает естественность народной речи. В историях персонажей, соответственно, широко представлены просторечные метафоры и сравнения: <em>Туда в село пойдёт</em> [мать], <em>в другое село пойдёт, и я за ней </em><em><strong>в хвосте</strong></em><em><strong>, </strong></em><em><strong>в хвосте</strong></em><em> постоянно – хожу побираюсь вместе с ней</em>; <em>И вы знаете, как по жизни бывает: так тебя </em><em><strong>к стенке прижмёт</strong></em><em> – ну, думаешь, </em><em><strong>нету выхода</strong></em>. <em>А потом – раз-раз, смотришь, всё </em><em><strong>прокрутилось</strong></em><em> как-то, </em><em><strong>прокрутилось</strong></em><em> – и пошло опять своим чередом</em>…

В контаминированных формах повествования, объединяющего повествование от 1-го и 3-го лица, характер и количество компаративных тропов могут служить сигналом, разграничивающим эти нарративные типы. Например, повествование от 1-го лица в романе А. Иванова «Географ глобус пропил» появляется во второй части произведения (с 26-й главы) и вновь сменяется повествованием от 3-го лица в последних главах, при этом в повествовании от 1-го лица резко увеличивается количество сравнений и метафор, возрастает степень образности текста. Если в повествовании от 3-го лица тропы носят в основном бытовой характер, то в повествовании от 1-го лица преобладают сложные, индивидуализированные образы, раскрывающие глубину личности героя, см., например: <em>Дикий, огненный край неба дымно и слепо глядит на нас бездонным водоворотом солнца. Надувная плюшка и пригоршни человечков на ней – посреди грозного таежного океана. Это </em><em>как нож у горла, как первая любовь, как последние стихи</em>; <em>Не просто огромная, а чудовищно огромная скала, как гребенчатый динозавр в траве, лежит на левом берегу в еловых дебрях</em>; <em>Прямо перед нами беззвучно поднимается жуткий идол Чертового Пальца. Кажется, он вырастает прямо из недр ископаемой </em><em>перми</em><em>, от погребенных </em><em>в толще костей</em><em> звероящеров. Он гипнотизирует, как вставшая дыбом кобра. Я чувствую его безмолвный, незрячий, нечеловеческий взгляд сквозь опущенные каменные веки</em>;<em> </em>...<em>на желтой воде закручиваются две воронки, и узор их напоминает рельеф ионической капители. Когти тоски, что целый год ржавели в моей душе, потихоньку разжимаются</em>. Смена типа повествования во многом меняет представления читателей о главном герое романа. Компаративные тропы обнаруживают его единение с природой, одухотворенность которой он глубоко чувствует и образно выражает, открытость миру и обретение веры в него.

Итак, распределение компаративных конструкций в современном прозаическом тексте тесно связано со структурой повествования. Выбор метафоры или сравнения определяется особенностями фокализации: учитывается возраст, профессия, национальность и другие свойства персонажа, влияющие на его точку зрения. Компаративные тропы позволяют разграничивать разные субъектно-речевые и темпоральные планы, служат средством передачи «голоса» персонажа. Для современной прозы характерна высокая степень интерференции планов повествователя и героя, что проявляется во взаимодействии тропов или развертывании одного из них в разных субъектно-речевых планах. Использование компаративных конструкций во многом зависит от типа повествования, соотнесенность их требует дальнейшего изучения.