Везде
Реминисцентный характер перифразы «на берегах Невы» в мемуарах Ирины Одоевцевой
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Реминисцентный характер перифразы «на берегах Невы» в мемуарах Ирины Одоевцевой
Аннотация
Код статьи
S013161170024710-0-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Жулькова Карина Алеговна 
Аффилиация: Институт научной информации по общественным наукам РАН
Адрес: Россия, Москва
Никульцева Виктория Валерьевна
Аффилиация: Московский финансово-юридический университет МФЮА
Адрес: Россия, Москва
Выпуск
Номер 1
Страницы
114-127
Аннотация

В статье подчеркивается реминисцентный характер номинативной перифразы «на брегах Невы», обращается внимание на то, что в названии мемуаров, в эпиграфе, в предисловии и в заключении русская поэтесса, прозаик И. Одоевцева, используя ономастическую перифразу не в ивановской версии («на берегу»), не в пушкинском книжном звучании с неполногласной лексемой («на брегах»), а в полногласном («на берегах»), делает ее более светской и расширяет не только пространство города, но и литературный контекст. Так, автор воспоминаний отсылает читателя к большему количеству поэтических произведений ХIХ и ХХ вв. («Евгений Онегин», «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор...») А. Пушкина, «Январский день. На берегу Невы…» Г. Иванова, «Кассандра» О. Мандельштама, «Элегия» А. Ладинского, «14 декабря 1918 года» З. Гиппиус, «К моей родине. Элегия» П. Плетнёва и др.), в совокупности образующих петербургский текст русской литературы. Перифраза «на брегах Невы» становится функциональным стилистическим приемом, своеобразной меткой, сообщая дополнительные аллюзии воспоминаниям Одоевцевой, в которых послереволюционный Петроград предстает не столько городом исторических потрясений, сколько центром русской культуры.

Ключевые слова
И. Одоевцева, А. Пушкин, Г. Иванов, ономастическая перифраза, «на берегах Невы», петербургский текст, реминисценция, поэтическая семантика
Классификатор
Дата публикации
05.04.2023
Всего подписок
12
Всего просмотров
61
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1 Ирина Владимировна Одоевцева – русская поэтесса, прозаик, родилась на берегах Даугавы в Риге, однако свои воспоминания связала с другими берегами. Первая часть мемуарной трилогии – «На берегах Невы» (1967) – представляет культурную жизнь Петрограда конца 1910-х – начала 1920-х годов, вторая – «На берегах Сены» (1978–1981) – посвящена русской эмиграции в Париже, третья – недописанная, названная «На берегах Леты» (1990), «так как, сами понимаете, дальше этих берегов уже ничего не бывает», – должна была стать «справочником, подспорьем в работе для новых поколений» [Радашкевич 1990] исследователей, изучающих литературу Серебряного века.
2 Устойчивая перифраза, созданная по модели берега (брега) + собственное имя водного объекта, фигурирующая в заглавии каждой из мемуарных книг Одоевцевой, применялась многими русскими поэтами, в том числе А. С. Пушкиным. По замечанию В. М. Калинкина, «Пушкин для обозначения поэтического топоса часто использовал сочетания со словом “берег”, в том числе словосочетания, созданные по модели берег (брег) / берега (брега) + собственное имя водного объекта или объекта, омываемого водой, как реального, так и мифического: невские берега, берега Невы, брега Невы (о Петербурге); берега Салгира, брега Салгира, брега Тавриды (о Крыме); брега Коцита, брега Леты, Стигийский брег (о загробном мире); брег парнасских вод (о Парнасе)» [Калинкин 2018: 6].
3 Название первой части мемуаров Одоевцевой немедленно отсылает читателя к хрестоматийным пушкинским строкам:
4 Онегин, добрый мой приятель,
5 Родился на брегах Невы,
6 Где, может быть, родились вы
7 Или блистали, мой читатель [Пушкин 1975: 8].
8 Ономастическая перифраза «на брегах Невы», обозначая Петербург, сообщает дополнительные аллюзии воспоминаниям Одоевцевой, в которых послереволюционный Петроград предстает не столько городом исторических потрясений, сколько столицей русской литературы, центром напряженной духовной жизни. Впоследствии Париж станет преемником Петрограда, наследником старой русской культуры в эмиграции. Именно поэтому особое значение приобретают для мемуаристки последние строки упомянутой онегинской строфы:
9 Там некогда гулял и я:
10 Но вреден север для меня [Пушкин 1975: 8].
11 Намек поэта на вынужденный отъезд из столицы в южную ссылку иронично коррелирует с судьбой самой мемуаристки и многих из тех, чьи литературные портреты она создает в своих воспоминаниях.
12 Аллюзивно связывается с книгой Одоевцевой и другая пушкинская строфа (гл. III, строфа XXII), в которой встречается словосочетание «на брегах Невы»:
13 Я знал красавиц недоступных,
14 Холодных, чистых, как зима,
15 Неумолимых, неподкупных,
16 Непостижимых для ума;
17
18 Над их бровями надпись ада:
19 Оставь надежду навсегда.
20 Внушать любовь для них беда,
21 Пугать людей для них отрада.
22 Быть может, на брегах Невы
23 Подобных дам видали вы [Пушкин 1975: 56].
24 Интересно, что выражение «оставь надежду навсегда» – пушкинская интерпретация знаменитой надписи над входом в ад из поэмы А. Данте «Божественная комедия»: «Оставь надежду, всяк сюда входящий» («Оставьте всякую надежду, входящие сюда», буквальный перевод с итальянского «Lasciate ogne speranza, voi ch'entrate») («Ад», песнь 3, строфа 9) – стало названием послевоенного романа Одоевцевой. Избрав для повествования о жизни советской России 1930-х годов дантовские строки, писательница воспользовалась не буквальным переводом с итальянского, не переводом оставшегося в СССР поэта-акмеиста М. Л. Лозинского («Входящие, оставьте упованья») или писателя русского зарубежья Б. К. Зайцева («Оставьте всякую надежду вы, входящие!»), а именно пушкинской строкой. Но если в романе Одоевцевой «Оставь надежду навсегда» (1954) эта фраза лишена иронии, то в связи с ее мемуарами «На берегах Невы» она воспринимается как часть целого в своей первоначальной шутливой характеристике «красавиц недоступных». Так, номинативная перифраза «на брегах Невы» становится функциональным стилистическим приемом, объединяющим это пушкинское лирическое отступление с воспоминаниями Одоевцевой, являясь в данном случае неким мостиком во времени, заставляющим поискать «подобных дам» в Петрограде начала ХХ в. Причисляет ли мемуаристка себя к «холодным, чистым, как зима»? Думается, такой образ польстил бы ей. Несмотря на сделанное в предисловии признание в том, что она пишет воспоминания «не из эгоистического желания», «не о себе и не для себя», а о тех, кого дано было «узнать “на берегах Невы”» [Одоевцева 1988: 11], намерение «вписать себя в звездную карту петроградского поэтического небосклона» [Лекманов 2020: 9] у Одоевцевой, безусловно, было.
25 Являясь своеобразной меткой, перифраза «на брегах Невы» указывает на еще одну реминисценцию, связанную с другими хрестоматийными пушкинскими строками. В стихотворении Пушкина «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор...») центральная тема – воспоминания. Не по своей воле оторванный от Петербурга, не имеющий возможности присутствовать на встрече лицеистов поэт создает проникнутые особой теплотой портреты своих друзей (Н. Корсакова, Ф. Матюшкина, И. Пущина, А. Горчакова, А. Дельвига, В. Кюхельбекера). «Лицейский шум, лицейские забавы», «дух песен», разговоры о «Шиллере, о славе, о любви» и люди родные «по музе, по судьбам» [Пушкин 1974: 37] – тревожат память, заставляют тосковать по утраченной юности и по тем, с кем разлучен на время или навсегда.
26 Ощущение изгнанничества, настроение, выраженное Пушкиным в эпитетах, метафорах, гиперболах, связанных с холодом («Сребрит мороз увянувшее поле», «А ты, вино, осенней стужи друг», «В обители пустынных вьюг и хлада», «И вечный лед полунощных морей», «фортуны блеск холодный», «Невидимо склоняясь и хладея, / Мы близимся к началу своему...») [Пушкин 1974: 37–40], передано и в стихотворении супруга Одоевцевой Георгия Владимировича Иванова (1894–1958) «Январский день. На берегу Невы…» (1922), микрофрагмент которого мемуаристка выбрала в качестве эпиграфа к своим воспоминаниям.
27 Нельзя не заметить, как в этом стихотворении Иванова помимо холода («январский день», «несется ветер»), также создающего ощущение бесприютности, соединились лексемы трех вышеуказанных пушкинских строф: блистал (у Пушкина «или блистали, мой читатель»), дама (у Пушкина «подобных дам встречали вы»), на льду (у Пушкина «вечный лед полунощных морей»):
28 Январский день. На берегу Невы
29 Несется ветер, разрушеньем вея.
30 Где Олечка Судейкина, увы!
31 Ахматова, Паллада, Саломея?
32 Все, кто блистал в тринадцатом году, –
33 Лишь призраки на петербургском льду.
34 Вновь соловьи засвищут в тополях
35 И на закате, в Павловске иль Царском,
36 Пройдет другая дама в соболях,
37 Другой влюбленный в ментике гусарском...
38 Но Всеволода Князева они
39 Не вспомнят в дорогой ему тени [Иванов1993: 287].
40 Мотив памяти / забвенья также наследуется Ивановым («Где Олечка Судейкина, увы!», «Не вспомнят в дорогой ему тени») у Пушкина («И ныне здесь, в забытой сей глуши», «Минутное забвенье горьких мук», «Опомнимся – но поздно! и уныло / Глядим назад, следов не видно там», «Он вспомнит нас»). В том же 1922 г. – переломном, связанном с расставаньем с любимым городом – появляется стихотворение Одоевцевой «Январская луна. Огромный снежный сад...», в котором звучат аналогичные мотивы:
41 Как облака плывут! Как тихо под луной!
42 Как грустно, дорогая!
43 Вот этот снег, и ночь, и ветер над Невой
44 Я вспомню умирая.
45 Спустя много лет, под «чужими небесами» составляя свои воспоминания, она предварит их эпиграфом, выхватывая из стихотворения супруга только ономастическую перифразу и строчку о ветре:
46 На берегах Невы
47 Несется ветер, разрушеньем вея... [Одоевцева 1988: 10].
48 Одоевцева намеренно сосредоточивает внимание на двух лексемах «ветер» и «разрушенье» (возможно, «ветер» был навеян Иванову «бурей» Пушкина из того же «19 октября»: «Когда постиг меня судьбины гнев, / Для всех чужой, как сирота бездомный, / Под бурею главой поник я томной»). Это ветер перемен, ветер испытаний, пронесшийся сквозь века по всевидящему городу, в котором «блистают» уже другие люди.
49 В «Путеводителе по книге Ирины Одоевцевой “На берегах Невы”» О. А. Лекманов сообщает, что в 1961 г. Одоевцева становится участницей поэтического семинара, организованного Ю. П. Иваском, где разбирается стихотворение Иванова «Январский день. На берегу Невы…», в котором поэт «прощается с эпохой русской модернистской культуры, завершившейся с началом Первой мировой войны, и перечисляет имена тогдашних знаменитых петербургских “европеянок нежных” (по формуле Мандельштама) – актрисы Ольги Глебовой-Судейкиной, Анны Ахматовой, поэтессы Паллады Богдановой-Бельской, героини стихов Ахматовой и Мандельштама Саломеи Андрониковой-Гальперн, а также несчастливо влюбленного в Глебову-Судейкину поэта Всеволода Князева, служившего в гусарском полку» [Лекманов 2020: 449].
50 Одоевцева же, по мнению исследователя, от «ветра, разрушеньем веющего» пытается спасти время, проведенное ей в послереволюционном Петрограде – промежуток с ноября 1918 г. по лето 1922 г., – воспринимаемое ею как эпилог предшествующей эпохи. Воссоздавая атмосферу Серебряного века, связанную с захватывающими событиями и неординарными людьми, она мастерски рисует емкие художественные образы современников: Г. Иванова, Н. Гумилёва, М. Лозинского, О. Мандельштама, М. Кузмина, А. Ахматовой, А. Блока, А. Белого, А. Ремизова, Ф. Сологуба, – зримо и ярко выписывает портреты людей, с которыми связана ее юность, ее первые шаги в поэзии.
51 О. А. Лекманов акцентирует внимание на замене в эпиграфе мемуаров Одоевцевой «единственного числа на множественное (у нее: “на берегах”; у Иванова – “на берегу”)» [Лекманов 2020: 449–450]. Однако следует отметить, что в 1958 г. при подготовке собрания сочинений, которое Иванову было обещано, поэт переработал многие тексты, в том числе «Январский день. На берегу Невы…». Стихотворение было опубликовано Юрием Терапиано в мюнхенских «Мостах» в 1961 г. Помимо субституции соотносительным коррелятом (на берегу / на берегах) в первой строке, Иванов добавил в конце еще одну строфу:
52 Ни Олечки Судейкиной не вспомнят,
53 Ни чёрную ахматовскую шаль,
54 Ни с мебелью ампирной низких комнат –
55 Всего того, что нам смертельно жаль [Терапиано 1961: 140].
56 Дискуссия между Ю. Терапиано, утверждающим, что, сравнивая две версии, «читатель сам увидит, насколько переработанная совершеннее и законченнее» [Терапиано 1961: 137], и В. Крейдом, полагающим, что последнее четверостишие «начисто» лишено «прелестной музыки первой версии» [Крейд 2007: 60], выходит за рамки обозначенной нами темы, поэтому, не продолжая ее, отметим, однако, что в новой версии акцент перемещается на лексему «смертельно», отсылая – в свою очередь – к заключительной строке стихотворения Одоевцевой «Январская луна. Огромный снежный сад...» («Я вспомню умирая»), обнажая взаимовлияние, которое испытывали поэты.
57 Сказывается оно и в перекличке между другим ивановским стихотворением – «Как осуждённые, потерянные души» (1924), – также содержащим рассматриваемую перифразу, и словами Одоевцевой из предисловия к мемуарам, в которых она предполагает «окунуться в те трагические, страшные и прекрасные, несмотря на все ужасы, первые пореволюционные годы» [Одоевцева 1988: 11]. На антитезе, лежащей в основе этой сентенции о «страшных и прекрасных годах», строится и поэтическое «припоминание» «чудного Петербурга» Иванова: «Как были счастливы, как были мы несчастны / В туманном городе на берегу Невы».
58 Важно отметить, что Одоевцева в названии своих воспоминаний, в эпиграфе, в предисловии и в заключении использует перифразу не в ивановской версии («на берегу»), не в пушкинском книжном звучании с неполногласной лексемой («на брегах»), а в полногласном («на берегах»), делая ее более светской и расширяя не только пространство города, но и литературный контекст.
59 Таким образом автор воспоминаний отсылает читателя к большему количеству поэтических произведений, в совокупности образующих петербургский текст русской литературы. Комментатор книги «На берегах Невы», обратившись к интернет-ресурсу «Национальный корпус русского языка» («Поэтический корпус»), находит всего пять релевантных примеров употребления сочетания «на берегу Невы» отечественными стихотворцами (в двух стихотворениях Иванова, в двух – Мандельштама и в поэме Некрасова), а с учетом других форм значительно больше: девять случаев использования сочетания «на берегах Невы» (в стихотворениях А. Ладинского, К.  Вагинова, З. Гиппиус, Вл. Соловьёва, А. К. Толстого, К. Павловой, П. Плетнёва, А. Востокова и Г. Державина) и еще семь – «на брегах Невы» (в поэтических произведениях В. Маяковского, К. Вагинова, А. Пушкина (трижды, см. выше), И. Крылова и А. Сумарокова) [НКРЯ].
60 Среди всех этих текстов для Одоевцевой наиболее актуальными представляются такие, как «Кассандре» (1917) О. Э. Мандельштама, адресованное А. А. Ахматовой, эмигрантская «Элегия» (1933) А. П. Ладинского («И только голос лиры / К тебе из синевы, / И только город сирый / На берегах Невы») и «14 декабря 1918 года» З. Н. Гиппиус о декабристах («Минули годы, годы, годы... / А мы все там, где были вы. / Смотрите, первенцы свободы: / Мороз на берегах Невы!»), в которых прослеживается то же преклонение пред Петербургом, воспоминания о нем и людях, связанных с ним одной судьбой.
61 В стихотворении О. Э. Мандельштама «Кассандре» (1917) идейно и композиционно важны контрасты «будущее – прошлое», «счастье – страдание», «потери – приобретения», «свет – тьма», «город – природа», разделяющие пространство текста на две части: жизнь в Петербурге до 1917 года и после революции. Петербургский текст создается пересечением многочисленных семантических полей: «время, жизнь» (цветущие мгновенья, семнадцатый год, жизнь, сто лет тому назад), «человек» (губы, глаза, голова, народ, один – другой, скифский, человек), «страдание» (мучат, омерзительный, бред, безрукая, зачумлённая, больная), «христианство» (торжественное бденье), «любовь» (любя, полюбил), «праздник» (шалый праздник, бал), «Петербург» (столица, на берегу Невы, высокие дома, площадь с броневиками), «потеря» (потеряли, ограблен, ограбить, закон), «свет» (горящие, сиять, солнце), «звук» (звуки, тихая), «память» (воспоминанья), «античная история» (Кассандра, Александр), «приобретения» (победа, свобода, равенство, искал), «вода» (Нева, корабельный), «природа» (лес, волки, солнце), «зима» (декабрь, зима). Мотив предопределенности человеческой жизни, неизбежности судьбы определяет появление античных образов. Оксюморон «безрукая победа» может трактоваться двояко: как образ изломанной статуи греческой богини и как образ восстания, принесшего страдания и смерть; введение личных имен – Кассандры (как заголовочного слова текста и как обращения в составе первой и последней строф, участвующих в кольцевом строении текста), предвещающей несчастье, и Александра («сияло солнце Александра» (Македонского)), на пике славы всё сметавшего на своем пути, отсылает читателя к греко-римской истории и мифологии. По мысли автора, который, подобно Кассандре, предсказывает несчастье родному городу, вещающий правду обречен на расправу:
62 Когда-нибудь в столице шалой
63 На скифском празднике, на берегу Невы –
64 При звуках омерзительного бала
65 Сорвут платок с прекрасной головы.
66 Не случайно в цитируемом лозунге французской революции слово «братство» заменено на «закон», что в окружении лексем «волки», «потеряли», «ограблен», «броневики» создает контекстуальную иронию «закон» – ‘беззаконие’, подчёркнутую ассонансом на [а] и [о]:
67 На площади с броневиками
68 Я вижу человека – он
69 Волков горящими пугает головнями:
70 Свобода, равенство, закон.
71 Семантика «петербургского текста» обусловливается не только аллюзией ‘античность’ – архитектура города (шалая столица, площадь, высокие дома), но и символикой: образами зимы (холода), воды (Невы), священнослужений (торжественное бденье), мореплавания (корабельный лес), жестокости, поругания и распущенности (скифский праздник, омерзительный бал, сорвут платок с прекрасной головы, больная Кассандра), болезни и сумасшествия (жизнь – необходимость бреда).
72 Античные образы – неотъемлемый элемент архитектоники текста в стихотворении А. П. Ладинского «Элегия» (1933). Образы богини Афины Паллады, величия и падения Римской империи порождают контрасты прошлого и настоящего (Рим – Петербург), приобретений и потерь (горькая слава – расставанья час):
73 Я с горькой славой Рима
74 Судьбу твою сравнил.
75 Я ледяные зимы
76 Палладе посвятил.
77 Паллада – это и имя Богдановой-Бельской, куртизанки, салон которой пользовался успехом у петербургского демимонда. Введение этого имени собственного в «античный» контекст создает двоякое прочтение первой строфы элегии: возможно, лирический герой вспоминает зимние вечера, проведенные в литературно-музыкальном салоне этой женщины, которой посвятили стихи Вс. Князев, И. Северянин, Н. Гумилёв, А. Ахматова, Г. Иванов и мн. др.
78 Семантическое пространство города образовано пересечением полей «Петербург» (колонны, город сирый, на берегах Невы), «зима» (ледяные зимы, сугробы), «природа» (лес, синева, небесные), «вода» (дожди, Нева, слезы, снег), античная история (Рим, Паллада, колонны), «приобретения» (слава), «судьба» (судьба, гроб, сон, метаморфоза, мир), «страдание» (слезы, расставанье, горькая), «человек» (глаза), «звук» (голос лиры, плач).
79 Образы судьбы и смерти, страдания приобретают необычную трактовку у Ладинского: город восстает из снега, бросая вызов законам природы. Возникшая оппозиция «город – природа» определяет введение анафоры, метафоры и сравнения:
80 Наперекор сугробам
81 Там вырос мир колонн,
82 Как странный лес за гробом,
83 Как непонятный сон.
84 Звуковая, визуальная и тактильная семантика текста усилена введением анафоры вкупе с ассонансом на [о]:
85 И только голос лиры
86 К тебе из синевы,
87 И только город сирый
88 На берегах Невы.
89 И только слёзы, слёзы
90 Твоих небесных глаз,
91 Твои метаморфозы
92 И расставанья глас.
93 Контрастам и оппозициям отведена важная роль и в стихотворении З. Н. Гиппиус «14 декабря 1918 года». Скрытые временные параллели проводятся между восстанием декабристов 1825 года и революционными событиями 1917 года. Так же, как в произведениях Мандельштама и Ладинского, образ Петербурга выстраивается языковыми и стилистическими приемами.
94 За счет лексических и семантических контрастов «страдание – звук – судьба», «воспоминания – реальность», «жизнь – смерть», «время – безвременье», «счастье – страдание», «холод – свет», «декабристы – потомки» вкупе с превалирующими нисходяще-восходящими интонациями создается риторичность и торжественность «петербургского текста». Тема города и человека в нем возникает на пересечении таких семантических полей, как «время» (прошло, нет возврата, день, в первый раз, годы, минули, годовщина, восемьдесят лет, начатое), «зима» (морозный, мороз, декабрьский), «Петербург» (площадь, сенат, ступени, Зимний, крыльцо, на берегах Невы), «жизнь» (оживем), «движение» (сошлися, идут, сойдите, несли, пойдем), «счастье» (упованье, трепещут, вино), «любовь» (любовь, милые), «военная обязанность» (мундирная, подвиг), «восстание» (кровь, свобода, освободительный), «свет» (погашен, костер, ослепительный), «человек» (сердце, первенцы, дети, внуки, стопы), «судьба» (могилы, тени милые, смертные долины, свершить суждено), «страдание» (корчимся в муке, всё меньше сил, страшных, режуще-остер), «звук» (зовем), «память» (завет, не забыли, лелеяли, хранили).
95 Вуалируя параллели между восстанием декабристов и октябрьской революцией, Гиппиус подчеркивает чувство вины потомков, чувствующих бессилие перед историческими переменами.
96 Мы – ваши дети, ваши внуки…
97 У неоправданных могил,
98 Мы корчимся всё в той же муке,
99 И с каждым днём всё меньше сил.
100 Это чувство бессилия нагнетается введением лексем с температурно-тактильной семантикой (морозный день, трепещут жадные сердца, подвиг режуще-остер, погашен, кровью, костёр, мороз на берегах Невы, декабрьской, дыханьем, вино), вступающих в контрастирующие отношения.
101 Если в произведениях Мандельштама и Ладинского семантика незыблемого и вечного города связана не только с потерями, но и с приобретениями, не только с каменной архитектурой, но и с водной стихией, а также выстраивается через античную символику и через оппозицию города природе, то у Гиппиус городской текст неразрывно связан с движением, с мотивами счастья и человеческих страстей, военной обязанностью. В то же время все три «петербургских текста» роднит наличие семантических полей «время», «человек», «страдание», «звук», «зима/холод». С лейтмотивами памяти, жизни, любви, света, потерь неразрывны тексты Мандельштама и Гиппиус, в то время как Ладинского роднит с Гиппиус только тема судьбы и смерти.
102 Контрасты «жизнь – смерть», «счастье – страдание», распад жизни на фазы «до и после» превалируют у Мандельштама и Гиппиус, тогда как Мандельштама с Ладинским сближает оппозиция «город – природа», «потери – приобретения».
103 Совпадение временных планов (прошлое – настоящее) отмечается в произведениях Ладинского и Гиппиус, модальных (реальных и ирреальных) – у Мандельштама и Гиппиус; у Мандельштама же прошлое противопоставлено будущему, а у Ладинского действие представлено только в реальной модальности.
104 Интонационный рисунок текстов Гиппиус и Мандельштама носит восходяще-нисходящий характер во всех строфах, кроме последней, которая увенчана восходящими интонациями; мелодика текста Ладинского единообразна.
105 Все три стихотворения написаны ямбом с пиррихиями: у Мандельштама – разностопным, у Ладинского – трехстопным, у Гиппиус – четырехстопным. В основе эвфонии всех трех стихотворений лежат ассонансные и аллитеративные инкрустации на [о], [а] и [р], наиболее отшлифованные в тексте Ладинского и наименее тщательно отделанные Гиппиус.
106 Итак, город, воздвигнутый «на берегах Невы», вечен, незыблем, холоден, молчалив, равнодушен к человеку, которому причиняет страдания. Он и источник счастья, искания, «упованья», и символ несбывшихся надежд и бесплодных мечтаний. Для Ирины Одоевцевой же Петербург – островок счастья, оставленного на родине.
107 В преамбуле к своей книге мемуаристка обращалась к читателю: «Я пишу эти воспоминания с тайной надеждой, что вы, мои читатели, полюбите как живых тех, о ком я вспоминаю. Полюбите их, воскресите их в своей памяти и в сердцах. И тем самым подарите им бессмертие. Вы, мои современники, и вы, те, кто будет читать, – я и на это самоуверенно надеюсь – “На берегах Невы”, когда меня уже давно не будет на свете» [Одоевцева 1988: 13].
108 Ахматовой, Мандельштаму, Гиппиус и многим другим поэтам Серебряного века посвящено много увлекательных страниц в мемуарах Одоевцевой, но столь же значительным героем воспоминаний предстает сам город. Слова П. А. Плетнёва из стихотворения «К моей родине. Элегия» (1820), в которых «родимый край» («Немой моей мечты прибежище и рай») влечет поэта: «С каким бы восхищеньем, / Заботы бросив все на берегах Невы, / Домашним образам я поклонился», – перекликаются со словами, заключающими первую книгу мемуаров Одоевцевой: «Нет, я чувствую, я знаю, такой счастливой, как здесь, на берегах Невы, я уже никогда и нигде не буду» [Одоевцева 1988: 313].
109 Таким образом, перифраза «на брегах Невы» становится своеобразным маркером, выявляющим в петербургском тексте русской литературы те произведения, мотивы и образы которых помогают Одоевцевой воссоздать атмосферу культурной столицы, вбирающей в себя все эпохи города, меняющегося и одновременно неизменного.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести