Везде
Russian Dialectal Names of Swollen Veins: Etymological and Motivational Analysis
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Russian Dialectal Names of Swollen Veins: Etymological and Motivational Analysis
Annotation
PII
S013161170020743-6-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Maria Olegovna Leont’eva 
Affiliation: Ural Federal University named after the first President of Russia B. N. Yeltsin
Address: Russian Federation, Yekaterinburg
Edition
Issue 3
Pages
31-46
Abstract

The article contains an etymological and motivational analysis of Russian dialectal names for veins swollen due to varix. There are two main reasons for increased language focus on this body part: painfulness (because of excessive physical labour) and distinctive manifestation (protrusion under the skin in the form of oblong threads with thickenings). Both these reasons affect motivational characteristics forming the basis of the dialectal units under analysis: there is a number of metaphoric designations noted (veins correlate with bulging, thickened and bent objects). There are also names that are complex in terms of their origin рвотины (rvotiny), хруны (khruny), простни (prostni), ховрули (khovruli). These names combine two intercomplementary motivational characteristics – pain and comparison with a thickened thread or a rope. At the same time, they are semantically related to the verbs conveying the concept of a painful feeling (рвать (rvat’), хрядеть (khryadet’), стыть (styt’)). The name of the swollen vein соворулина (sovorulina), which is obscure in terms of its origin, requires particular consideration. The author of this article assumes that it should be correlated with two groups of dialect lexical units – with the names of beads соврульки (sovrulki) and with the names for blackberry and wild rose bushes (сараулина (saraulina), сорбалина (sorbalina), etc.). The name of the beads can be interpreted as a metaphor based on the names of bushes, the branches with berries of which resemble threads with beads. The name for the swollen vein соворулина (sovorulina) may origin from the names of bushes, with the possible influence of formally closer names for beads. The comparison of the swollen vein with the branches of bushes is explained by the color and the shape.

Keywords
Russian dialectal vocabulary, dialects of the Russian North, somatic vocabulary, etymological and motivational analysis, ethnolinguistics
Acknowledgment
The study is supported by the Russian Science Foundation grant No. 20-18-00223 “Etymologisation and semantic reconstruction of Russian vocabulary”.
Date of publication
27.06.2022
Number of purchasers
11
Views
82
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf Download JATS
1 Как, по народным представлениям, устроено тело человека, как оно «живет» и функционирует? Для лингвиста один из способов ответа на этот вопрос – наблюдение за тем, насколько равномерно народная соматическая лексика «покрывает» те позиции, которые выделены научной анатомией. Априорно можно предположить, что равномерности не будет: одни части тела могут получить большое количество наименований, в то время как другие – не получить их вовсе. Ясно, что народная традиция может «опустить» номинацию некоторых внутренних органов, которые недоступны наблюдению и не имеют заметной функции. А какие еще принципы номинативного выделения в ней действуют? Показательно, что особо выделенными в русской диалектной лексике оказываются части тела, которые больше всего страдают от физических нагрузок, перенапряжения и натруженности. В данном исследовании мы обращаемся к обозначениям вздувшихся вен, широко представленным в говорах.
2 Как можно предположить, особо выделяются болезненно вздувшиеся вены на руках и на ногах, ср.: Жилу у ног ховрулей звали. Вон у меня ховруля какая! (костр.) [ЛКТЭ]; Смотри, какима соврулинами стало жильё-то у меня на руках от работушки тяжелой (арх.) [Дуров, 2011: 383]. При употреблении в речи диалектных обозначений вздувшихся вен стабильно актуализируется «патологический» компонент значения. Стоит отметить, что литературный язык (в его общенародной части) не проявляет особого лексического внимания к этой идеограмме, в нем можно отметить только клинический термин варикоз, называющий болезнь. В говорах встречается «аналог» варикоза – влг. отече́нье [Паникаровская (ред.) 1993: 90], а болезненные кровеносные сосуды представлены солидным перечнем обозначений, которые обладают особым мотивационным своеобразием.
3 Народное внимание к крови понятно: она, по славянским представлениям, – «средоточие и символ жизни, субстанция жизненной силы, обиталище души» [Белова 1999: 677]; она широко использовалась в разнообразных обрядах, требующих «живительную» энергию (в земледельческой, скотоводческой, семейной обрядности, в народной медицине), см. об этом [Белова 1999: 677–681]. Для нас наиболее важно представление о крови как о жизненно необходимой основе для физического существования человека: без крови человек не может жить, ср. обескровить, выпить/высосать всю кровь, выкачать всю кровь [Крейдлин 2020: 83], кровь осмысляется как нечто, заключающее в себе жизненные силы, ср. литер. кровь с молоком, смол. кровопо́лный ‘здоровый, кровь с молоком’ [Михалищева 2012: 19; см. также Березович 2021].
4 Витальная функция актуализируется и в обозначениях «вместилищ» крови – кровеносных сосудов, которые в общенародном языке обозначаются словом жилы, ср. также диалектные варианты: арх. жи́ли (ед. ч. жи́ль), жи́лки, жи́лины, пожи́лье, арх., петерб. жи́лье, жильё, арх. жили́ще [Филин (гл. ред.) 1972: 177; Гецова (ред.) 2012: 97, 101, 104, 113], смол. па́жилы, па́жилины [Бояринова (отв. ред.) 1998: 8]. В контекстном употреблении таких лексем (если не описываются ситуации, связанные с патологией) акцент делается на основополагающей роли сосудов в поддержании жизни человека: Человек весь на жильях, всё везде напрягается (арх.); На шее жилы и нервы, по всему телу идут, всё одна жилка идут (арх.) [Гецова (ред.) 2012: 97])1. Во фразеологии с опорными словами из этого гнезда проявляется представление о том, что «жилы» первоочередным образом задействованы при разнообразных проявлениях человеческой силы: брян., пск. со все́х жи́л ‘очень сильно, интенсивно’, без указ. м. во все́ жи́лки ‘интенсивно, азартно (плясать)’ [Мокиенко, Никитина 2008: 232]. Показательны также некоторые производные слова жила, ср. пск., смол. жили́стик ‘жилистый, крепкий, энергичный человек’ [Филин (гл. ред.) 1972: 174], арх. жилова́тый ‘крепкий, выносливый’ [Гецова (ред.) 2012: 108].
1. Исследователь народной медицины, Г. И. Попов, отмечал, что, хотя в народной картине мира движение крови по жилам вполне осознавалось, не имеется свидетельств понимания связи между движением крови и работой сердца; в некоторых народных представлениях «кровь ходит сама, своей силой» [Попов 1903: 14].
5 Если обратить внимание на семантико-деривационные особенности гнезда жила, обнаружится, что эта лексема и ее варианты регулярно получают определенные сдвиги в значении, обозначая другие части тела, в первую очередь – сухожилия2; такое значение актуализировано, например, в перм. подъе́сть подколе́нные жи́лы ‘нанести кому-то непоправимый вред’ [Борисова, Прокошева (ред.) 2000б: 136]), арх. станова́ жи́ла ‘венозная жила, проходящая до оконечности ноги в пятку’ [Дуров, 2011: 389]. В просторечии станова́я жи́ла обозначает позвоночный столб [Балахонова, Войнова (ред.) 1963: 730], ср. также арх. жи́льная жи́ла ‘позвоночник’ [Матвеев (ред.) 2005: 370]. Менее регулярно среди дериватов обнаруживаются обозначения мышц (олон. жи́лова [Филин (гл. ред.) 1972: 175]) и нервов (жи́лы чу́вственные) [Даль 1903: 1347]. Таким образом, «жилы» означают жизненно необходимые, проходящие через все тело «составляющие» человека, которые обеспечивают все виды движений.
2. Показательно определение слова жила в литературном языке: «обиходное название кровеносных сосудов, сухожилий» [Шведова 2011: 235]. В наивном языковом сознании (вопреки научной картине мира) кровеносные сосуды и сухожилия сливаются в единый образ. Эту семантическую особенность следует объяснять не только тем, что сухожилия, как и кровеносные сосуды, являются жизненно необходимой составляющей человеческого тела, но и проявляют сходные с кровеносными сосудами внешне проявляемые физические свойства (они проступают под кожей в виде продолговатых выпуклостей).
6 Отдельного комментария заслуживает слово двужи́льный ‘здоровый, выносливый (о человеке или о животном)’. Е. В. Шабалина [Шабалина 2011: 133–136], анализируя данную лексему с этнолингвистической точки зрения, освещала две версии ее происхождения: это сложносоставное слово можно или привести к опорному компоненту жила («обладающий двумя жилами»3), или, согласно А. Ф. Журавлеву, к глаголу жить: тогда работает представление о том, что человек, обладающий выносливостью и силой, живет как бы двумя жизнями, за два срока – за счет других [Журавлев 1988: 80]. Е. В. Шабалина убедительно показывает, что первая версия более предпочтительна, однако в то же время нельзя отрицать близость слов жила и жить – не только формальную, обеспечиваемую внешним совпадением слов и их дериватов, но и семантическую. Это подтверждают приводимые А. Ф. Журавлевым смол., дон., ворон. жи́ло́ ‘житье, жизнь’, сиб. жи́ла ‘жилое место’ [Там же; Филин (гл. ред.) 1972: 173, 175], а также влг. на всю́ жи́лу ‘на всю жизнь’ [Филин (гл. ред.) 1968: 366], влг. жило́й ‘физически сильный, здоровый’ [Паникаровская (ред.) 1985: 87] и т. д. Примечательно, что, по одной из этимологических версий, слово жила интерпретируется как суффиксальное производное от той же основы, что жить [Шанский 1963: 292].
3. Описывается народное поверье в существование так называемых «двужильных людей», обладающих необыкновенной выносливостью и силой. Эти особенности принято объяснять тем, что у таких людей кровь идет не по одной жиле, а по двум, оттого силы и здоровья у них в два раза больше [Попов 1903: 14].
7 Физическое здоровье – это безусловная ценность для любого человека. Но для диалектоносителей эта ценность во многом определяется также тем, куда направлены физические силы, – а они неизбежно должны реализовываться в крестьянском труде. Анализируя диалектную лексику, характеризующую отношение человека к труду, М. А. Еремина отмечает, что трудолюбие в сознании носителя традиционной культуры – важнейшее внутреннее свойство человека, а потому «носителями» способности трудиться становятся внутренние части тела – жилы, кость, сердце; ср. жилка ‘способность, склонность к какой-либо деятельности’, вытягивать жилы ‘работать усиленно, не жалея себя’ [Еремина 2003: 62; 202]; показательно также жи́литься ‘стараться изо всех сил’. Определенную поддержку сказанному придает то, что образ крови (бегущей по жилам) также часто связывается с семантикой усилия, тяжелого труда, ср. кровавый пот, до кровавых мозолей (подробнее см. [Михалищева 2012: 49]).
8 В то же время жилам свойственна определенная уязвимость и болезненность – и носитель диалекта обращает на это особое внимание, поскольку больные жилы мешают полноценно двигаться и трудиться. Иногда в лексике отражаются преходящие патологические состояния, ср. перм. жи́лы отломи́ть ‘сильно ударившись, растянуть сухожилие’ [Прокошева 2002: 246], влг. защипну́ть за жи́лу ‘о судорогах в икроножных мышцах’ [Зорина 2014: 85]. Важное место в «жильной» лексике и фразеологии занимает отражение ситуации надсады, чрезмерного или многолетнего труда с последующей потерей здоровья (как правило, необратимой): перм., пск. надрыва́ть жи́лы ‘тяжело работать’ [Мокиенко, Никитина 2008: 232], сиб. поднасади́ть жи́лочки ‘подорвать здоровье тяжелым многолетним трудом’ [Мокиенко, Никитина 2008: 233], арх. все жи́лы вы́тянуло ‘о состоянии усталости от повседневной работы (такой, что «сил больше нет»)’ [Истомин и др. (ред.) 2013: 471]. Показательны следующие контексты, описывающие такую ситуацию: Смотри, какима соврулинами стало жильё-то у меня на руках от работушки тяжелой (арх.) [Дуров 2011: 383]; Все венки от тяжести вырвало (арх.) [Гецова (ред.) 1993: 136]. При этом больные жилы являются не только следствием многолетнего телесного напряжения, но и препятствием к осуществлению физической деятельности: У меня ноги-то все вырвало, жилы-те вырвало, все наверху, тяжело не нать (арх.) [Гецова (ред.) 2012: 97].
9 Итак, болезненность натруженных вен, пожалуй, основная причина повышенного внимания к ним носителей диалекта. Но почему языку в этом случае нельзя было обойтись словом варикоз или «предложить» для этого собственно клинического понятия диалектные аналоги? Ведь, как уже говорилось, в говорах названия болезненных вен по сравнению с обозначением варикоза (собственно болезни) явно преобладают. Языковое предпочтение именно телесному проявлению (симптому, а не болезни) следует объяснить тем, что у вздувшихся вен есть, помимо болезненности, еще одна характерная особенность: они обладают специфическим внешним проявлением, проступая под кожей в виде продолговатых узловатых «нитей». Это становится причиной появления разнообразных метафор и сравнений при указании на них (при этом подчеркивается либо признак выпуклости, либо изогнутости сосудов): А на руках-то у нее всяких винтов (новг.) [Левичкин, Мызников 2010: 114]; Вены напрягаются валам-то (костр.) [ЛКТЭ]; У мамы тоже вьюнами (вены) (арх.); Жилы идут чуть не Кавказским хребтом, а у других как французские булки (арх.) [Гецова (ред.) 2012: 97]; Всю жизь работала, дак вон како выскирьё на руках (влг.) [Матвеев (ред.) 2002: 275]; в последнем контексте представлена метафора на основе влг. выскирьё́ ‘вывороченное с корнем дерево’. Ноги и руки, пораженные варикозом, «маркируются» такими определениями, как арх. ве́нистый, жилова́тый, жильева́тый [Гецова (ред.) 2012: 108; 116], а сами вздувшиеся вены могут вы́пехать (арх.) [Гецова 1993: 72], напруде́ть (арх.) [Дуров 2011: 347], т. е. выйти наружу. Кроме того, по отношению к вздувшимся венам употребляется ряд безличных глаголов, которые комплексно передают как характер внешнего проявления, так и признак связанной с этим симптомом боли, физического дискомфорта: арх. вы́тянуть [Гецова (ред.) 1993: 331], костр. рва́ть [ЛКТЭ], арх. вы́рвать [Гецова (ред.) 1993: 136]: Вы́рвало жильё от работы (арх.). Действия разрывания и натягивания ассоциируются с физическим дискомфортом, но в то же время через такие действия можно передать вид как бы разорванных или натянутых варикозных вен. Впрочем, некоторые глаголы полностью «сосредоточены» на признаке боли: Ноги у меня грызёт (перм.) [Борисова, Прокошева 2000а: 190]; Схватило жили-то (арх.) [Гецова 2012 (ред.): 113]).
10 Языковое предпочтение самим венам вместо понятия болезни, таким образом, следует объяснить отчасти доминированием конкретно-образного мышления над абстрактным у носителей диалекта, отчасти тем, что вздувшиеся вены – определенный специфический маркер ухудшения физического здоровья вследствие постоянного тяжелого труда. Функция маркирования вздувшихся вен ярко отражена в устойчивом сочетании арх. вдо́вья жи́ла ‘вздувшаяся вена на внутренней стороне пальцев рук’, ‘вздувшийся на переносице кровеносный сосуд, свидетельствующий о (будущем) вдовстве женщины’. Анализируя данное обозначение, Е. Л. Березович отмечает, что в нем следует предполагать реализацию представления о «проступании» вен от тяжелого труда, с которым сталкивается женщина после потери кормильца [Березович 2014: 239]. «“Вдовья” соматическая метафора отражает условия жизни вдовы и работает на “диагностику” состояния вдовства или на его предсказание» [Березович 2014: 276].
11 Определив причины важности представлений о вздувшихся венах для носителей традиционной культуры, рассмотрим более подробно, в чем специфика слов, которые их обозначают. Эти слова, с одной стороны, передают ощущение боли от варикоза, с другой стороны, представляют собой метафоры с акцентом на специфическом внешнем проявлении вздувшихся вен.
12 Среди наименований, связанных с болевым ощущением, заметны лексемы, которые являются родственными глаголу рвать: костр. рво́тина [ЛКТЭ], томск. рвани́на [Блинова 2002: 89]. В этих обозначениях акцентируется связанное с воспалением ощущение «рвущей» боли, ср. литер. нарыв, рвать ‘тошнить’, а также костр. рва́ть ‘о зубной боли’, рва́ть ве́ны ‘о венозных узлах’ [ЛКТЭ]. С другой стороны, с этими словами можно сопоставить перм., моск. рвани́на ‘о ветхой, надорванной веревке, бечевке, шнуре и т. п.’ [Там же: 353], что указывает на возможность метафорического переноса, при котором воспаленная вена сравнивается с натянутой веревкой. Семантический переход ‘нитка, веревка’ > ‘кровеносный сосуд’ отмечен и проанализирован в [Михалищева 2012: 32–33]. Не единожды приводимое ранее слово жила является ярким примером реализации такого перехода, так как оно обозначает как кровеносный сосуд, так и нитку [Михалищева 2012: 32]. При реализации перехода ‘нить/волокно’ > ‘кровеносный сосуд’ актуализируется сема ‘протяженный, длинный’ [Михалищева 2012: 33]. Далее увидим, в каких еще названиях вздувшихся вен «прочитывается» такая метафора.
13 Интересны такие слова, как влг. про́стни, просте́нья (мн. ч.) ‘вздувшиеся вены’ (Все ноги в этих простнях) [КСГРС], костр. про́стынь (На ноге простынь такой нагрызло) [ЛКТЭ]. Их можно сопоставить с про́стень ʻопухоль, наростʼ (ленингр.), которое является переносным от про́стень ʻком пряжи на веретенеʼ (арх., карел., ленингр.) [Герд (глав. ред.) 2002: 298]. Значение ʻрасширенные веныʼ у приведенных лексем также является переносным с участием образа волокна – пряжи с комьями, которые напоминают венозные «узлы». В то же время вариант про́стынь наводит на мысль о других смысловых оттенках: корневая ы позволяет сопоставлять лексему с глаголом стыть ‘затвердевать’ (на уровне вторичного народно-этимологического притяжения) с актуализацией физиологического ощущения, будто вены затвердевают, застывают.
14 Обозначение вздувшейся вены костр. ховру́ля [ЛКТЭ] следует связывать с костр. ховру́ля ‘нарост на дереве’ [ЛКТЭ]: через сравнение с наростом передается идея выпуклости. В то же время любопытно, что в одном из контекстов слово связывается с другим образом – нитью с утолщениями: Вот ткут нитки толстые, ткани ткутся. Как ховруля напряла – толсто, накорёкала – и вот ховруля (костр.) [ЛКТЭ]. Соответственно, вполне возможно, что появление значения ‘кровеносный сосуд’ произошло не напрямую через ‘нарост на дереве’, а с участием важного образа утолщенной нити, который, как мы видели, работает на другие названия вздувшихся вен. В то же время нельзя исключать, что определенную «поддержку» для этого соматического обозначения могли оказать формально близкие слова рвать, хворать с содержащейся в них семантикой боли и воспаления.
15 Костр. хру́ны ‘вздувшиеся вены’ [ЛКТЭ] следует поставить в один ряд с другими словами, обозначающими болезненные образования, – с влг. хру́на ʻструп, коростаʼ, хру́ны ʻболячки на головеʼ [Трубачев (отв. ред.) 1981: 103]. Но стоит заметить, что по отношению к этим словам считаются родственными, например, моск. хруньё́ ʻизорванная одежда, лохмотьяʼ, курск. хру́ни ʻлохмотьяʼ [Трубачев (отв. ред.) 1981: 103]. Все перечисленное приводится к глагольной праславянской основе *хręditi с общим значением ʻболеть, страдать, хворатьʼ, ср. олон. хряде́ть ʻхудеть, хиретьʼ [Трубачев (отв. ред.) 1981: 93–94]. Семантический переход ‘болеть’ > ‘лохмотья’ объясняется, по-видимому, тем, что для болезненного состояния характерны признаки нарушения целостности, «разорванности», что и приводит к появлению обозначений чего-то «в прямом смысле слова» разорванного. Что касается интересующего нас значения ‘вздувшиеся вены’, оно, по-видимому, появляется на пересечении двух мотивационных линий: через передачу признака боли, болезни и через реализацию упомянутого перехода ‘нитка, веревка’ > ‘кровеносный сосуд’. Показателен контекст: Хруны эки, как верёвки вены сделаются [ЛКТЭ].
16 Для всех рассматриваемых слов (рво́тина/рвани́на, ховру́ля, хру́ны, про́тсни) так или иначе актуализируется признак утолщения, выпуклости. Для передачи этого признака вздувшиеся вены сравниваются (или, по крайней мере, сравнение можно допустить) с натянутым волокном, нитью, веревкой (хру́на, рво́тина/рвани́на). Это сравнение тесно связано с ситуацией прядения, при котором появляются характерные утолщения на нитях (про́стень, возможно, ховру́ля). В то же время все слова семантически связаны с глаголами, передающими идею неприятного физиологического ощущения: рво́тина – рвать, про́стынь – стыть, хру́на – хряде́ть ‘болеть’, ховру́ля (предположительно, вторично) – рвать/хворать). При этом нельзя сказать, что две эти мотивационные линии (сравнение с нитью и передача признака боли) друг друга исключают. Напротив, они друг друга дополняют. Внешний признак утолщения, выпуклости, «натянутости» вен подобно нитям сопрягается с актуализацией внутренних неприятных ощущений «обладателя» варикоза. Само появление образа утолщенных, «разорванных» нитей связано с такими признаками боли, как нарушение целостности, ощущение «надорванности». Такой комплекс позволяет для обозначений вздувшихся вен выделить мотивационную триаду ‘боль’ – ‘рвать’ – ‘волокно/нить’.
17 Нам осталось проанализировать такое название вздувшейся вены, как арх. совру́лина [Дуров 2011: 383]. Оно является единожды зафиксированным и представляет собой затемненную в этимологическом отношении форму. Однако с учетом выделенных выше важных мотивационных признаков для названий вздувшихся вен мы предложим свои размышления касательно происхождения этой лексемы. Единственный известный нам контекст употребления слова (Смотри, какима соврулинами стало жильё-то у меня на руках от работушки тяжелой) позволяет предполагать, что вздувшаяся вена с чем-то сравнивается. Учитывая другие рассмотренные выше обозначения вен, следует искать мотивирующее значение типа ‘нить, волокно’. Однако обнаруживается не собственно семантика нити, а близкие по отношению к ней значения: арх. сарау́лки, сарау́лочки ‘бисерная кайма на подоле сарафана’, совру́льки, савру́льки ‘бусы’, совру́лина, совору́линка ‘бусина, бусинка’ [Сороколетов 2002: 16, 136; Сороколетов 2005: 191, 193], арх. собру́лины ‘бусы с крупными бусинами’ [Герд 2005: 195], олон. совру́льки ‘бусы, выкапываемые из-под земли’ [Куликовский 1898: 110]. Бусы также представляют собой нить с утолщениями (ср. Собрулины раньше звали, бусы толсты (арх.) [Герд 2005: 195]) – собственно бусинами, поэтому сравнение с ними «нитеобразных» узловатых вен в принципе оправдано. Но не следует на этом останавливаться, если учесть проблему происхождения перечисленных выше названий бус. М. Фасмер трактует олон. совру́лька ‘фальшивый жемчуг, выкапываемый из-под земли’ как неясное, но в примечании О. Н. Трубачева предлагается связь с глаголом соврать [Фасмер 1987: 706]. Логика такого предположения, очевидно, связана с тем, что рассматриваемое слово может быть арготическим, ведь оно называет фальшивые камни, которые, вероятно, шли на продажу.
18 Позволим себе, однако, предположить для приведенных названий бус другой первоисточник (не исключая при этом возможной роли глагольных форм соврать). По нашему предположению, эти слова следует сопоставить с многочисленными лексемами, обозначающими ежевику и шиповник. Вот лишь некоторые из них: арх. сарау́лина [КСГРС], ворон., курск., орл., р. Урал сербали́на, ворон. сербари́н, калуж. сорбали́нник, твер. сербалы́нина, ворон., ставроп. свереби́на, тул. сербале́зник ‘шиповник’, пск. сарабали́на, сорбали́на, новг., свердл. сырбо́ли́на, ряз. снобори́ха ‘ежевика’ [Сороколетов 2002: 129, 234; 2003: 181; 2005: 113; 2006: 12; 2010: 149] Полный перечень названий ежевики и шиповника с доминирующим начальным компонентом сорб-/серб- был приведен и проанализирован в [Шалаева 2019]. Мы приводим только малую часть этого многочисленного ряда, но приведенных лексем достаточно, чтобы увидеть, во-первых, их широкую распространенность в говорах, во-вторых, разнообразие вариантов в формальном отношении. В целях арготизации обозначений бус могло быть «проэксплуатировано» одно из таких названий ежевики или шиповника: бусы, как и ветви кустарника, являются продолговатыми и имеют выпуклости (ягоды/бусины). Повышенная формальная «пластичность» названий ежевики и шиповника4 создает благоприятные условия для появления внешне похожих, но не идентичных названий бус. Показательно, что среди них есть как наиболее близкие к обозначениям кустарников варианты сараулки, сорбулины, так и более далекие соврульки, соврулины. Узкий ареал названий бус по сравнению с широкой распространенностью названий ежевики и шиповника также позволяет считать, что значение ‘бусы’ вторично.
4. Названия шиповника и ежевики с компонентом сорб-/серб- представляют этимологическую проблему. Т. В. Шалаева осветила существующие версии происхождения этих названий и предполагает, что эти слова могли быть заимствованы (в качестве источника предлагается лат. sorbaria ‘рябинник’) [Шалаева 2019: 841]. Отмечается, что многообразие формальных вариантов характерно для лексических заимствований, у которых ввиду отсутствия связи с исконными корнями «нет опоры для сохранения стабильной структуры» [Шалаева 2019: 842].
19 Возвращаясь к слову совру́лина ‘вздувшаяся вена’, отметим, что его появление могло быть обусловлено не только значением ‘бусы’ у слов вроде совру́льки, но и стоящими за ними «кустарниковыми» словами, о которых шла речь выше. Ежевика и шиповник, как уже было сказано, имеют продолговатые ветви с утолщениями (ягодами), и это можно считать метафорической базой для появления значения ‘вздувшаяся вена’. В качестве параллели существует факт сравнения «жилы» (а точнее – сухожилия) с реалиями растительного мира. Русск. диал. лён ‘шейное сухожилие’ по происхождению является переносным на базе названия растения лён: как и в случае сравнения с нитью актуализируется сема ‘протяженный, длинный’ [Трубачев (отв. ред.) 1987: 115; Михалищева 2012: 33]. В то же время, помимо формы с характерными утолщениями, важен также цветовой признак, поскольку носители диалекта обращают внимание на характерный цвет венозных утолщений: Видите, вены как видны синие [Борисова, Прокошева (ред.) 2000а: 190]. Ср. также разделение в словаре В. И. Даля кровеносных сосудов на жилы боевые (артерии) и жилы чернокровные (вены) [Даль 1905: 504]. В связи с этим можно предположить, что темный цвет ягод ежевики мог послужить дополнительным общим с воспаленными венами признаком, способствующим появлению рассматриваемой соматической лексемы.

References

1. Balakhonova L. I., Voinova L. A. Slovar' sovremennogo russkogo literaturnogo yazyka [Dictionary of the modern Russian literary language]. Moscow, Leningrad, AS USSR Publ., 1963. Vol. 14. 1390 p.

2. Belova O. V. [Blood]. Slavyanskie drevnosti: etnolingvisticheskii slovar’ [Slavic antiquities: ethno-linguistic dictionary. Gen. ed. of N. I. Tolstoy]. Moscow, Mezhdunarodnye Otnosheniya Publ., 1999, vol. 2, pp. 677–681.

3. Berezovich E. L. Russkaya leksika na obshcheslavyanskom fone: semantiko-motivatsionnaya rekonstruktsiya [Russian lexis against a general Slavic background: semantical and motivational reconstruction]. Moscow, Russian Foundation for the Promotion of Science and Education Publ., 2014. 488 p.

4. Berezovich E. L. [On the etymology of Russian lexis designating life-forces]. Slova, konstruktsii i teksty v istorii russkoi pis'mennosti [Words, constructions and textes in the history of Russian writing]. Collection of articles for the 70th anniversary of the academician A. M. Moldovan. St. Petersburg – Moscow, Nestor-Istoriya Publ., 2021. (In Russ.)

5. Blinova O. I. ( ch. ed.). Vershininskii slovar' [Dictionary of the village of Vershinino]. Vol. 6. Tomsk, Tomsk Univ. Publ., 2002. 454 p.

6. Borisova A. N., Prokosheva K. N. (ed.). Slovar' permskikh govorov [Dictionary of Perm dialects] Vol. 1. Perm, Knizhnyi Mir Publ., 2000. 479 p.; Vol. 2. Perm, Knizhnyi Mir Publ., 574 p.

7. Boyarinova L. Z. Slovar' smolenskikh govorov [Dictionary of Smolensk dialects]. Smolensk, Smolensk Univ. Publ., 1998. Vol. 8. 202 p.

8. Durov I. M. Slovar' zhivogo pomorskogo yazyka v ego bytovom i etnograficheskom primenenii [Dictionary of living Pomor language in its household and ethnographic use]. Resp. ed. I. I. Mullonen. Petrozavodsk, Russian Academy of Science Publ., 2011. 453 p.

9. Eremina M. A. Leksiko-semanticheskoe pole “Otnoshenie cheloveka k trudu” v russkikh narodnykh govorakh: etnolingvisticheskii aspect. Diss. cand. fil. nauk [Lexical and semantic field “People's attitude to work”: ethnolinguistic aspect. Candidate philol. sci. diss.]. Yekaterinburg, 2011. 236 p.

10. Fasmer M. Etimologicheskii slovar’ russkogo yazyka [Etymological dictionary of the Russian language]. Moscow, Nauka Publ., 1987. Vol. 3. 832 p.

11. Filin F. P. (ch. ed.). Slovar' russkikh narodnykh govorov [Dictionary of Russian dialects]. Vol. 3. Moscow, Leningrad, Nayka Publ., 1968. 360 p.; Vol. 9. Moscow, Leningrad, Nayka Publ., 1972. 362 p.

12. Gerd A. S. (ch. ed.). Slovar' russkikh govorov Karelii i sopredel'nykh oblastei [Dictionary of Russia dialects of Karelia and neighboring regions]. St. Petersburg, St. Petersburg Univ. Publ., 2002. Vol. 5. 664 p.

13. Getsova O. G. (ed.). Arkhangel'skii oblastnoi slovar' [Arkhangelsk regional dictionary]. Vol. 5. Moscow, Moscow Univ. Publ., 2012. 351 p.

14. Istomin A. A. and others (ed.). Ust'yanskii narodnyi slovar'. P. Oktyabr'skii (Arkhangel'skaya oblast') [Folk dictionary of Ustyansky District. Oktyabr'skii town (Arkhangelsk Region)]. Local History Museum Publ., 2013. 496 p.

15. Kreidlin G. E. (exec. officer). Yazyk i semiotika tela [in 2 vol. Vol. 1] Telo i telesnost' v estestvennom yazyke i yazyke zhestov [Language and body semiotics: in 2 vol. Vol. 1: Body and embodiment in natural language and sign language]. Moscow, Novoye Literaturnoye Obozreniye Publ., 2020. 672 p.

16. Levichkin A. N., Myznikov S. A. Novgorodskii oblastnoi slovar' [Novgorod regional dictionary]. Ed. by A. K. Matveev. St. Petersburg, Nauka Publ., 2010. 1435 p.

17. Matveev A. K. (ed.). Slovar' govorov Russkogo Severa [Dictionary of dialects of the Russian North]. Vol. 2. Yekaterinburg, Ural Federal Univ. Publ., 2002. 292 p.; Vol. 3. Yekaterinburg, Ural Federal Univ. Publ., 2005. 388 p.

18. Mikhalishcheva S. S. “Vnutrennie” somatizmy v russkoi yazykovoi traditsii: etnolingvisticheskii aspekt [“Inner” somatisms in the Russian linguistic heritage: ethnolonguistic aspect: master's thesis]. Yekaterinburg, 2012. 123 p.

19. Mokienko V. M., Nikitina T. G. Bol'shoi slovar' russkikh pogovorok [Great dictionary of Russian sayings]. Moscow, Media Grupp Publ., 2008. 785 p.

20. Panikarovskaya T. G. (ed.). Slovar' vologodskikh govorov [Dictionary of Vologda dialects: textbook on Russian dialectology]. Vol. 2. Vologda, 1985. 183 p.; Vol. 6. Vologda, 1993. 122 p.

21. Prokosheva K. N. Frazeologicheskii slovar' permskikh govorov [Phraseological dictionary of Perm dialects]. Perm, Perm Univ. Publ., 2002. 431 p.

22. Shabalina E. V. Semantiko-motivatsionnoe svoeobrazie russkoi leksiki s chislovym komponentom: etnolingvisticheskii aspect. Diss. cand. fil. nauk [Semantic and motivational singularity of Russian vocabulary with a numerical component: ethnolinguistic aspect. Candidate philol. sci. diss.]. Yekaterinburg, 2011. 175 p.

23. Shalaeva T. V. [On the etymology of East Slavic phytonyms with the сорб-/серб- (sorb-/serb) elements]. Leksicheskii atlas russkikh narodnykh govorov [Lexical atlas of Russian folk dialects (Materials and studies)]. St. Petersburg, 2019, pp. 834‒848. (In Russ.)

24. Shanskii N. M. Etimologicheskii slovar’ russkogo yazyka [Etymological dictionary of the Russian language]. Iss. 1. Moscow, Moscow Univ. Publ., 1963. 197 p.

25. Shvedova N. Yu. (resp. ed.). Tolkovyi slovar' russkogo yazyka s vklyucheniem svedenii o proiskhozhdenii slov [Explanatory dictionary of the Russian language with information on words origin]. Moscow, Azbukovnik Publ., 2011. 1175 p.

26. Sorokoletov F. P. (ch. ed.). Slovar' russkikh narodnykh govorov [Dictionary of Russian dialects]. Vol. 36. St. Petersburg, Nauka Publ., 2002. 344 p.; Vol. 39. St. Petersburg, Nauka Publ., 2005. 342 p.; Vol. 40. St. Petersburg, Nauka Publ., 2006. 346 p.; Vol. 43. St. Petersburg, Nauka Publ., 2010. 350 p.

27. Trubachev O. N. (resp. ed.). Etimologicheskii slovar’ slavyanskikh yazykov: praslavyanskii leksicheskii fond [Etymological dictionary of Slavic languages: Proto-Slavic vocabulary]. Vol. 8. Мoscow, Nauka Publ, 1981. 252 p.; Vol. 14. Мoscow, Nauka Publ, 1987. 268 p.

28. Zhuravlev A. F. [Rus. двужильный (dvuzhil'nyi)]. Etimologia [Etymology], 1985. Moscow, 1988, pp. 78–81. (In Russ.)

29. Zorina L. Yu. (resp. ed.). Zolotye rossypi: slovar' ustoichivykh oborotov rechi v vologodskikh narodnykh govorakh [Gold fields: dictionary of fixed figures of speech in Vologda dialects]; Vologda, Vologda Univ. Publ., 2014. 304 p.

Comments

No posts found

Write a review
Translate