Везде
Some Features of the Use of the Word Poslednij (Last) in the Russian Language of the 18th–19th Centuries
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Some Features of the Use of the Word Poslednij (Last) in the Russian Language of the 18th–19th Centuries
Annotation
PII
S013161170023738-0-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Evgenij A. Balashov 
Affiliation: V. V. Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Academy of Sciences
Address: Russia, Moscow
Edition
Issue 6
Pages
71-80
Abstract

The article focuses on the use of the word poslednij (last, latest, least) in the Russian language of the 18th–19th centuries in combinations that do not seem typical for the modern native speakers, i. e., such as do poslednej vozmozhnosti (to the utmost, lit.to the last opportunity), do poslednikh granits (till the last breath, lit. to the last borders) and the like. The main assumption is that the analysis of non-trivial contexts can lead us to a better description of not only the combinatorial potential of the word but also its semantics for a modern Russian native speaker. So, as exemplified in the collected material, it can be seen that the word poslednij also used to have the intensifying function without any negative connotations, as, e.g., in combinations poslednee delo (the least [worst] thing). It is suggested that the negative connotation of the word poslednij which appeared and became more and more evident over time could motivate its replacement with the quasi-synonymous word krajnij (extreme, utter): poslednie mery (last measures) → krajnie mery (extreme measures), poslednij srok (deadline, lit. the last date) → krajnij srok (deadline, lit. the extreme date). The article uses data of the Russian National Corpus as the material, and pays special attention to the texts of F. M. Dostoevsky, which is motivated by the research interests of the author. Dostoevsky often uses the word poslednij in combinations v/do krajnej stepeni X-a (to the last degree of X), which allows the author to focus the reader's attention on the characters’ feelings.

Keywords
Russian language of the 18th century, Russian language of the 19th century, lexical collocations, phraseology, semantics, Dostoevsky’s individual style
Received
28.12.2022
Date of publication
28.12.2022
Number of purchasers
3
Views
54
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf Download JATS
1 Слово последний, как кажется на первый взгляд, не меняло своего значения в истории современного русского языка. В САР у слова Послѣднїй выделяются только два значения [САР: 1014]: 1. Послѣ всѣхъ слѣдующїй; конечный, остальный; 2. Нижшїй, хуждшїй. С некоторыми оговорками эти значения можно и считать основными – первое образует семантическое ядро слова, а второе предполагает коннотативное переосмысление первого (ср. представление качества хороший как условно дискретной шкалы, где первый – лучший, а последний – худший). В обоих значениях слово последний используется и современными носителями языка. Сегодня лексикографы фиксируют большее число значений этого слова как для языка XVIII века [Петрова (гл. ред.) 2011: 165–167], так и для русского языка XXI века [Герд (ред.) 2011: 88–91] – при сопоставлении разница между выделяемыми значениями оказывается несущественной. Но можно ли, руководствуясь только данными словарей, заключить, что слово последний, не меняя своего значения, сохранило и свою сочетаемость с XVIII века? Интуитивно ответ на этот вопрос должен быть положительным, однако, вопреки ожиданиям, в НКРЯ обнаруживаются и такие примеры, как:
2 1) Все старание господина Голядкина было как можно плотнее закутаться, зарыться в шинель и нахлобучить на глаза шляпу до последней возможности (Ф. М. Достоевский. Двойник. 1846);
3 2) …хозяина, который в свою очередь уже совсем успел потеряться и сбиться с последнего толка после исполинских, но тщетных усилий разгладить и упестрить разговор… (Ф. М. Достоевский. Белые ночи. 1848).
4 Подобная сочетаемость аномальна и с точки зрения современных норм. Ср. примеры из того же автора, где сочетаемость представляется совершенно нормальной и сегодня, поскольку такие сочетания фразеологизованы и вполне могут считаться коллокациями [Баранов, Добровольский 2011: 67]:
5 3) Усталость отняла у меня последние силы; глаза мои закрывались от слабости (Ф. М. Достоевский. Бедные люди. 1846);
6 4) Я разбил последнюю ее надежду (Ф. М. Достоевский. Белые ночи. 1848).
7 Итак, стоит рассмотреть функционирование слова последний в различных контекстах: описывая нестандартную сочетаемость этого слова с точки зрения современного носителя русского языка, можно выявить и значения, в которых оно сегодня не используется. Также для иллюстрации некоторых наших тезисов мы обратимся к текстам Достоевского, чтобы показать индивидуальные особенности использования этой лексемы.
8 Слово последний в большинстве случаев выступает как указатель, выделяющий объект, событие, человека, меру и т. п. из числа прочих по порядковому принципу, например:
9 5) Ее последняя статья меня очень увлекла.
10 Также последний может описывать и период времени, который, с точки зрения говорящего, все еще продолжается или представляется актуальным:
11 6) Последнее время мы часто гуляем в парке.
12 Таким образом, слово последний хорошо сочетается либо с дискретными объектами, либо с такими явлениями, которые в наивной картине мира традиционно делятся на части или фазы, например течение времени. Также можно выделить и контексты, имплицитно или эксплицитно включающие точку зрения говорящего, в которых допускается выделение последнего элемента не только до, но и после исчерпания перечня. Ср. следующие примеры:
13 7) Я помогу/помог вам в последний раз.
14 8) После того прозвенел/прозвенит последний звонок, дети покинули/покинут стены школы навсегда.
15 9) Сережа, как обычно, придет/пришел последним.
16 В примерах 7–9 говорящий знает или думает, что предстоящее или прошедшее событие больше никогда не повторится. В тех вариантах, где употреблено будущее время, мы имеем в виду норму в наивно-бытовом понимании, то есть ожидания говорящего, основанные на приобретенном и накопленном жизненном опыте. Так, в примере 7 говорящий сам «устанавливает правило», согласно которому готов помочь собеседнику один и только один раз (вне зависимости от того, сколько раз он помогал адресату сообщения до момента этого высказывания). В примере 8 говорящий руководствуется принятыми в обществе нормами, усвоенными из личного опыта. В примере 9 говорящий полагается на свой прошлый опыт и, зная привычку Сережи приходить последним, предполагает, что так и будет на этот раз.
17 Сочетаемость в разобранных выше примерах следует, как мы уже говорили, из основного значения слова последний. Рассмотрим такие примеры, где подобная логика нарушается.
18 10) От этого зависит не только направление, но и самое существование Союза, демократические начала которого развились до последних пределов (К. Д. Ушинский. О народности в общественном воспитании. 1856);
19 11) Но человек, блуждая воображением, не только слишком увеличивает некоторые скорби и мучения, которых он при последнем конце дней своих не чувствует; но воображает еще и то, что случается с телом по совершенном отделении от него души (С. Платонов [перевод трактата Е. Булгара с греческого]. Рассуждение против ужасов смерти. 1805);
20 12) В наше время чувствительность доведена до последнего совершенства; она сделалась искусством, посредством коего женщины умеют казаться пригожее и любезнее (Смесь // Вестник Европы, 1811);
21 13) Правду многія хвалятъ, а къ себѣ въ домъ не пускаютъ; а и такія есть, которыя за нею до самаго конца слѣдуютъ, но когда уже правда къ послѣднему страху придетъ, то первыя какъ ложныя други отъ нея отрицаются, а другія политики сказываютъ, бутто бы они еѣ и не знаютъ (С. С. Волчков. Придворной человѣкъ [перевод книги Грациана с французского]. 1742).
22 В первую очередь в примерах 10–13 привлекает внимание избыточность сочетаний слова последний с другими словами. Ощущение смысловой избыточности возникает потому, что понятие, сочетающееся со словом последний:
23 a. уже содержит в себе значение единичного объекта (ср. конец, предел);
24 b. включает в себя указание на границы, в рамках которых это понятие существует – например, концептуализирует превосходную степень чего-либо (ср. совершенство и т. д.), которая не подразумевает более детального членения;
25 либо это понятие употребляется в контексте, эксплицитно указывающем на одно из вышеперечисленных свойств a, b. Объяснить логику подобных употреблений, которой руководствовался носитель русского языка XVIII–XX веков, можно, если допустить, что слово последний имело свойство выступать интенсификатором, лишенным тем не менее негативной коннотации – ср. употребления, характерные для современного русского языка, где такая коннотация есть:
26 14) Обирать бедных – последнее дело.
27 15) Даже последний подлец не стал бы поступать так.
28 По всей видимости, появлением и развитием негативной коннотации слова последний и мотивировано табу на его употребление в речи суеверных людей или тех, чья деятельность связана с риском для жизни, тем же обусловлена замена его квазисинонимичным крайний. Кроме того, обратившись к внутренней форме слова крайний, легко видеть, что метафора, на основании которой осуществляется замена, предполагает концептуализацию объекта как имеющего края. Иными словами, осознает это говорящий или нет, но даже при использовании им эвфемизма крайний референтный перечень оказывается так или иначе исчерпанным. Особенность же такого употребления состоит в том, что, следуя логике образа, то, что оказывается «после крайнего», должно не продолжать перечень, а отсылать к новому. В этой связи можно привести несколько примеров устоявшихся коллокаций: крайний срок, крайние меры, в крайней степени, в крайнем случае. Характерно, что НКРЯ обнаруживает соответствующие сочетания со словом последний только для первых трех коллокаций, ср.:
29 16) Более всех виноват дядя, выславший вам деньги целым месяцем позже последнего срока (А. А. Фет. Мои воспоминания / Часть I. 1862‒1889);
30 17) Тогда я рѣшился на послѣднюю мѣру, то-есть кинулся къ хозяину и убѣдилъ его провести меня въ чуланъ другимъ ходомъ (А. В. Дружинин. Заметки петербургского туриста. 1856);
31 18) надлежит правлению быть так устроену, чтоб гражданин не мог страшиться злоупотребления власти; чтоб никто не мог быть игралищем насильств и прихотей; чтоб по одному произволу власти никто из последней степени не мог быть взброшен на первую, ни с первой свергнут на последнюю; чтоб, следственно, всякий беспрепятственно пользоваться мог своим имением и преимуществами своего состояния (Д. И. Фонвизин. Рассуждение о непременных государственных законах. 1778‒1783).
32 Коллокация в крайнем случае, где крайний используется в значении ‘исключительный, не предполагаемый нормальным развитием событий’ встречается уже в XVIII веке, например, у Фонвизина:
33 19) Сия умеренность распространялась и до государственных налогов. В крайних случаях зрели вы его прощающего все долги, когда почитал он поборы весьма тягостными (Д. И. Фонвизин. Слово похвальное Марку Аврелию. 1777).
34 Предположительно, невозможность замены крайний на последний в примере 19 и обнаруживает основное различие между этими словами.
35 Приведенное выше рассуждение, как нам кажется, позволяет до некоторой степени объяснить и особенности сочетаемости слова последний в языке XIX века, поскольку в его семантику входит и та сфера, которая покрывается словом крайний в современном просторечии и в ряду устоявшихся конструкций. Тем не менее даже при таком взгляде на проблему некоторые контексты из корпуса могут потребовать дополнительных комментариев.
36 В качестве иллюстрации рассмотрим примеры из Ф. М. Достоевского. Обращает внимание обилие примеров с использованием таких сочетаний, как в последней степени, до последней степени, и подобных им.
37 20) Чувства мои обладают какою-то необъяснимою растяжимостью, если можно так выразиться; моя натура терпелива до последней степени, так что взрыв, внезапное проявление чувств бывает только уж в крайности (Ф. М. Достоевский. Неточка Незванова. 1849);
38 21) Тогда убитый, потрясенный Аркадий, никак не ожидавший подобной развязки, бросил все, всех докторов на свете, и пустился домой, в последней степени испуга за Васю (Ф. М. Достоевский. Cлабое сердце. 1848).
39 И действительно, несмотря на большую распространенность таких конструкций, характерную для стилистики XIX века в целом, Достоевский использует их ощутимо чаще. Если мы рассмотрим период с 1846 до 1880 гг. в НКРЯ, когда Достоевский писал свои произведения, то обнаружим 50 случаев употребления им подобных сочетаний, в то время как на все тексты этого периода приходится 199. Подобная частотность на фоне текстов современников автора позволяет говорить о характерной черте стиля Достоевского.
40 Когда речь идет о степени выраженности признака, качества; физического или душевного состояния, завершенности процесса, слово последний, как правило, не используется современными носителями языка. У Достоевского сочетание последняя степень могло использоваться именно в таких случаях. Заметим, что подобные сочетания есть и у других авторов XVIII–XIX вв.:
41 22) Страсть, его увлекавшая, доходила сразу до последних границ, а от самой силы своей скоро обессилевала (В. А. Соллогуб. Тарантас. 1845);
42 23) Он хотя и шестнадцати лет, а достиг уже до последней степени своего совершенства и дале не пойдет (Д. И. Фонвизин. Недоросль. 1782).
43 Однако Достоевский использует подобные конструкции, по всей видимости, не просто как речевое клише, но для фокусирования внимания читателя на состоянии героев. Таким образом, пункт b (см. выше) получает у Достоевского функциональную нагруженность, ср. следующие примеры:
44 24) Одним словом, халат был до последней степени грязен; но оценил я его вполне уже на месте (Ф. М. Достоевский. Записки из Мертвого дома. 1862);
45 25) Что ж касается Ежевикина, то он был в самой последней степени восторга (Ф. М. Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели. 1859);
46 26) Тогда его гонитель, разгоряченный донельзя, вынул свой длинный батистовый платок и начал им выхлестывать из-под стола ребенка, присмиревшего до последней степени (Ф. М. Достоевский. Елка и свадьба. 1848);
47 27) Marie дошла до последней степени страха за свою жизнь (Ф. М. Достоевский. Бесы. 1871‒1872).
48 В примерах 24–27 такие понятия, как загрязненность, восторг, смирение и страх, представляются как нечто, могущее быть разделено на степени, однако подобные качества обычно не представляются в настолько детализированном виде. Самое употребление Достоевским этой конструкции противоречит бинарной логике качества ‘быть грязным’. Тем не менее в языковом выражении для подобных качеств допускается градация ср.: халат был совершенно/полностью грязен, но речь в таком случае идет об уместности появления в таком халате, а не о степени его загрязнения, или также возможное халат был еще грязнее, чем вчера. То же можно сказать и об испытываемых героями чувствах: Ежевикин испытывал или не испытывал восторг; ребенок или присмирел, или нет; Marie или испытывала страх, или нет. У Достоевского указанные качества представляются как будто в виде шкалы, где последняя степень представляет собой естественный предел. Соответственно, по пересечении указанной границы должно произойти качественное изменение, которое будет иметь уже другое наименование и описываться иными лексическими средствами.
49 Существуют и другие контексты со словом последний, заслуживающие подробного рассмотрения. Для начала вернемся к примеру 1, где употреблена конструкция до последней возможности. Из контекста следует, что возможность здесь также представляется не как единичное явление, ср. вдруг появилась возможность поехать за город, но как одна из степеней действия натягивания, ср. натянул шляпу до упора. Подобные примеры аномальной сочетаемости, как 28–29, встречаются только у Достоевского:
50 28) Я вам объясню: наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения; оттого, что уж сам чувствуешь, что до последней стены дошел... (Ф. М. Достоевский. Записки из подполья. 1864);
51 29) Я хоть и сказал, что завидую нормальному человеку до последней желчи, но на таких условиях, в каких я вижу его, не хочу им быть (хотя все-таки не перестану ему завидовать (Ф. М. Достоевский. Записки из подполья. 1864).
52 Такие употребления можно рассматривать как собственно авторские фразеологизмы, созданные по продуктивной модели языка XIX века: до последнего Х-а, где вместо Х допустима подстановка слова, напрямую или метафорически обозначающего состояние субъекта или объекта. Подобные индивидуальные способы заполнения вакантного компонента Х и свидетельствуют о переосмыслении автором готовой языковой конструкции. В качестве иллюстрации приведем следующие примеры из Достоевского, в которых прослеживается авторская рефлексия не только в отношении предмета рассуждения, но и самого языка:
53 30) Социализм есть последнее, крайнее до идеала развитие личности, а не норма, то есть сознательно развитые единицы личностей, в высшей степени, соединенные тоже в высшей степени во имя красоты идеала, и дойдет до убеждения, сколько разумного, столько и всем человеком (то есть самого непосредственного), – что самое высшее распоряжение собой – это пожертвовать даже собой (Ф. М. Достоевский. Из записных тетрадей. 1864‒1865);
54 31) Христианство – третья и последняя степень человека, но тут кончается развитие, достигается идеал, следовательно, уж по одной логике, по одному лишь тому, что в природе все математически верно, следовательно, и тут не может быть иронии и насмешки, – есть будущая жизнь (Ф. М. Достоевский. Из записных тетрадей. 1864–1865).
55 Если до сих пор слова последний и крайний маркировали степень проявления признака, то в примерах 30–31 автор рассуждает уже о самой личности, человеке, причем в положительном ключе, не затрагивая негативных коннотаций этих слов.
56 Подводя итоги этой небольшой статьи, заметим, что первой задачей было найти подтверждение высказанному в начале предположению о том, что существуют контексты, которые позволяют выявить дополнительные значения слова последний, что способствует его более подробному семантическому описанию. Кроме того, обнаружение и анализ подобных контекстов позволяют в определенной степени пролить свет на особенности лексической сочетаемости и употребления лексики в русском языке XVIII–XIX вв. Основываясь на таком, безусловно неполном, описании сочетаемостного потенциала отдельно взятого слова, мы можем сделать выводы также и об идиолекте конкретного носителя языка того времени, в данном случае крупного и значительного писателя.

References

1. Baranov A. N., Dobrovol'skii D. O. Aspekty teorii frazeologii [Aspects of the theory of phraseology]. Moscow, Znak Publ., 2008. 656 p.

2. Dobrovol'skii D. O. [Compatibility factors: semantics, pragmatics, usus]. Russkii yazyk v nauchnom osveshchenii, 2005, no. 2 (10), pp. 43–86. (In Russ.)

3. Evgen’eva A. P. (ed.). Slovar' russkogo yazyka: v 4 t. [Dictionary of the Russian language: In 4 vols.]. Vol. 3. Moscow, Russkii Yazyk Publ., Poligrafresursy Publ., 1999. 750 p.

4. Gerd A.S. (ed.). Bol'shoi akademicheskii slovar' russkogo yazyka [Big academic dictionary of the Russian language]. Vol. 19. Porok – Press. Moscow, Nauka Publ., 2011. 710 p.

5. Gracián B. L'homme de cour, traduit & commenté par le sieur Amelot De la Houssaie. Available at:

6. https://books.google.ru/books?id=JVF4lzGFO4gC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false (accessed 05.10.2022).

7. Likhachev D. S. [Dostoevsky's neglect of words]. Dostoevskii: materialy i issledovaniya [Dostoevsky. Materials and Researches]. Vol. 2. Leningrad, Nauka Publ., 1976, pp. 30–41. (In Russ.)

8. Natsional’nyi korpus russkogo yazyka [Russian National Corpus]. Available at: https://ruscorpora.ru/new/ (accessed 05.10.2022).

9. Petrova Z. M. (ch. ed.). Slovar' russkogo yazyka XVIII veka [Dictionary of the Russian language of the 18th century]. Issue 19. St. Petersburg, Nauka Publ., 2011. 239 p.

10. Sharapova E. V. Anomal'naya sochetayemost' intensifikatorov v yazyke F. M. Dostoevskogo. Diss. kand. fil. nauk [Anomalous compatibility of intensifiers in the language of F. M. Dostoevsky. Cand. philol. sci. diss.]. Moscow, 2018. 229 p. Available at: http://ruslang.ru/doc/diss/sharapova.pdf (accessed 05.10.2022).

11. Shmelev D. N. Sovremennyi russkii yazyk. Leksika [Modern Russian language. Vocabulary]. Moscow, 1977. 335 p.

Comments

No posts found

Write a review
Translate