Везде
Comparative Structures and Narration Composition in Modern Russian Prose
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Comparative Structures and Narration Composition in Modern Russian Prose
Annotation
PII
S013161170019035-7-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
N. A. Nikolina 
Affiliation: Moscow State Pedagogical University
Address: Moscow, Russian Federation
Zoya Yu. Petrova
Affiliation: V.V. Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Academy of Sciences
Address: Russian Federation, Moscow
Affiliation: V.V. Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Academy of Sciences
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 1
Pages
106-118
Abstract

The article examines the relationship of comparative structures (metaphors and similes) with the structure of the narrative. The material for the analysis is the works of modern Russian prose: the novels of E. Vodolazkin, Sh. Idiatullin, M. Stepnova, V. Pelevin, M. Kucherskaya, O. Ermakov, A. Volos, A. Ivanov, G. Yakhina, A. Salnikov, etc. It is shown that the nature of comparative constructions and their distribution in the text is connected to the point of view of the narrator and of the character. The choice of the image of comparison is determined by the evaluative, optical, spatio-temporal point of view of the character or the narrator. The point of view of the character and, accordingly, the choice of the image of comparison can be determined by the age of the character, his/her profession, the time period described in the work, and the national culture to which the character belongs. Comparative structures serve as a means of differentiating between different subject-speech planes in the structure of the narrative, as well as different temporal planes of the work. The nature of metaphors and similes depends on the type of narration and on the narrator. In skaz and skaz-like forms, the role of colloquial, vernacular and slang metaphors and similes increases. In contaminated narrative types that combine the 1st and the 3rd person narratives, the nature and number of comparative tropes can serve as a signal to differentiate these narrative types.

Keywords
comparative construction, metaphor, simile, narrative structure, type of narration, narrator, subject-speech plan, interference
Acknowledgment
This research is supported by a grant from Russian Foundation for Basic Research, project 19-512-23004 “Metaphorical picture of the world of modern Russian and Hungarian prose of the late XX – early XXI century (comparative analysis)”
Received
02.03.2022
Date of publication
03.03.2022
Number of purchasers
11
Views
119
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf Download JATS
1 Компаративные конструкции в современной прозе активно изучаются в разных аспектах: анализируются семантические классы их опорных слов, определяются формальные типы конструкций, выделяются и описываются ключевые метафоры, характеризуются их функции в тексте [Гик 2021; Звездина 2014; Иванова 2021; Резанова, Пановица 2014 и др.], однако недостаточно изучена связь компаративных тропов со структурой повествования.
2 Цель данной статьи – рассмотреть соотнесенность метафор и сравнений с особенностями нарративной структуры литературного произведения. В качестве материала для анализа используются произведения современной русской прозы – произведения Е. Водолазкина, Ш. Идиатуллина, В. Пелевина, М. Кучерской, М. Степновой, О. Ермакова, А. Волоса, А. Иванова, Г. Яхиной, А. Сальникова и др.
3 Характер компаративных конструкций и их распределение в тексте во многом связаны с точкой зрения повествователя или персонажа. В прозе XX в. возрастает роль точки зрения персонажа, активно развивается несобственно-авторское повествование [Кожевникова 1994: 245–246], этот процесс продолжается и углубляется и в XXI в. Выбор образа сравнения может определяться оптической, оценочной, пространственно-временной точкой зрения героя произведения. Например, в романе М. Степновой «Сад» с точки зрения врача Мейзеля дается сопоставление внешности Туси и Нюты, при этом используются разные образы сравнения: Да, эта, несомненно, хороша – изящная даже в уродливом платье... Статуэточка. Вот – поклонилась слегка, с таким достоинством, будто во дворце родилась, а не в кадушке. И Туся рядом – как дворняжка беспородная: широкошеяя, коренастая... Точку зрения персонажа в этом случае актуализируют особенности синтаксического строения контекста.
4 В этнофэнтези Ш. Идиатуллина «Последние времена» круг образов сравнения компаративных тропов ограничен наименованиями реалий, которые окружают персонажей описываемого периода в древности, что выделяет их точку зрения. Это, как правило, названия растений, продуктов питания: Айви завидовала даже Кулу, у которого не было никого. Лучше уж никого, чем вот так – как зернышко в огромном хлебном поле, где все зерна в колосьях одинаковые; Эта мысль выедала голову, как черная пыльца выедает просо, медленно и неотвратимо; Та [голова] норовила разойтись, как коробочка перезревшего мака.
5 В романе О. Ермакова «Родник Олафа», повествующем о путешествии средневекового мальчика Спиридона, сравнения и метафоры также во многом определяются кругозором героя: Солнце начинает потихоньку оплывать с елей, как мед с ложки. И туман становится как масленая каша; Густо пахнет смолой и хвоей, хоть режь воздух аки мед. Показательно, что маркером сравнения в последнем предложении служит древнерусский союз аки, выделяющий точку зрения человека Средневековья.
6 Точка зрения персонажа и, соответственно, выбор образа сравнения могут определяться возрастом героя, его профессией, временем действия произведения, национальной культурой, к которой относится персонаж.
7 Так, например, в романе Ш. Идиатуллина «Город Брежнев», в котором рассматриваются «темы детства и становления сознания» [Колядич 2018: 418], в повествовании от лица главного героя-подростка среди различных тропов встречаются персонифицирующие метафоры, отражающие детское мировосприятие, что проявляется в передаче характеризуемым природным реалиям признака невзрослости: Море игривое, но чумазенькое: вылазишь – и солому с тиной с себя снимаешь пять минут; Даже солнышко проковыряло дырку в тучах и быстренько мазнуло по нам слепящей ладошкой.
8 В романе Е. Водолазкина «Брисбен», главный герой которого – музыкант, в качестве образов сравнения компаративных конструкций выступают в основном музыкальные термины: слово музыка и его производные, названия музыкальных инструментов, наименования музыкальных жанров, музыкальных темпов, интервалов, способов извлечения звука, приемов игры, названия музыкальных произведений и др. [Николина, Петрова 2021]. Эти образы характеризуют широкий круг изображаемых предметов и явлений – звуки окружающего мира, например: ...каштаны висели на ветках зелеными ежиками, иногда желтели. Будучи сбитыми метким броском палки, ежики лопались на лету, распадались на половинки, освобождая полированные красавцы-каштаны. Они ударялись об асфальт с мелодичным звуком, несколько раз подпрыгивали и замирали где-нибудь у бордюра. Гладкие, блестящие, с обязательной неполированной макушкой. За глуховатым пиццикато каштана всякий раз раздавался звонкий форшлаг палки, персонажей: «Глеб впервые заметил, что у Кислицына невероятно большая голова, под которой болталось маленькое тело. Его друг напоминал восьмушку на верхней линии нотного стана – ту, у которой мачта с хвостиком уходит вниз. Ре, по всей видимости. Или фа; события жизни: – Ну да… Понимаешь, в жизни одни события уравновешиваются другими. Одна и та же мелодия может прозвучать вначале в миноре, а затем в мажоре. Или наоборот; язык, речь: Его потрясла русская речь, какой он еще никогда не слышал. У нее была своя изысканная мелодия и, уж конечно, слова и т. д.
9 Особенности национальной культуры также находят отражение в выборе метафор и сравнений, используемых автором и определяемых точкой зрения персонажа. Так, в романе Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза» образы сравнения в ряде случаев передаются татарскими лексемами, например: В небе кругляш луны, как тэнке. В романе А. Волоса «Возвращение в Панджруд» в метафорах и сравнениях отражаются особенности персидско-таджикской культуры: Женщины, галдя, как майнушки, снова рассадили детишек на зеленой траве; Озаренный зев печи в рассветной мгле казался пастью огнедышащего дэва; Он бы просто выхватил любимую из-за плетня и унес. Как птица Симург, как могучий джинн!
10 Точка зрения персонажа не тождественна структуре повествования, его «голосу», который также может отражаться в использовании компаративных тропов. Это особенно ярко проявляется при передаче несобственно-прямой речи героев или гибридных форм их речи. Так, в романе М. Степновой «Сад» устойчивые сравнения, характерные для народной речи, представлены в речи крестьян и внутренней речи горничной: Мужики на ярмарках хвастались, что наша-то барыня – ух, ей чего в рот ни положь, по самые дальше некуда отхватит, а ваш граф, как есть обалдуй, кисель недотепный, тютя!; Голоса за окном тотчас смолкли, и быстро вошел Мейзель – бес, как есть бес... Заурчал, как голубь, когда голубку замолаживает, да еще глазами зыркнул – мол, пошла отсюда!
11 Компаративные конструкции особенно часто используются в интроспективном повествовании – при передаче внутренней речи персонажа (повествователя) или описании его внутренних состояний. «Речевой презентацией наррации эффект гетероглоссии может быть использован весьма различно: от “войны языков” (Ролан Барт) до их тавтологии (нулевая гетероглоссия). Между этими пределами обнаруживаются модификации “текстовой интерференции” (В. Шмид), а также цитатного вкрапления чужих слов в текст нарратора» [Тюпа 2016: 47]. Так, в романе А. Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него» представлена особая модификация интерференции субъектных планов повествователя и персонажей. Доминирует в тексте голос нарратора, однако при этом регулярно используются метафоры и сравнения, мотивированные внутренним состоянием героев или их воспоминаниями. Например, при описании состояния Петрова-старшего повторяются метафоры и сравнения, связанные с его психосоматикой и объединенные образом жара: …Петрову снова стало жарко и он снова почувствовал себя только что выключившим душ, только теперь это было чувство, что он выключил воду уже после того, как намылился, но до того, как слить с себя образовавшуюся на коже пену; Петров стал уже заранее расстегивать пуговицы, чтобы снова его не накрыло волной жара; Петров смотрел на голубое пламя под желтоватым от времени чайником, сделанным в виде полусферы, и начинал чувствовать, что внутри домашнего тепла сам начинает нагреваться, как чайник, хотя нет, жар внутри Петрова был не жидкий, не как в чайнике, он был скорее таким, какой бывает у печных кирпичей – сухой, тяжелый и долгий. При описании Петровой, в свою очередь, повторяется образ холодной спирали, побуждающей ее к агрессивным действиям: Вообще, одержимость Петровой походила на холодную спираль, двигавшуюся у нее внутри, где-то в области солнечного сплетения. Спираль появлялась сама собой, от каких-то внешних впечатлений, совершенных каких-нибудь глупостей и глупостями же и заканчивалась. Однажды весной, при виде кактуса, цветущего красными цветами на библиотечном подоконнике, спираль заполыхала внутри Петровой с такой силой, что казалось, будто спираль вовсе не холодна, а горяча; Хотя в том, что она сама делала, она почти не видела ничего плохого, по крайней мере, в те моменты, когда холодная спираль крутилась в ее животе.
12 Повторяющиеся образы дополняются метафорами и сравнениями, связанными с воспоминаниями героев: жарче становилось и Петрову, но это был уже такой жар, какой с трудом балансирует на грани озноба, словно та Снегурочка из детства сунула свою руку не в ладонь Петрову, а за шиворот, или даже не за шиворот сунула, а пролезла рукой под рубашку со стороны живота и коснулась ребер.
13 Само слово персонажа при этом не используется, однако характер метафор и сравнений позволяет говорить об их субъектном плане, поскольку они отражают ощущения персонажей, доступные только их восприятию.
14 В романе В. Пелевина «Тайные виды на гору Фудзи» цитатное вкрапление, отражающее слово героя («переход через Альпы»), разворачивается в тексте в цепь метафор, относящихся к семантическим полям «Война» и «Покорение стихии»: На выходные Игорь Андреевич был занят с семьей. Он приезжал обычно в будни, часов в девять-десять утра, выкроив время между домашним завтраком и дневным совещанием в мэрии (он называл такую утреннюю встречу «переходом через Альпы»); Игорь Андреевич переходил через Альпы каждую неделю два раза, почти всегда с трудностями. Проблему вполне можно было решить гуманитарными методами – но Таня инстинктом чувствовала, что быть с Игорем Андреевичем чересчур уступчивой и ласковой не следует, потому что ему в этом спорте важнее всего именно Альпы, то есть победа над враждебной стихией; Таня хмурилась, сопротивлялась, постанывала, недовольно морщилась, как бы вырывалась из его рук на свободу – но, разумеется, только после того, как войска Игоря Андреевича уже кое-как проникали в долину, и конфузия его знаменам не грозила. Игорь Андреевич не на шутку заводился, начинал шумно дышать и одерживал очередной блицкриг; Объяснить кому-нибудь принципы высокогорного боя Таня вряд ли смогла бы, потому что не формулировала их даже для себя; В общем, на альпийском фронте шли бои, и Игорь Андреевич молодел с каждым днем.
15 Эти метафоры представлены в авторской речи и одновременно отражают как точку зрения героини, так и точку зрения Игоря Андреевича. В результате в тексте усиливается интерференция субъектно-речевых планов персонажей и повествователя.
16 Компаративные конструкции разных типов в современной прозе могут противопоставлять планы разных персонажей и служить сигналом их внутреннего конфликта. Так, в романе М. Кучерской «Тетя Мотя», в котором используются элементы несобственно-авторского повествования, оппозицию образуют метафоры и сравнения, характерные для планов главной героини и ее мужа Николая. В субъектно-речевом плане Николая представлены преимущественно стилистически сниженные, стертые общеязыковые или бытовые метафоры: Разочек хохотнула, колокольчиком таким динь-динь, это он типа пошутил; Теперь ему показалось, что не семь, а двадцать семь лет прошло с тех пор, как он ходил к ней влюбленным лопухом. Для субъектно-речевого плана героини, напротив, характерны более сложные по структуре и более индивидуальные метафоры и сравнения: У каждого слова – живое тело, напоминающее космический кораблик; У слов есть летучее акустическое тело, грамматическая оболочка из приставок-суффиксов-окончаний, и сложенный из этого и много чего другого смысл, сердце смысла, стук-стук; ...тетя обнаружила: люди, которые сочиняют газетные заметки, ведать не ведают о языковой вселенной. Черным-черны, пустым-пусты их слова. И надуты. Вместо ветвящихся, текущих по небу деревьев – мертвый хворост, неопрятные кучи.
17 В романе Г. Яхиной «Зулейха открывает глаза» у каждого из главных героев своя система компаративных тропов, при этом преобладающее их количество характерно для субъектно-речевого плана Зулейхи. Представленные в нем метафоры и сравнения наиболее разнообразны. Среди них доминируют зооморфные тропы, например: …смерть ждала каждого – таилась в нем самом или ходила совсем рядом, кошкой ластилась к ногам; Тюремный человек с песьими повадками выковыривает из неприметной щели в стене глубоко запрятанную спичку; Велика страна, где живет Зулейха. Велика и красна, как бычья кровь. Зулейха стоит перед огромной, во всю стену, картой, по которой распласталось гигантское алое пятно, похожее на беременного слизня, – Советский Союз. Наряду с зооморфными тропами часто встречаются кулинарные метафоры и сравнения: Мысли в голове до сих пор – тяжелые, неповоротливые, как хлебное тесто; блестит чернявый золотым зубом, подмигивая Зулейхе сначала одним глазом, затем другим. Белки у него мутные, как овсяная затируха, а зрачки мелкие, комочками; Наряден, как торт, бывший дом генерал-губернатора... Острые башенки кремля – как сахарные головки. Эти компаративные конструкции отражают особенности мировосприятия Зулейхи. Некоторые метафоры при этом отражают ее самооценку. Так, героиня в тексте неоднократно называется мокрой курицей. Этой оценочной метафорой Зулейху именуют ее свекровь Упыриха и муж Муртаза, а вслед за ними и она сама. Однако в контексте всего произведения эта метафора переосмысливается. Зулейха, преодолевая слабость, обретает внутреннюю силу. В отличие от плана Зулейхи, в плане красноармейца Игнатова преобладают метафоры-штампы, например: Так, постепенно, Игнатов доходит до конца ленинградского списка. Несколько не то учителей, не то университетских преподавателей; типографский работник; банковский служащий; пара заводских инженеров или механиков; домохозяйка и пара людей без определенного занятия (тунеядцы – язва на теле общества) и даже невесть как затесавшаяся в это общество модистка. Особенно интересен в романе субъектно-речевой план сына Зулейхи Юзуфа. Для его построения характерны прием остранения и использование образов окружающей природы, мотивированное ограниченностью его кругозора в результате жизни на поселении. Представляя себе незнакомый ему Ленинград, он переименовывает его архитектурные сооружения известным ему словом барак, сравнивает их с природными реалиями: мимо зеленого, как трава, и высокого, с могучую ель, барака Эрмитажа; мимо желтого барака Адмиралтейства, крыша которого украшена длинной и ровной, как молодая сосна, иглой с парусным корабликом на острие; мимо серого барака Биржи и толстых красных бревен-ростр.
18 Компаративные конструкции могут служить средством разграничения разных темпоральных планов повествования. Например, в романе М. Степновой «Женщины Лазаря» различаются метафоры и сравнения, характеризующие героиню в юности и в зрелые годы и отражающие ее точку зрения в разные периоды жизни. При изображении юной героини Галочки используются тропы, передающие ее романтическое отношение к жизни: А еще Николай Иванович был необыкновенно красивый, просто невероятно – яркоглазый, златоволосый, улыбчивый, он казался Галочке каким-то праздничным Лелем, воплощением сразу всех русских народных сказок, под которые она засыпала в детстве; Галочка улыбалась Машкову сквозь ресницы, сквозь голые ветки, сквозь лучистые фонари… …и даже заледеневшие харчки на тротуаре казались полудрагоценными – лунный опал, зеленоватый оникс, туберкулезно-бурый гематит. При описании ее в дальнейшем после душевного перелома, произошедшего с ней, в тексте концентрируются тропы с отрицательной оценкой, характеризующие ее саму: Словно изувеченная собака Павлова, которой удалили затылочные доли мозга, потерянная в пространстве, лишенная ради чьего-то садистского любопытства и зрения, и слуха, она упорно ползла по невидимому кругу, раз за разом возвращаясь к той последней точке, на которой закончилась ее счастливая, нормальная, человеческая жизнь; ее будущего ребенка: Чудовище внутри нее было довольней некуда; Линдта: Потом Линдт засмеялся, обнажив крупные зубы, — будто кто-то быстро провернул скрипучую костяную шестерню, и Галочке снова стало пронзительно неприятно. Словно она находилась в одной комнате с каким-то гигантским омерзительным насекомым.
19 В романе Е. Водолазкина «Авиатор» разный характер носят метафоры и сравнения, используемые при описании детства героя и его настоящего, в частности, зооморфные тропы. В воспоминаниях Платонова животным уподобляются в основном предметы, это происходит на основе внешних впечатлений и непосредственных ощущений, например, паровоз – личинка: Поезд был виден издалека и подходил медленно. Как только он появлялся над точкой слияния рельсов, встречавшие поворачивались к нему лицом. Заметив, уже не выпускали из виду. Они еще говорили друг с другом, еще интересовались сиверскими новостями, но по-настоящему внимание их было приковано к ползущей по рельсам личинке, к ее необъяснимому превращению в паровоз. В повествовании взрослого Платонова зооморфные тропы носят уже другой характер. Они чаще отражают не непосредственные впечатления, а характеризуют лиц, особенности их внутреннего мира или же участвуют в размышлениях повествователя на социально-политические темы [Николина, Петрова 2019].
20 Характер тропов во многом зависит от типа повествования и характера нарратора. В повествовании от 1-го лица, для которого характерны субъективность, достоверность и ограниченность пространственно-временной точкой зрения повествователя (рассказчика) [Атарова, Лесскис 1976; Николина 2003], чаще используются стилистически сниженные, разговорные и просторечные метафоры и сравнения, например в романе Ш. Идиатуллина «Город Брежнев», ряд глав которого строится как повествование от 1-го лица, при этом нарратором выступает подросток: ...диск-гигант Высоцкого. Вот его я любил. И в лагере всегда просил Петровича поставить Высоцкого. А он, удод, Ротару с Леонтьевым ставил; А я и сам не понял, зачем даю крутого. Махаться ведь совсем не хотел и почти не мог – хотя, если начнется, отобьюсь, наверное; Все болело, особенно левый бок и нога... в животе мелко трясся гадостный холодец, который запросился наружу, как только я его отдельно почувствовал.
21 Та же тенденция, но еще более ярко, проявляется в сказе и сказоподобных формах повествования. Так, в романе А. Понизовского «Обращение в слух» представлены аудиозаписи историй простых людей, при стилизации которых автор обращается к сказу, «актуализируя в данной повествовательной форме такие черты, как неподготовленность, спонтанность» [Колмакова 2016: 132], автор передает естественность народной речи. В историях персонажей, соответственно, широко представлены просторечные метафоры и сравнения: Туда в село пойдёт [мать], в другое село пойдёт, и я за ней в хвосте, в хвосте постоянно – хожу побираюсь вместе с ней; И вы знаете, как по жизни бывает: так тебя к стенке прижмёт – ну, думаешь, нету выхода. А потом – раз-раз, смотришь, всё прокрутилось как-то, прокрутилось – и пошло опять своим чередом…
22 В контаминированных формах повествования, объединяющего повествование от 1-го и 3-го лица, характер и количество компаративных тропов могут служить сигналом, разграничивающим эти нарративные типы. Например, повествование от 1-го лица в романе А. Иванова «Географ глобус пропил» появляется во второй части произведения (с 26-й главы) и вновь сменяется повествованием от 3-го лица в последних главах, при этом в повествовании от 1-го лица резко увеличивается количество сравнений и метафор, возрастает степень образности текста. Если в повествовании от 3-го лица тропы носят в основном бытовой характер, то в повествовании от 1-го лица преобладают сложные, индивидуализированные образы, раскрывающие глубину личности героя, см., например: Дикий, огненный край неба дымно и слепо глядит на нас бездонным водоворотом солнца. Надувная плюшка и пригоршни человечков на ней – посреди грозного таежного океана. Это как нож у горла, как первая любовь, как последние стихи; Не просто огромная, а чудовищно огромная скала, как гребенчатый динозавр в траве, лежит на левом берегу в еловых дебрях; Прямо перед нами беззвучно поднимается жуткий идол Чертового Пальца. Кажется, он вырастает прямо из недр ископаемой перми, от погребенных в толще костей звероящеров. Он гипнотизирует, как вставшая дыбом кобра. Я чувствую его безмолвный, незрячий, нечеловеческий взгляд сквозь опущенные каменные веки; ...на желтой воде закручиваются две воронки, и узор их напоминает рельеф ионической капители. Когти тоски, что целый год ржавели в моей душе, потихоньку разжимаются. Смена типа повествования во многом меняет представления читателей о главном герое романа. Компаративные тропы обнаруживают его единение с природой, одухотворенность которой он глубоко чувствует и образно выражает, открытость миру и обретение веры в него.
23 Итак, распределение компаративных конструкций в современном прозаическом тексте тесно связано со структурой повествования. Выбор метафоры или сравнения определяется особенностями фокализации: учитывается возраст, профессия, национальность и другие свойства персонажа, влияющие на его точку зрения. Компаративные тропы позволяют разграничивать разные субъектно-речевые и темпоральные планы, служат средством передачи «голоса» персонажа. Для современной прозы характерна высокая степень интерференции планов повествователя и героя, что проявляется во взаимодействии тропов или развертывании одного из них в разных субъектно-речевых планах. Использование компаративных конструкций во многом зависит от типа повествования, соотнесенность их требует дальнейшего изучения.

References

1. Atarova K. N., Lesskis G. A. Semantika i struktura povestvovaniya ot pervogo litsa v khudozhestvennoj proze // Izvestiya AN SSSR, ser. lit. i yaz. 1976. T. 35. № 4. S. 343–356.

2. Gik A. V. Zhivotnye i lyudi. Semanticheskie preobrazovaniya v romane Zakhara Prilepina «Obitel'» // Metaforicheskaya kartina mira sovremennoj khudozhestvennoj prozy. M.: Akvilon, 2021. S. 26–41.

3. Zvezdina Yu. V. Metaforicheskij khudozhestvennyj obraz v sovremennoj russkoj proze // Uchenye zapiski ZabGU. 2014. №2 (55). S. 37–44.

4. Ivanova N. B. Metafora v sovremennoj russkoj proze // Metaforicheskaya kartina mira sovremennoj khudozhestvennoj prozy. M.: Akvilon, 2021. S. 95–106.

5. Kozhevnikova N. A. Tipy povestvovaniya v russkoj literature XIX–XX vv. M.: Institut russkogo yazyka RAN, 1994. 336 s.

6. Kolmakova O. A. Kommunikativnaya strategiya v romane A. Ponizovskogo «Obraschenie v slukh» // Vestnik Buryatskogo gos. un-ta. 2016. Vyp. 2. S. 109–116.

7. Kolyadich T. M. Priemy opisaniya glavnogo geroya v romane Sh. Idiatullina «Gorod Brezhnev» // Prepodavatel' XXI vek. 2018. № 2. S. 417–425.

8. Nikolina N. A. Filologicheskij analiz teksta: Ucheb. posobie dlya stud. vyssh. ped. ucheb. zavedenij. Moskva: Izdatel'skij tsentr «Akademiya», 2003. 256 s.

9. Nikolina N. A., Petrova Z. Yu. Sistema komparativnykh tropov v romane E. Vodolazkina «Aviator» // Slavica XLVIII. Debrecen: Debrecen Univ. Press, 2019, pp. 101–112.

10. Nikolina N. A., Petrova Z. Yu. Obraznoe pole «Muzyka» v romane E. Vodolazkina «Brisben» // Russkaya rech'. 2021. № 4. S. 108–119.

11. Rezanova Z. I., Panovitsa V. Yu. Klyuchevye tekstovye metaforicheskie modeli trilogii D. Rubinoj «Lyudi vozdukha» // Vestnik Tomskogo gos. un-ta. 2014. № 382. S. 33–38.

12. Tyupa V. I. Vvedenie v sravnitel'nuyu narratologiyu. M.: Izdatel'stvo «Intrada», 2016. 145 s.

Comments

No posts found

Write a review
Translate