Везде
O. Mandelstam’s Poem “Life Has Fallen Like a Comet…” (1925): An Experience of Minimalistic Poetics
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
O. Mandelstam’s Poem “Life Has Fallen Like a Comet…” (1925): An Experience of Minimalistic Poetics
Annotation
PII
S013161170020750-4-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Irina Surat 
ORCID: 0000-0001-5933-0491
Affiliation: A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 3
Pages
117-127
Abstract

The article studies O. Mandelstam's poem “Life has fallen like a comet…” (1925) as a rare work experience of minimalistic poetics in his mature work. The article follows the development of the lyrical plot based on the lexical and grammatical analysis of the text and the composition of its images. Semantically the poem is divided into three parts, each consisting of three verses, and this division corresponds with the changing of verb forms from present (the first part) to past (the second part) and to future (the third part). We show that the specular composition is supported by lexical repetitions – the key words from the first part of the text are also reflected in the final strophes. A series of images passes through the whole poem – images that are connected with the central theme of light – summer lightning, ray, flash, glow. The lyrical plot represents the movement from reality through rejection of the past towards a fairytale-like ideal futureю This movement is followed by devices of folklorization of the lyrical narrative. Syntactic structures and poetic formulas allude to A. S. Pushkin's “Tale of Tsar Saltan” and to P. P. Ershov's “Little Humpbacked Horse”. The range of images includes recurring in Mandelstam's work images-symbols – “apple”, “gold”, “raspberry”, their semantics becomes clearer when studied in a wider horizontal context. The semantical analysis of the poem is complemented by a biographical commentary.

Keywords
Mandelstam, lyrical plot, composition, semantics, lexical and grammatical analysis
Date of publication
27.06.2022
Number of purchasers
11
Views
120
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1

У Осипа Мандельштама есть так называемые «простые стихи», не осложненные цепочками метафор и множеством культурных ассоциаций, стихи с короткими строчками и ясными образами. Таковы не только ранние, не только детские его стихи, но и некоторые «взрослые» стихотворения 1920–1930-х годов, как, например, «Я наравне с другими…» (1920), «Жил Александр Герцевич…» (1931), «О как же я хочу…» (1937), – к этому ряду примыкает и стихотворение 1925 года, о котором пойдет речь:
2 Жизнь упала, как зарница,Как в стакан воды ресница.Изолгавшись на корню,Никого я не виню...
3 Хочешь яблока ночного,Сбитню свежего, крутого,Хочешь, валенки сниму,Как пушинку подниму.
4 Ангел в светлой паутинеВ золотой стоит овчине,Свет фонарного луча До высокого плеча…
5 Разве кошка, встрепенувшись,Черным зайцем обернувшись,Вдруг простегивает путь,Исчезая где-нибудь.
6 Как дрожала губ малина,Как поила чаем сына,Говорила наугад,Ни к чему и невпопад.
7 Как нечаянно запнулась,Изолгалась, улыбнулась Так, что вспыхнули чертыНеуклюжей красоты.
8 Есть за куколем дворцовымИ за кипенем садовымЗаресничная страна –Там ты будешь мне жена.
9 Выбрав валенки сухиеИ тулупы золотые,Взявшись за руки, вдвоемТой же улицей пойдем,
10 Без оглядки, без помехиНа сияющие вехи –От зари и до зариНалитые фонари.
11 1925
12 Эти стихи о любви и счастье, в целом они понятны, не вызывают особых вопросов и, кажется, не требуют комментария. Читателю не обязательно знать, что Мандельштам в это время был влюблен в актрису и поэтессу Ольгу Ваксель, что у них был короткий бурный роман с драматичным разрывом отношений, – вся эта информация представляется лишней, не влияющей на читательское восприятие. Здесь возникает другой вопрос и возможность другого комментария: как понятное чувство претворяется в событие эстетическое, какими средствами достигает поэт того ощущения чуда, какое оставляют в душе эти стихи? Хочется понять, где тут кроется тайна самой поэзии.
13 Стихотворение построено как монолог с обращениями к любимой женщине, в ходе его назревает и свершается некое внутреннее событие – попробуем его увидеть, считать, а для этого рассмотрим лексико-грамматическую и образную композицию стихотворения.
14 При жизни Мандельштама эти стихи не печатались, в современных изданиях они публикуются по сохранившемуся списку руки Надежды Яковлевны, где последние три строфы отделены чертой от предшествующих. Однако семантически текст делится не на две части, а на три – по три строфы в каждой. Первая часть – экспозиция, в ней заданы мотивы и образы, на которых держится сюжет. Главный из них связан с темой света: зарница, луч, вспышка, сияние – это образы прошивают все стихотворение от начала до конца, придают ему цельность и композиционную завершенность. Собственно, явление света и есть его основная тема, вводимая в первом же стихе словом «зарница». Первое явление света катастрофично: «жизнь упала, как зарница» – упала, но не рухнула, в ней случилось что-то природно-стихийное и в то же время единичное, интимное, связанное с личной виной. Дальше начальный стих как будто опровергается, сюжет движется не по линии обрушения жизни, а по линии развития световых образов. От плана самого общего поэт через запятую переходит к самому конкретному – «как в стакан воды ресница», – и это характерный для Мандельштама ход, уравнивающий большое и самое малое в личном переживании событий.
15 «Ресница» – знаковая деталь, возникающая и в других мандельштамовских стихах, один из блуждающих образов его поэзии. «Ресничной» темой начинается стихотворение 1935 г., вызванное известием о смерти Ольги Ваксель: «На мертвых ресницах Исакий замерз…»; появляется эта тема и в двух переводах сонетов Петрарки 1934 г.: «Ресничного недолговечней взмаха» («Как соловей, сиротствующий, славит…»); «Срок счастья был короче, / Чем взмах ресницы» («Промчались дни мои – как бы оленей…»). Но в оригиналах Петрарки ресницы не упомянуты – они привнесены в оба переложения волею переводчика. И эти переложения тоже связаны с воспоминаниями об Ольге Ваксель – во всяком случае именно так считала Надежда Яковлевна Мандельштам [Мандельштам 1999: 255]. Итак, образ Ваксель отмечен этой деталью в стихах Мандельштама, что совсем не случайно: в стихах самой Ольги Ваксель ресницы встречаются много раз, как и в ее мемуарах, где ее норвежский муж фигурирует с прозвищем «Реснички» [Ваксель 2012: 170–172, 176, 198, 320, 326, 332, 333, 364]. Вместе с тем длинные красивые ресницы – это и характерная черта внешнего облика самого Мандельштама, зафиксированная в воспоминаниях о нем, обсуждавшаяся Ахматовой и Надеждой Яковлевной [Ахматова 1990: 199; Мандельштам 1999: 441] и попавшая в обращенное к нему стихотворение Цветаевой: «отрок / Лукавый, певец захожий, / С ресницами – нет длинней» («Откуда такая нежность?», 1916). Выходит, что «ресница» в мандельштамовском стихотворении 1925 г. – заветная деталь, объединяющая поэта с возлюбленной, знак их близости, общности, родства, но это проясняется только из биографического контекста, не известного читателю. Если же говорить о структуре стихотворения, то эта деталь – композиционный замок, открывающий лирический сюжет и замыкающий его в финальных строфах, в образе «заресничной страны», где возможно совместное счастье.
16 К теме лжи и вины («Изолгавшись на корню, / Никого я не виню») есть комментарий Надежды Яковлевны: «В стихах Ольге Ваксель выдумана “заресничная страна”, где она будет ему женой, и мучительное сознание лжи – жизнь изолгалась на корню. Он не переносил двойной жизни, двойственности, разлада, совмещения несовместимого и всегда чувствовал себя “в ответе” (чувство виновности и греховности), как сказано в группе поминальных стихов» [Мандельштам 1999: 254–255]. Эти психологические пояснения важны для мемуаров, для биографии, а для развития лирического сюжета важно другое: мотив вины влечет за собой тему первородного греха, проступающую во второй строфе – в образе «яблока ночного», предлагаемого возлюбленной, только соблазнителем здесь выступает не женщина, а сам поэт.
17

Образ яблока имеет большую историю в поэзии Мандельштама, это образ широкого семантического спектра, здесь же, в этих стихах, он несет скрыто-эротическую окраску, усиленную упоминанием «сбитня свежего крутого» – сладкого пряного напитка, предлагаемого героине вместе с ночным яблоком. Эротическая семантика «яблочной» темы раскрывается во втором стихотворении того же времени, также связанном с Ольгой Ваксель:
18

Я только запомнил каштановых прядей осечки,
19

Придымленных горечью – нет, с муравьиной кислинкой;
20

От них на губах остается янтарная сухость.
21

В такие минуты и воздух мне кажется карим,
22

И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой;
23

И то, что я знаю о яблочной, розовой коже…
24

«Из табора улицы темной…», 1925
25

Тут слышатся отзвуки библейской Песни Песней, сравним: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волоса твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской…»; «Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими…» (Песнь Песней 4: 1, 3)1. В стихах о зарнице эротические мотивы не развернуты, но имплицитно они присутствуют, образ яблока совмещает в себе тему запретного плода, грехопадения и чувство полноты и радости жизни – этими чувствами, этой радостью сопровождается «яблочная» тема и в других сочинениях Мандельштама (подробнее см.: [Сурат 2009: 277–287]).

1. Синодальный перевод. В других переводах фигурируют «гранат» или «яблоко».
26

Вслед за традиционно-символическим, мифологическим «яблоком» появляются в стихотворении детали бытовые, подчеркнуто прозаические – «валенки», «тулупы», но и они подсвечены райским светом. Возникает тема легкости и движение вверх («как пушинку подниму») – как будто вопреки падению вниз, с которого начинается стихотворение.
27

Третья строфа – видение ангела-возлюбленной2 и апофеоз света, достигаемый особой оптикой: Мандельштам строит кадр в контражуре, как в фотографии или в живописи, когда источник света находится позади изображаемой фигуры. Ангел светится в луче, идущем из-за его спины. Можно (но не обязательно) договорить и домыслить: «светлая паутина» – это светящиеся волосы возлюбленной, вроде нимба, а «золотая овчина» - это ее шуба, просвеченная фонарным лучом. Надежда Яковлевна без связи с этими стихами вспоминала: «…Ольга Ваксель ходила в нелепой шубе, которую сама называла “шинелью”. Именно в этой “шинели” она цвела красотой, которой я не могла не завидовать» [Мандельштам 1999: 257]. В мандельштамовском стихотворении «нелепая шуба» преображается в «золотую овчину», и вся фигура возлюбленной предстает золотым светящимся ангелом. Золото – особая тема у Мандельштама и особая краска в его образной палитре; здесь напомним лишь один пример из стихотворения 1920 года: «А счастье катится как обруч золотой…» («Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…»). Золото – символ счастья, красоты, полноты; в нашем стихотворении метафорой счастья оказывается «золотая овчина», ей вторят «тулупы золотые» в предпоследней строфе – связь этих образов с «золотым руном» древнегреческого мифа кажется несомненной и неслучайной.

2. Ср. комментарий А. Г. Меца: «Речь идет о фигурах ангелов на углах фронтона Исаакиевского собора» [Мандельштам 2009: 688].
28

Другой значимый образ этой строфы – луч, тоже один из устойчивых образов Мандельштама, луч в его стихах бывает «смиренным», «скудным», «догорающим», «тихим», «тонким», «звездным», а бывает источником не только света, но и счастья:
29

О, как же я хочу,
30

Не чуемый никем,
31

Лететь вослед лучу,
32

Где нет меня совсем.
33

А ты в кругу лучись –
34

Другого счастья нет –
35

И у звезды учись
36

Тому, что значит свет.
37

«О, как же я хочу…», 1937
38

В стихотворении о «зарнице» луч света исходит от прозаического фонаря, однако именно этим «фонарным лучом» преображается реальность. Не забудем и о том, что светит он в ночи, но тьмы нет в этих стихах – все в них залито светом.
39 Такова экспозиция лирического сюжета, развернутая в первых трех катренах. Дальнейшее кажется странным и не слишком связанным с любовной темой: внезапное появление кошки, превращение ее в черного зайца и таинственное исчезновение. Вопросы вызывает и странный синтаксис: «Разве кошка, встрепенувшись… Вдруг простегивает путь…» – по-видимому, это эллипсис, пропуск какого-то элемента синтаксической конструкции: «Разве кошка, встрепенувшись…» Допускается какое-то событие, внезапная перемена декораций, разрыв реальности. Мотив превращения носит сказочный характер, лексически он близко соотносится с эпизодом пушкинской «Сказки о царе Салтане»: «Встрепенулась, отряхнулась / И царевной обернулась: / Месяц под косой блестит, / А во лбу звезда горит…» В стихе «Вдруг простегивает путь» видим замену глагола в коллокации «прокладывать путь» [Успенский, Файнберг 2020: 143] – слово «простегивает» разрушает автоматизм традиционного сочетания и придает ему визуальную конкретность. Важно и появление слова «путь» в этой строфе – тема открытого пути в конечном итоге достраивает весь лирический сюжет. Совмещение кошки и зайца на этом пути прочитывается как контаминация двух дурных примет, при этом мотив внезапного превращения маркирует выход из реальности и переход в другое, сказочное измерение.
40 Пятая и шестая строфы синтаксически двусмысленны: «Как дрожала губ малина, / Как поила чаем сына…», «Как нечаянно запнулась…» – что значит это анафорическое «как»? А. Ласкин полагает, что это традиционный «песенный зачин» [Ваксель 2012: 380], нам же кажется, что это тоже эллипсис – пропуск глагола, означающего воспоминание: « как дрожала губ малина…». Пятая и шестая строфы грамматически отнесены в прошлое – настоящее время глаголов первой части здесь сменяется прошедшим временем. За этой динамикой видится жест отсечения прошлого со всеми его проблемами и трудностями: в прошлом остается ложь говорящего, как и зеркально упомянутая ложь его возлюбленной, в прошлом остается и ее сын – в сказочное будущее герои стихотворения выходят вдвоем, без осложняющих обстоятельств, свободные и счастливые. Мандельштам тонко работает с грамматическим временем в этих стихах, выстраивая последовательность настоящего (первая часть), прошедшего (часть вторая) и будущего (финальные строфы).
41 Особого комментария заслуживает «губ малина» – единственная конкретная деталь в портрете возлюбленной. Эта эротическая метафора имеет дополнительный скрытый обертон, проясняемый при подключении горизонтального контекста: «малина» у Мандельштама чаще всего обозначает цвет – оттенок красного или алого, но не просто цвет, а цвет горящий. Самый близкий по времени пример – образ из стихотворения «1 января 1924 года»: «Пылает на снегу аптечная малина» – имеются в виду подсвеченные стеклянные шары с малиновой жидкостью – указатели аптек; вероятно, он восходит к стихам Ахматовой: «И малиновые костры, / Словно розы, в снегу растут» («Как ты можешь смотреть на Неву…», 1914). Если учесть эту контекстуально обусловленную дополнительную окраску образа, то «губ малина» поддерживает главную тему стихотворения – тему сияния, свечения, горения; в следующем катрене портрет героини довершается глаголом того же семантического спектра: «…вспыхнули черты / Неуклюжей красоты».
42 В трех завершающих строфах лирический сюжет переносится из реальности в область мечты, в сказочное будущее, здесь развивается фольклоризованный, поэтический нарратив, органично уложенный в традиционно-сказочный четырехстопный хорей с парной рифмовкой, – размер, в частности, пушкинских «Сказки о царе Салтане», «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях», «Сказки о золотом петушке». Повтор предлога «за» в пространственном значении напоминает зачин сказки П. П. Ершова «Конек-горбунок» (первые четыре стиха ее убедительно приписываются Пушкину): «За горами, за лесами, за широкими морями…»; дальше предлог «за» превращается в приставку – возникает «заресничная страна», в которой реальность отражается как в волшебном зеркале. «Куколь дворцовый» и «кипень садовый» обычно комментируют как Таврический дворец и Таврический сад в Петербурге, вблизи которых жила Ольга Ваксель [Мандельштам 1990: 500; Мандельштам 2009: 688], но такой конкретно-топографический комментарий вряд ли согласуется с развитием лирического сюжета от реальности к сказке. «Куколь и кипень» – фольклоризованные образы, сигнатуры воображаемого, анти-реального мира.
43 «Заресничная страна» возвращает нас к реснице первой строфы – зеркальный принцип выдерживается и в дальнейшем описании, в симметричном повторении образов и деталей из первой и второй частей стихотворения – «валенки», «тулупы», «фонари», так реальность отражается в мечте. В «заресничной стране» чудесным образом сбывается желаемое и предначертанное: «Там ты будешь мне жена». Это высказывание большой эмоциональной силы напоминает столь же весомо звучащее у Пушкина: «Знай, близка судьба твоя, / Ведь царевна эта – я» («Сказка о царе Салтане») – обращение к суженой/суженому, та же интонация, то же знание судьбы, утверждаемое простым, уверенным словом.
44 Предпоследняя строфа начинается с важного слова «выбрав»; ср. альтернативные строки в более поздних стихах: «И дорог мне свободный выбор / Моих страданий и забот» («О, как мы любим лицемерить…», 1932) – «Я ль без выбора пью это варево…» («Стихи о неизвестном солдате», 1937). Возможность выбора – знак обретенной свободы, а «валенки сухие» – важный для человека 1920-х годов символ достигнутого благополучия. «Золотая овчина» удваивается в «заресничной стране», превращается в «тулупы золотые» – герои теперь вместе, они «вдвоем», все у них общее, и этому соответствует грамматическое устройство текста: единственное число предыдущих строф меняется на множественное – это касается и существительных, и глагольных форм, а вернее – одной ключевой формы глагола первого лица будущего времени: «пойдем».
45 Этим глаголом означен перелом от статики к динамике – путь открыт, и это путь свободы и путь света: «Без оглядки, без помехи / На сияющие вехи…». Упоминание «зари» отзывается «зарнице» начального стиха – так замыкается световая линия лирического сюжета. Колористическая композиция стихотворения тоже замкнута в кольцо: золотой – черный – малиновый – золотой. Что значит «от зари и до зари»? это время ночи – от вечерней зари до утренней, но повтором создается ощущение бесконечного движения от одного источника света к другому. Если вспомнить тему вины и «яблока ночного» в первых строфах, то можно увидеть, как просвечивает здесь сюжет возвращения в рай. Так минимальными поэтическими средствами создается глубокое смысловое пространство этих стихов, открывающееся при подключении горизонтальных, собственно мандельштамовских контекстов.

References

1. Mandel'stam N. Ya. Vtoraya kniga [The second book]. Moscow: Soglasie Publ., 1999. 768 p.

2. Surat I. Z. Mandel'shtam i Pushkin [Mandel'stam and Pushkin]. Moscow, IMLI RAN, 2009. 384 p.

3. Uspenskii P. F., Fainberg V. V. K russkoi rechi. Idiomatika i semantika poehticheskogo yazyka O. Mandel'shtama [Idiomatics and semantics of Mandelstam’s poetical language]. Moscow, Novoe Literaturnoe Obozrenie Publ., 2020. 360 p.

Comments

No posts found

Write a review
Translate