Везде
Semantic Fullness of the Concept ‘History’ in the Artistic World of M. Y. Lermontov
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Semantic Fullness of the Concept ‘History’ in the Artistic World of M. Y. Lermontov
Annotation
PII
S013161170021744-7-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Irina A. Kiseleva 
Affiliation: Moscow State Regional University
Address: Russian Federation, Moscow
Ksenia A. Potashova
Affiliation: Moscow State Regional University
Address: Russian Federation, Moscow
Alyona S. Ermakova
Affiliation: Moscow State Regional University
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 4
Pages
63-74
Abstract

The subject of the analysis of this study is the semantics of history in Lermontov's poetry. The relevance of understanding history for the poet is determined by the events that he witnessed and participated in – the Caucasian War, the echoes of the Patriotic War of 1812. In the course of the analysis, it was revealed that the meaning of past tenses in Lermontov's linguistic picture of the world is expressed through specific units of language: abstract nominatives antiquity, belief, tradition, history, giving general ideas about the historical process and having a wide emotional spectrum. Another feature of the linguistic picture are words that acquire an evaluative character in the context of his works are ancient, past, long ago, as well as phrases with a constructively conditioned meaning in the legends of glory, former years, former days, former years, in recent years, long ago, giving the text a touch of folklore stylization. The folklore-stylized constructions characteristic of Lermontov's idiostyle bring the features of a conversational style into the poetic narrative and set an illusion of fabulousness with the semantics of looking into the past. The article reveals that lexical richness of the concept ‘history’ and its semantic fullness are associated with a keen sense of Lermontov's personal involvement in the value-semantic coordinates of traditional culture. Lermontov's memory of history is a measure of a person's spiritual and moral worthiness. The poet considers personal existence as an organic part and an analogue of history in its traditional sense as the movement of time and its value content.

Keywords
heroics, history, antiquity, tradition, the Caucasus, M. Yu. Lermontov, worldview
Acknowledgment
Исследование выполнено при финансовой поддержке РНФ, проект № 22-28-00025.
Received
27.09.2022
Date of publication
27.09.2022
Number of purchasers
3
Views
64
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf Download JATS
1 В предисловии к «Журналу Печорина» М. Ю. Лермонтов, размышляя о предмете повествования, высказывает примечательное суждение, отражающее семантическую многозначность слова история: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа» [Лермонтов 1954–1957, т. 6: 249]. Данное суждение ярко демонстрирует бытование двух равноправных лексических значений слова история в языковой картине мира Лермонтова: 1) история как жизненный путь, судьба отдельно взятого человека («совокупность фактов и событий, связанных с кем-, чем-л.» [Евгеньева 1999, т. 1: 691]); 2) история как совокупность фактов прошлого, течение и развитие всего человечества («прошлое, сохраняющееся в памяти людей» [Евгеньева 1999, т. 1: 691]). Несмотря на то что в приведенном контексте Лермонтов отдает предпочтение первому смыслу, все же «история целого народа» в значительной степени занимала творческое мышление поэта, обладающего «историческим чутьем» [Андреевский 2014: 297]. Истории отведено особое место в художественном мире Лермонтова: поэт разворачивает сюжеты своих произведений на фоне древнерусской истории, осмысляет события Отечественной войны 1812 года; предметом его пристального интереса становится начавшаяся в 1817 году Кавказская война. Современный поэту кавказский мир, в который Лермонтов был активно вовлечен, начиная с детских впечатлений в станице Шелковой, где гостил он ребенком, до участия в военных действиях в чине поручика Тенгинского полка, имел в его сознании безусловное историческое измерение. Поэт, безусловно, понимал и чувствовал, что именно на Кавказе в его время вершилась история.
2 Слово история, по данным «Частотного словаря языка М. Ю. Лермонтова», употребляется 52 раза [Мануйлов 1982: 732]. В значении общечеловеческого диахронического процесса слово история используется поэтом лишь единожды – в приведенном фрагменте из «Героя нашего времени». Непосредственно под «историей» Лермонтов понимал историю человека, т. е. его жизненный путь или отдельные поступки («Ее история ужасна, // Как вспоминанье без надежд» («Демон») [Лермонтов 1954–1957, т. 4: 230], «Пускай историю страстей // И дел моих хранят далекие потомки» («Наполеон») [Лермонтов 1954–1957, т. 1: 47]); занимательный рассказ из жизни («Если хотите, я расскажу: это целая история», «Мне страх хотелось вытянуть из него какую-нибудь историйку» («Герой нашего времени») [Лермонтов 1954–1957, т. 6: 238, 208]); отрасль науки, дисциплину («…Длинный год // Провел он средь тетрадей, книг, историй // Грамматик, географий и теорий» («Сашка») [Лермонтов 1954–1957, т. 4: 73]).
3 Следует отметить, что богатая смысловая наполненность слова история была характерной для языковой ситуации конца XVIII – первой трети XIX века. Аналогичное употребление этой лексемы находим и в словаре языка А. С. Пушкина – превалирующим у поэта оказывается обозначение этим словом отрасли науки «о прошлом человечества, стран, народов в их развитии», а также «рассказ, повествование, происшествие, случай» [Виноградов 2000, т. 2: 272–273]. Полисемия слова история напрямую связана с его этимологией. В активном составе русского языка эта лексема в значении «исторического повествования» была зафиксирована уже в XIV–XV вв. наряду с формами «исторический» и «историйский» [Срезневский 1893: 1151], [Черных 2007, т. 1: 360]. Затем в XVII – начале XVIII века слово было вытеснено формой польского происхождения «гистория» в значении «рассказ, происшествие, повесть» [Черных 2007, т. 1: 360]. Со второй половины XVIII века, т. е. периода, характеризующегося развитием исторической науки, ставшей «почвой, на которой вырастал интерес к судьбам народа» [Киселева 2019: 45], к историческим процессам прошлого, памятникам древнерусской культуры и устной словесности, старая форма история вновь начинает входить в активное словоупотребление со значением «закономерного поступательного развития действительности» [Черных 2007, т. 1: 360]. В подобном значении лексема не раз встречается в размышлениях Г. Р. Державина («исторьи веки», «история есть цепь злодейств» [Державин 1864–1867, т. 1: 625, т. 2: 715]) и используется Н. М. Карамзиным в названии его фундаментального труда об истории Государства Российского.
4 Для выражения значения ретроспективы, определяющей семантическую наполненность понятия «история», наделения звуковой оболочкой обращения к историческому прошлому государства Лермонтов использовал слово древнерусского происхождения старина, которое с XI века употреблялось для обозначения «прежнего времени» [Черных 2007, т. 2: 199]. Именно слово старина как в связи с наибольшей частотностью использования, так и в связи с присущей ему сосредоточенностью на выражении исторической памяти определяется как центр понятия «история» в языковой картине мира поэта. В то же время само употребление Лермонтовым слова старина отмечено различным спектром образности, оценочности и экспрессивности, что говорит о множественности смысловых оттенков этого слова.
5 В «Словаре языка Лермонтова» лексема старина встречается 44 раза, лексема «старинный» – 6 раз [Мануйлов 1982: 772]. Старина понимается поэтом как время прошедшее, эпоха со своими событиями, явлениями и героями («старинны годы»), это лексическое значение и выступает в качестве основного. Старина – это условное время, являющееся неким эталоном, призмой для оценивания событий современности. Эпитет старинный связан с высокими достоинствами человека: «Один Вадим да Ингелот // На сердце будут сохранять // Старинной вольности любовь» («Последний сын вольности» [Лермонтов 1954–1957, т. 3: 116]). Старинные годы для Лермонтова – это времена свободы, укоренения в традиции, верной системы ценностных координат: «Где прежде греки воспевали // Их храбрость, вольность; но оне // Той страшной участи не знали, // И дышит всё здесь стариной, // Минувшей славой и войной» («Корсар» [Лермонтов, 1954–1957, т. 3: 43]).
6 В системе временных координат история может иметь различную отнесенность. История может вовсе не знать временной принадлежности: «В старинны годы люди были // Совсем не то, что в наши дни; // (Коль в мире есть любовь) любили // Чистосердечнее они» («Незабудка» [Лермонтов 1954–1957, т. 1: 91]). Или подразумевать отсылку к давно прошедшей эпохе. Так, в поэме «Олег» Лермонтов под стариной подразумевает время до крещения Руси: «Во мгле языческой дубравы, // В года забытой старины, // Когда-то жертвенник кровавый // Дымился божеству войны» [Лермонтов 1954–1957, т. 3: 57]. В этом фрагменте старина характеризуется как забытая, дополняется коннотативным оттенком пройденного, смененного этапа истории. Старина наделяется временными указателями, носящими условный характер, не дающими точной временной отнесенности – «в года», «когда-то». Примечательной чертой идиостиля Лермонтова является то, что лексемы «год», «век», «столетье», обозначающие «момент, точку на оси времени» [Колесникова 2018: 19], у него не выполняют функцию лексических показателей точной отнесенности истории к прошлому: «И многие годы неслышно прошли; // Но странник усталый из чуждой земли // Пылающей грудью ко влаге студеной // Еще не склонялся под кущей зеленой» («Три пальмы» [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 124]); «Есть чувство правды в сердце человека, // Святое вечности зерно: // Пространство без границ, теченье века // Объемлет в краткий миг оно» («Мой дом» [Лермонтов 1954–1957, т. 1: 291]); «Века изгнания и мук, // Века бесплодных размышления, // Все оживилось в нем» («Демон» [Лермонтов 1954–1957, т. 4: 228]). В лермонтовских текстах эти временные указатели хотя и задают движение времени, но не представляют историю как социокультурный процесс.
7 Старина у Лермонтова может быть недавним прошлым, как в стихотворении «Валерик», где поэтом дается отсылка к походам генерала А. П. Ермолова по покорению Кавказа: «Вот разговор о старине // В палатке ближней слышен мне; // Как при Ермолове ходили // В Чечню, в Аварию, к горам» [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 168]. Очевидно, что основным критерием истории для Лермонтова является вовсе не отнесенность событий к древним эпохам, а их особый характер, не свойственный современности. В изображениях старины явственно звучит понимание поэтом живой связи настоящего с прошлым как мерила постоянства нравственных ценностей.
8 Старина у поэта – это время подвигов, концентрации физических и духовных сил, самоотверженности. Такое понимание истории и определяет «ассоциативное окружение» [Караулов 2015: 27] лексемы старина: «Помню я только старинные битвы, // Меч мой тяжелый да панцирь железный» («Пленный рыцарь» [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 156]). Эти «старинные» качества и есть суть истинного богатырства, которому Лермонтов дал оценку в стихотворении «Бородино»: «Да, были люди в наше время, // Не то, что нынешнее племя: // Богатыри – не вы!» [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 80]. В стихотворении Лермонтова «Поле Бородина» явленный в недавний период героизм русских воинов позволяет вписать Бородинскую битву в сонм великих исторических событий: «Однако же в преданьях славы // Все громче Рымника, Полтавы // Гремит Бородино» [Лермонтов 1954–1957, т. 1: 290]. Лексемой преданье, имеющей значение передачи событий из поколения в поколение, поэт подчеркивает героический пафос Бородинской битвы. В этом стихотворении Лермонтов представляет целую цепь ассоциаций, связанных с пониманием истории как длящейся жизни социально-исторического сознания. В этом стихотворении понимание истории оказывается связано со словосочетанием конструктивно обусловленного значения в преданьях славы (ср.: «Преданья старины глубокой»; «Преданья Славы и любви» в поэме «Руслан и Людмила» А. С. Пушкина [Пушкин 1937–1959, т. 4: 7, 85]) и с ментальными словами вспомня, в памяти, знаменующих связь времен в пространстве истории.
9 Старина у Лермонтова часто выступает мерой достоверности, истинной мудрости. В стихотворении «Валерик» акцентируется, что смысловое название одноименной реки – «речка смерти», у которой происходит увиденное самим поэтом кровавое сражение, «дано старинными людьми» [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 168]. Изображенные Лермонтовым военные события, свидетелем которых он являлся, подтверждают смысл старинного топонима – Валерик (название «этимологизируется из первоначального Валеран хи в дословном переводе – “смерти река”» [Киселева 2014: 65]), не дают усомниться в его точности. В поэме «Сашка» традиция оценивается как нравственный кодекс: «От правил, утвержденных стариной, // Не отступлю, – я уважаю строго // Всех стариков» («Сашка» [Лермонтов 1954–1957, т. 4: 43]). Подобное коннотативное значение старины как времени, задающего ценностную аксиому последующим поколениям, обнаруживается и в стихотворении «Последнее новоселье», в котором Лермонтов подчеркивает ценность истории как традиции. Утраченные «заветные отцовские поверья» есть предательство «велико, священно земли», и превращает людей в «жалкий и пустой народ» [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 182]. В стихотворении «Приветствую тебя, воинственных славян…» Лермонтов, обращаясь к персонифицированному древнему городу, посредством риторического вопроса ставит знак равенства между героикой и прошлым: «Скажи мне, Новгород, ужель их больше нет? // Ужели Волхов твой не Волхов прежних лет?» [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 46].
10 Пагубность отказа от исконных традиций звучит в иронических описаниях Лермонтовым среды обывателей, воспринимающих установки на просвещение и цивилизацию настолько буквально, что старина уже становится для них антиценностью. Старина в таком контексте реализуется в антиномиях «старое – новое», «внутреннее – внешнее»: «Меж двух соседей говор страстный // Но в наше время решено, // Что все старинное смешно» («Тамбовская казначейша» [Лермонтов 1954–1957, т. 4: 131]); «Но с успехом просвещенья // Вместо грубой старины // Введены изобретенья // Чужеземной стороны» («На серебряные шпоры я в раздумии гляжу…» [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 73]). Особенно остро мысль об искажении ценностной парадигмы как следствия утраты традиции, звучит в стихотворении «1-е января» («Как часто пестрою толпою…»), в котором поэт показывает трагический разлад современного ему сообщества. В этом произведении понимание старины как эпохи идеалов переносится Лермонтовым на сугубо личный жизненный опыт и связывается с «полетом души, ее возвращением к тем местам, которые были значимыми» [Косяков 2020: 8]. Собственные былые годы – годы детства – воспринимаются поэтом как идеал гармонии: из дисгармонии мира масок лирический поэт стремится «памятью к недавней старине» [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 136]. Старина же в стихотворении обретает зримость и плотность, понимается как «царство дивное»: «Родные всё места: высокий барский дом // И сад с разрушенной теплицей; // Зеленой сетью трав подернут спящий пруд, // А за прудом село дымится – и встают // Вдали туманы над полями» [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 136].
11 История у Лермонтова связана и с фольклорной традицией, что проявилось как со стороны использования фольклорных формул, так и на содержательном уровне. Отсылки к «старинному» времени, к давним временам могут служить у Лермонтова началом повествования, конструкцией, аналогичной фольклорному зачину, задающей временные координаты дальнейшему повествованию и «акцентирующей повествовательное начало высказывания» [Киселева, Поташова 2020: 132]: «Давным-давно, у чистых вод // Где по кремням Подкумок мчится…» («Измаил-бей») [Лермонтов 1954–1957, т. 3: 156]; «В старинны годы жили-были // Два рыцаря, друзья»; «В старинны годы люди были» («Незабудка») [Лермонтов 1954–1957, т. 1: 91]. Во всех приведенных примерах временна́я удаленность описываемых событий от говорящего создается с помощью использованных в «событийном контексте» [Падучева 2004: 518] фольклорных формул с семантикой взгляда в прошлое. Оригинальным приемом создания эффекта ретроспекции в идиостиле Лермонтова можно назвать стилизованную под фольклорную формулу конструкцию «давно тому назад»: «Выслушай. Давно // Тому назад имел я брата» («Хаджи Абрек») [Лермонтов 1954–1957, т. 3: 275], «Клариссу юноша любил // Давно тому назад» («Гость») [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 218]; «Давно тому назад, в городе Тифлизе, жил один богатый турок» («Ашик-Кериб») [Лермонтов 1954–1957, т. 6: 194]. Смысловая редупликация, акцентирующая принадлежность событий прошлому, в этой лермонтовской формуле несет усилительное значение; вторая часть с более частной семантикой уточняет первую, более общую, привносит черты живой речи и пафос сказочности, характерный для фольклора.
12 К старинным песням Лермонтов относит эпическое произведение, исполняемое под аккомпанемент гуслей, как это представлено в запеве к «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»: «Мы сложили ее на старинный лад, // Мы певали ее под гуслярный звон // И причитывали да присказывали» [Лермонтов 1954–1957, т. 4: 101]. Под старинным ладом подразумевается былина или историческая песня в их исконной, народной терминологии – ста́рина с ударением на первом слоге. И хотя «в первой половине XIX в. слово былина вошло в активный тезаурус русского литературного языка» [Захарова 2014: 272], у Лермонтова все же использовалось именно народное именование жанра, связанное со стародавней историей. Старинной песнью поэт называет не только произведение русского фольклора, но и в целом героическое повествование. Оно могло исполняться и горцами в аналогичной манере певца-сказителя, характеризоваться героическим пафосом и величественным содержанием: «Вот начинает: три струны // Уж забренчали под рукою, // И живо, с дикой простотою // Запел он песню старины» («Измаил-Бей») [Лермонтов 1954–1957, т. 3: 282]. Изображает Лермонтов и сам путь изустной передачи таких героических произведений от поколения к поколению: «Ты жадно слушаешь и песни старины, // И рыцарских времен волшебные преданья» («Умирающий гладиатор») [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 76]; «Пожалуй, сказку ты начни // Про прежние златые дни, // И я, припомнив старину, // Под говор слов твоих засну» («Боярин Орша») [Лермонтов 1954–1957, т. 4: 10]; «Молитву ль тихую читали // Иль пели песни старины» («Ветка Палестины») [Лермонтов 1954–1957, т. 2: 87].
13 Контрастом по отношению к этим смысловым оттенкам лексемы старина выступает у Лермонтова ее употребление в значении «темных» времен, под которыми понимается дохристианская история славян и история разрозненных кавказских племен с их языческой культурой. В поэме «Измаил-Бей» Лермонтов свой рассказ о кавказских поверьях, связанных с природными силами, сопровождает оценочной характеристикой «темны преданья их». Следование старине среди кавказских народов у поэта представлено в связи с первобытным устроением социума: «И дики тех ущелий племена, // Им Бог – свобода, их закон – война, // Они растут среди разбоев тайных, // Жестоких дел и дел необычайных» [Лермонтов 1954–1957, т. 3: 155]. В произведениях Лермонтова «новгородского цикла» аналогично присутствует не имеющий позитивной коннотации образ старины. Такая старина из-за своей отдаленности не только во времени, но и в мировосприятии оказывается смутно улавливаемой, снабжается характеристиками со значением отсутствия света. В поэме «Олег» старину дохристианской Руси сопровождает описание жертвенника «во мгле языческой дубравы» [Лермонтов 1954–1957, т. 3: 57]. Мгла и темнота – это то, что вторит у Лермонтова изображению языческого мировосприятия.
14 В языковой картине мира Лермонтова семантику истории образуют несколько словесных рядов. Первый ряд – это абстрактные номинативы, в которых наиболее объемно выражается понимание исторического процесса, а также отражается эмоциональное восприятие поэтом исторических событий и характеров. К этой группе относятся лексемы старина, поверье, преданье. Второй ряд составляют субстантивированные прилагательные, заключающие качественную оценку былых времен, их противопоставление настоящему – древнее, прошлое, минувшее, давнее. Третий ряд – словосочетания с конструктивно обусловленным значением в преданьях славы, прежних лет, прежних дней, в прежни годы, в старинны годы, давно тому назад, придающие тексту оттенок фольклорной стилизации.
15 Создание поэтом целого спектра лексических обозначений, раскрывающих идею прошедших времен, непосредственно связано с определяющим его художественный мир острым чувством истории, личностной причастности к ней. Именно неразрывная связь у Лермонтова личного «нравственного чувства с чувством родины и истории» [Киселева 2017: 124] стала духовным источником предложенной им параллели между историей «души человеческой» и историей «целого народа» [Лермонтов 1954–1957, т. 6: 249]. Для поэта актуальна та история, те старинные годы, которые находят отклик в его сердце и мыслях, которые выступают мерилом нравственных ценностей в его личностной картине мира.

References

1. Andreyevskiy S. A. Lermontov // M. Yu. Lermontov: pro et contra, antologiya [M. Yu. Lermontov: pro et contra, anthology]. St. Petersburg, RKhGA, 2014, pp. 295–313. (In Russ.)

2. Chernykh P. Ya. Istoriko-etimologicheskiy slovar’ sovremennogo russkogo yazyka: v 2 t. [Historical and etymological dictionary of the modern Russian language: in 2 volumes]. Moscow, Russian Language, Media, 2007.

3. Evgen'eva A. P. (red.). Slovar' russkogo yazyka: v 4 t. [Dictionary of the Russian language]. Moscow, Russkij Yazyk; Poligrafresursy, 1999.

4. Karaulov Yu. N. [Association analysis: the new approach to the literary text interpretation]. Voprosy psikholingvistiki, 2015, no. 25, pp. 14–35. (In Russ.)

5. Kiseleva I. A. (ed.). M. Yu. Lermontov. Entsiklopedicheskiy slovar’ [M. Yu. Lermontov. Encyclopedic dictionary]. Moscow, Indrik, 2014. 940 p.

6. Kiseleva I. A. Tvorchestvo M. Yu. Lermontova kak religiozno-filosofskaya sistema [Creativity of M. Yu. Lermontov as a religious and philosophical system]. Moscow, Moscow Region State University, 2017. 178 p.

7. Kiseleva I. A. (ed.). Tsennostnyye osnovy natsional’noy kartiny mira v russkoy literature: monograph [Value foundations of the national outlook in the Russian literature: monograph]. Moscow, Moscow Region State University, 2019. 312 p.

8. Kiseleva I. A., Potashova K. A. [The dynamic poetics of Mikhail Lermontov's poem the Cliff (1841)]. Problemy istoricheskoy poetiki, 2020, vol. 18, no. 2, pp. 128–144. (In Russ.)

9. Kolesnikova S. M. [The time we have (cognitive description)]. Sovremennaya paradigma gumanitarnykh issledovaniy: problemy filologii i kul’turologii: Sbornik materialov Mezhdunarodnoy nauchno-prakticheskoy konferentsii, Moskva, 12–13 marta 2017 goda [The modern paradigm of humanitarian research: problems of philology and cultural studies: Collection of materials of the International Scientific and Practical Conference. Moscow, March 12–13, 2017]. Moscow, Izdatel’stvo “Pero”, 2018, pp. 19–22. (In Russ.)

10. Kosyakov G. V. [The motif of the soul 's flight in Lermontov 's lyrics]. Nauka o cheloveke: gumanitarnyye issledovaniya, 2020, vol. 14, no. 2, pp. 6–12. (In Russ.)

11. Manuylov V. A. (ed.). [Frequency dictionary of the Lermontov language]. Lermontovskaya entsiklopediya [The Lermontov encyclopedia]. Moscow, Sovetskaya Entsiklopediya, 1981, pp. 717–773. (In Russ.)

12. Paducheva E. V. [FOR a LONG TIME and FOR a LONG TIME: on the question of the static component in the semantics of the perfect form] Dinamicheskiye modeli v semantike leksiki [Dynamic models in the semantics of vocabulary]. Moscow, Languages of Slavic culture, 2004, pp. 515–524. (In Russ.)

13. Racheva A. A. [The deictic units “zdes'” (here), “tut” (here) and “tam” (there) in oral speech: marking of discursive processes]. Sibirskiy filologicheskiy journal, 2018, no. 4, pp. 257–272. (In Russ.)

14. Sreznevskiy I. I. Materialy dlya slovarya drevnerusskogo yazyka po pis’mennym pamyatnikam: v 3 t. [Materials for the dictionary of the Old Russian language on written monuments: in 3 volumes]. St. Petersburg, Tipografiya Imperatorskoy Akademii nauk, 1893.

15. Vinogradov V. V. (ed.). Slovar’ yazyka Pushkina: v 4 t. [Dictionary of the Pushkin language in 4 volumes]. Moscow, Azbukovnik, 2000.

16. Zakharova O. V. [The bylina in russian thesaurus: a history of the word, term and category]. Znaniye. Ponimaniye. Umeniye, 2014, no 4, pp. 268–275. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate