Мифопоэтические образы, обусловленные архаичными представлениями о жизни и смерти, добре и зле, пространстве и времени, не отвечали доктрине соцреалистического искусства. Однако в литературе советского периода они не теряли своей актуальности и, более того, находили оригинальное художественное воплощение. Так, Б. А. Слуцкий и В. С. Высоцкий стали авторами двух разных и одновременно близких «мифопоэтических» текстов – «Баня» (опубликовано в 1955 г.) и «Банька по-белому» (опубликовано в 1977 г.).

Уже при беглом прочтении стихотворений становится очевидным их сходство в построении поэтики, основанной на многочисленных повторах и однородных конструкциях. В то же время понятна разница в их риторической установке. Если в тексте Б. А. Слуцкого слышатся отголоски гражданственности, гордость за подвиг своих соотечественников, то В. С. Высоцкий, наоборот, прибегает к исповедальному лиризму, повествуя о личном опыте – нелегкой доле заключенного. Однако, как мы видим, подобные расхождения не кажутся такими принципиальными в свете другого немаловажного аспекта. И у Б. А. Слуцкого, и у В. С. Высоцкого тема бани является лишь поводом для разговора об эпохальных событиях: Великой Отечественной войне и репрессиях. Мифопоэтический локус бани, связанный с ритуальным омовением и переходностью, становится временны́м порталом в прошлое. Поэтому мы предлагаем рассматривать баню как мифопоэтическое пространство. Под мифопоэтическим пространством в литературном произведении мы понимаем уходящую в архаику пространственную модель, не равную остальному миру. Это система координат, целостный образ, наполненный символизмом, обладающий магической способностью подчинять себе человека и его бытие, менять мир человека и его отношения со временем.

В связи с этим актуальны вопросы: насколько глубоки и значимы семантические переклички двух текстов в построении мифопоэтического локуса бани? Как синкретическое пространство перемещает героев в прошлое? Как средства поэтики связаны с сюжетом перемещения в <em>разное</em>, но такое хронологически <em>близкое </em>трагическое прошлое?

Согласно наиболее распространенному пониманию, уходящему корнями в синкретические представления о жизни и смерти, баня – это место очищения человека, причем не только физического, но и духовного. Заголовок стихотворения Б. А. Слуцкого с точки зрения первично заложенной семантики исключает неоднозначность. Текст имеет линейное повествование и представляет собой рассказ о посетителях бани, героях, переживших войну как на фронте, так и в тылу, – одноруких инвалидах, матросах, партизанах, рабочих:

Там ордена сдают вахтерам, Зато приносят в мыльный зал Рубцы и шрамы – те, которым Я лично больше б доверял.

Там двое одноруких спины Один другому бодро трут. Там тело всякого мужчины Исчеркали война и труд…

Упомянутые герои, как и полагается в бане, проходят физическое очищение и достигают катарсиса («чувство острого блаженства»), что вытекает из семантики заглавия, поскольку блаженство – состояние внутреннее, психологическое. Словарь Д. Н. Ушакова дает следующее толкование существительного: блаженство ‒ «высокая степень счастья, наслаждение» [Ушаков 2014: 40]. Но есть ли координаты того места, недосягаемого мира, в котором простой человек способен испытать духовное и физическое преображение, если не сказать «воскресение»? Слуцкий, с одной стороны, дает ответ на этот вопрос и уточняет – «в периферийном городке». С другой стороны, такое обозначение – не что иное, как собирательный образ. Местоположение «городка» и самой бани не конкретизировано. Стоит обратить внимание на анафорическое построение с помощью указательного местоимения «там». Всего местоимение «там» встречается двенадцать раз, и в тексте оно звучит как грамматический конструкт мифологизации образа. Нетрудно расслышать в нем отголосок пушкинской сказочности. В посвящении поэмы А. С. Пушкина «Руслан и Людмила» местоимение «там» является также лейтмотивным («Там чудеса…», «Там на неведомых дорожках…», «Избушка там…»)¹. В свете наблюдений «в периферийном городке» можно рассматривать как зачин, эквивалентный «в некотором царстве, в некотором государстве». Однако «периферийный» – это еще и окраинный, далекий от центра, т. е. приближенный к границе. В такой двойственности смыслов образ бани приобретает обогащенную мифопоэтическую природу.

Повествовательность стихотворения также в значительной мере содержит мотивы и образы, говорящие о мифопоэтизме и сказочности. Пройдя вахту – своеобразную границу миров – субъект оказывается в «мыльном зале», т. е. месте сакрального омовения. Локус «мыльного зала» становится рамочным с точки зрения композиции. Картина коллективного мытья, всеобщего очищения в «мыльном зале» последовательно раскрывается через фокусировку внимания на каждом человеке, разворачивается через галерею портретов. Подобная организация пространства соответствует идее всеобщего равенства, братства: «Там двое одноруких спину // Один другому сильно трут…». Коллективное переживание блаженства, с одной стороны, отвечает духу советского времени, с другой стороны, подчеркивает мифопоэтизм происходящего.

Упомянутые выше повторы «там», конструкция «<em>одно</em>руких – <em>один</em> другому», на наш взгляд, говорят об установке текста на устно-разговорную, а не литературно-книжную традицию. Примечательно, что начало и финал стихотворения – идейно значимые части текста – содержат повтор-обращение «вы не были» и ключевое слово «баня», с помощью которых образуется кольцевая композиция. Такие лейтмотивы – не единичный прием, а лишь пример поэтики повторов и однородностей. В частности, очевидно вплетение в речь одних и тех же и близких по семантике местоименных форм, или, как писал относительно таких фигур В. Е. Хализев, «вариаций», выстраивающих новый эпизод с добавлением. Такое решение определено несколькими функциями. В первую очередь это помогает выразить идею всеобщего равенства, служит приемом каталогизации образов («тело <em>всякого</em> мужчины»), является при этом элементом яркой синекдохи («Там по рисунку <em>каждой </em>травмы…»). Также такой прием фиксирует темпоральность, связанную с архетипностью сюжета («Читаю каждый вторник я…»). Мотив посещения бани строится на цикличности. Характерная регулярность ассоциирует время и пространство, придавая действию ритуальность. Как известно, на Руси и в дореволюционное время суббота, т. е. день, предваряющий воскресный поход в церковь, считалась банным (наиболее ярко, к слову, это отражено в рассказе В. М. Шукшина «Алёша Бесконвойный», где герой нарушает заведенное в колхозе предписание посещать субботние собрания и уходит париться в баню: «Что же он делал в субботу? В субботу он топил баню. Все. Больше ничего не делал». Банная ритуальность по силе превосходит социальные нормы и предписания). Относительно повторов и вариаций В. Е. Хализев высказывал следующее: «Нечто подобное исторически раннему эпосу явственно и в других жанрах (сказках, балладах). Так, в пушкинской «Сказке о царе Салтане», наследующей фольклорную традицию, по нескольку раз повторен ряд текстовых эпизодов: «Ветер на море гуляет/ И кораблик подгоняет»; «Ветер весело шумит,/ Судно весело бежит» [Хализев 2004: 278]. Если учитывать сказанное и допускать, что архаичный прием мог трансформироваться в более поздних художественных текстах, то напрашивается предположение: стилизованная под сказочность речь выступает вспомогательным средством передачи сюжета перехода и очищения. В свою очередь доминирующая однородность напоминает традиционную для фольклора бинарность, которая имеет множество вариантов, опционально исключающих или дополняющих друг друга («гуси-лебеди», «долго ли, коротко ли», «молочные реки – кисельные берега», «живая вода – мертвая вода» и т. д.). В стихотворении «Баня» Б. А. Слуцкого такой ход является ключевым и встречаются следующие конструкции: «рубцы и шрамы», «война и труд», «волнуясь и ликуя», «визг и хохот», «бедствий и сражений», «согнуть и сгорбить», «кино и стадионом», и в самом конце «парились иль нет?». Вопросительная концовка как бы ставит под сомнение реальность. Но именно такое очищение ведет к перемещению в прошлое.

В центре внимания лирического субъекта оказывается, как уже было сказано, галерея портретов – фронтовиков и тружеников тыла. Герой стихотворения осмысливает войну снова, а физическое обнажение позволяет сказать правду о прошлом: «Читаю… Без лести и обмана драмы/ Или романы без вранья…». Понятие «война» приобретает визуальное выражение, раскрывающееся через татуировки, <em>тексты на теле,</em><em> </em>благодаря которым герой словно <em>прочитывает</em> прошлое. Здесь и романтические «лиловые татуировки» плаваний матроса, и «Не забудем мать родную!» партизана. При всем очевидном чувственно-эмоциональном участии субъекта, психологизированном переживании прошлого, наиболее эксплицированном в строках: «Но бедствий и сражений годы //Согнуть и сгорбить не смогли//Ширококостную породу//Сынов моей большой земли…», Б. А. Слуцкий выбирает эпический тон повествования. Образ советского народа героизирован через индивидуализацию и в то же время обобщен формулой «сынов моей большой страны».

Итак, баня в одноименном стихотворении Б. А. Слуцкого – сакрализированное пространство, поскольку в нем очищение достигается путем омовения и равенства, что, в свою очередь, ведет к блаженству. Находящееся в неопределенном месте, оно способно переносить в прошлое. Финальные строки содержат концепт, исчерпывающий все эти смыслы, – баня называется <em>раем</em> («Вы не были в <em>раю</em> (курсив наш. – <em>И. А.</em>) районном?»). Согласование строится на фонетической игре (созвучие «<em>раю</em>» – «<em>рай</em>онном»), которая также является примером неполного повтора.

Война, труд, героизм – все эти понятия образуют внутренний мир героя Б. А. Слуцкого. В. С. Высоцкий в стихотворении-песне «Банька по-белому» говорит о другой стороне прошлого, используя при этом схожие приемы построения художественного пространства.

Заголовок «Банька по-белому» имеет расширенный семантический ореол. При считываемом лексическом значении (в бане по-белому дымоход, в отличие от бани по-черному, выходит наружу) подтекст раскрывается через лирический сюжет. Герой В. С. Высоцкого через исповедальность перемещается в прошлое. Рассказ о драматичных годах заключения приводит его к катарсису. Для передачи смысла очищения В. С. Высоцкий обращается к цветовому символизму <em>белого</em>. Е. В. Климакова отмечает: «Помимо того, что белый цвет является символом невинности других, чистоты, совершенства и т. д., он заключает в себе амбивалентное значение, единство жизни и смерти» [Климакова 2010: 105]. Стоит обратить внимание на то, что при отвлеченном восприятии словосочетание «банька по-белому» звучит как плеоназм, поскольку баня сама по себе – это место очищения.

Определение локуса сюжета очищения сопровождается уточнением пространственных координат. Первая строфа содержит упоминание:

На полоке, у самого краюшка

Я сомненья в себе истреблю...

В данных строках соединяется семантика пространственной пограничности и положения на краю (что лейтмотивно для поэзии В. С. Высоцкого в целом), и это координирует перемещение в прошлое. Семантика белого цвета, помноженная на подтекст пограничности и переходности, говорит о сакральности пространства. Баня в тексте Б. А. Слуцкого также находится в <em>периферийном </em>городке. На первый взгляд, у В. С. Высоцкого переход связан с чувством физического раскрепощения («Разомлею я до неприличности,/ Ковш холодный – и все позади…»). Однако именно пространство обладает синкретическим потенциалом. Строка «Я сомненья в себе истреблю…» постпозитивна по отношению к обозначению локуса («На полоке, у самого краюшка…»), из чего следует, что исповедальный настрой героя обусловлен именно <em>местом </em>нахождения.

Интонационно повествование о прошлом сродни рассказу о чем-то героическом. Во-первых, неисчислима сумма жизненного опыта, во-вторых, идейным ядром опыта, духовной опорой определяется вера: «Сколько веры и лесу повалено,/ Сколь изведано горя и трасс…». Прошлое ассоциируется с религиозной преданностью Сталину, о которой в настоящем напоминает татуировка. Так же, как и в стихотворении Б. А. Слуцкого, наколка – это символический текст о прошлом. Его словесное построение говорит о сакральности – образ вождя вначале умалчивается, затем раскрывается. Автор прибегает к расшифровке перифразы:

…И наколка времен культа личности Засинеет на левой груди.

А на левой груди – профиль Сталина…

Герой В. С. Высоцкого недвусмысленно говорит о лагере («сколько лесу повалено») и через подтекст актуализирует мифологию жизни ГУЛАГа. Среди заключенных бытовала легенда о защитных свойствах татуировки в виде профиля И. В. Сталина на груди². Проходящая через текст вера оказывается не просто частью прошлого, но называется идеей, приводящей в <em>рай</em>. Однако очищение дает разуверение в рае и открывается горько-иронический смысл этого образа:

Застучали мне мысли под темечком, Получилось – я зря им клеймен, И хлещу я березовым веничком По наследию мрачных времен.

Здесь идейный переворот сознания, переосознание «рая» как «мрачного времени» обусловлен балладным жанровым началом. Нельзя забывать, что «Банька по-белому» создавалась как песня. В. И. Козлов выделяет отдельный класс «мещанских баллад» В. С. Высоцкого: «Традиционная баллада как раз жанр мистический – трагедия, которая в ней случается, всегда имеет метафизическое объяснение: расплата за грехи, бесовство, Божья кара. А в “мещанской” балладе правит случай, произвольный и беспощадный» [Козлов 2015: 81]. Перипетийный разворот «Баньки по-белому», заключенный в стратегии «вера-разуверение», противоположен установкам мещанской баллады. Многолетний устой священного отношения к вождю разрушается только ритуально – путем <em>очищения </em>(«И хлещу я березовым веничком/ По наследию мрачных времен…»). В этом аспекте построение вполне традиционно и основано на перипетии психологического сюжета. В то же время необходимо помнить, что повествовательная законченность является важной чертой баллады как лиро-эпического жанра вообще. В случае же с героем В. С. Высоцкого в психологическом сюжете сложно поставить точку – субъект остается в некотором промежуточном состоянии, обусловленном переходным пространством: «Пространство бани у Высоцкого является переходным между инфернализированным «раем» и «белым светом», между длительной и тяжелой несвободой и еще не освоенной, нереализованной свободой» [Климакова 2010: 106].

Как минимум еще одна отличная от балладного жанра структура оказывается функционально оправданной. Именно она позволяет понять механизм временно́го перемещения героя. Разговор о прошлом ведется в доверительной интонации, обращение к «хозяюшке» свидетельствует об очень личном переживании. «Хозяюшка» – лицо, не равное остальной аудитории. Помимо балладного начала, таким образом, в стихотворении определимы элементы послания. Раскрепощенность в адресации, искренность позволяют посмотреть на прошлое без приукрашивания. Прошлое здесь – временная категория не социально-гражданского значения, но личного. Это, тем не менее, так же, как и в «Бане» Б. А. Слуцкого, ведет к подражанию фольклорной традиции. Отмеченная выше установка на повтор, заложенная в заголовке, является частью общей языковой структуры. Поэтика повторов и однородностей проявляется и в самой строфике, и в песенной композиции – рефренах-припевах. На протяжении текста мы видим конструкции: «раскалю… распалю», «веры и леса», «горя и трасс», «а на левой груди… а на правой», «из Сибири в Сибирь», «на карьере ли, в топи ли», «слезы и сырца» – и, наконец, рефрен-припев:

Протопи ты мне баньку по-белому – Я от белого свету отвык. Угорю я, и мне, угорелому, Пар горячий развяжет язык.

Такие повторы и однородности являются не вспомогательными приемами, но одним из традиционных для В. С. Высоцкого средств риторических установок. Использование одинаковых слов и форм, а также близких по смысловому полю понятий – способ постижения пространства, освоения границ образа. Немаловажной языковой стратегией становится абсолютизация мысли, чувства и образа через особую лексико-тематическую интенсивность. «Риторический подход к языковым явлениям проявляется у Высоцкого на всех уровнях языка. На лексическом уровне – это тяга к исчерпыванию лексики и фразеологии той предметной области, за которую он берется….» [Хазагеров 1998: 105], – справедливо замечает Г. Г. Хазагеров. Лагерная и банная тема переплетаются, обозначаются следующими группами слов и словосочетаний: «полок», «ковш», «угорю», «пар», «протопи», «березовым веничком»; «наколка», «лесу повалено», «горя», «трасс», «два охранника», «Сибирь», «слезы», «сырца». Синтез пространства и времени происходит и на лексическом уровне, что формирует мифопоэтический характер ситуации перехода.

***

Как мы видим, произведения В. С. Высоцкого и Б. А. Слуцкого не просто сопоставимы по своей тематике. Лирическое повествование и у Б. А. Слуцкого, и у В. С. Высоцкого активно за счет поэтики повторов и однородностей. Различны идеи стихотворений. «Банька по-белому» показывает другую часть прошлого, без которой эпическая картина у Б. А. Слуцкого оказывается неполной. Общественное противопоставлено личному. В. С. Высоцкий как бы устраняет дискретность, показывая ложность другого идеологического пафоса, проходя психологический путь от веры к разуверению. Процесс очищения и омовения осуществляется в сакральном пространстве, которое помогает постигнуть случившееся – и у народа в целом, и у каждого человека в отдельности.