Везде
Non-Gradable Attribute Intensification in Dostoesvsky's Writing Style: Linguistic Mechanisms and Semantic Effects
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Non-Gradable Attribute Intensification in Dostoesvsky's Writing Style: Linguistic Mechanisms and Semantic Effects
Annotation
PII
S013161170009964-9-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Ekaterina V. Sharapova 
Affiliation: Vinogradov Russian Language Institute (Russian Academy of Sciences)
Address: Moscow, Russia
Edition
Issue 3
Pages
101-113
Abstract

The article studies a certain type of occasional word combinations, characteristic of Dostoevsky’s individual style, such as combining intensifiers with non-gradable words. Adding an intensifier to a word that does not indicate a graduated feature results in the violation of collocational restrictions. However, the word combination that should be abnormal according to the general semantic rule turns into a meaningful stylisticс device. The author uses two types of word combinations: intensifiers and adjective combinations, which are a part of a certain collocation or set phrase and noun word combinations, which denote a person’s nationality or profession. The article considers the mechanisms of forming these word combinations, the basis for semantic coordination and interpretation of occasional word combinations, as well as their stylistic features, such as semantic shifts, actualization, connotative meaning application, the context, including non-linguistic facts about the period the text was written in, word-play and irony. The article also addresses the issue of semantic evolution of vocabulary.

 

Keywords
intensity, intensifier, Magn lexical function, non-gradable attribute, collocational restrictions, occasionalism, connotation, semantic shifts, Dostoevsky’s individual style
Acknowledgment
This article is published with the financial support of the Russian Foundation for Basic Research (project № 18-012-90025 “A linguistic model of Dostoevsky's individual style: corpus technologies in the analysis of literary text”). The author is grateful to Galina I. Kustova for her invaluable help and Nadezhda V. Buntman for critical comments on the article.
Received
30.06.2020
Date of publication
01.07.2020
Number of purchasers
28
Views
528
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite   Download pdf Download JATS
1

Интенсификация признака в речи – это указание на высокую степень его проявления. Сообщить собеседнику о высокой степени признака можно самыми разными способами. Язык предлагает нам множество средств: фонетические – удлинение ударного гласного или начального согласного (огро-омный, з-зараза), словообразовательные – например, префиксация (распрекрасный, прескверно, переохладиться), морфологические – превосходная степень сравнения у прилагательных и наречий (самый быстрый, сильнее всех). Мы используем также элативные формы в сочетаниях типа до мельчайших подробностей, с величайшим удовольствием или различные конструкции с удвоением («редупликацией»): белым-бело, проще простого, рад-радехонек, строго-настрого, хожено-перехожено [Бондарко (отв. ред.) 1996: 115–123]. Средством интенсификации могут быть фразеологизмы: И под эти думы заснул Герасим Силыч, а Патап Максимыч давно уж храпел во всю ивановскую (П. И. Мельников-Печерский. На горах. Книга вторая. 1875–1881); Искали, искали они князя и чуть-чуть в трех соснах не заблудилися, да спасибо случился тут пошехонец слепород, который эти три сосны как свои пять пальцев знал (М. Е. Салтыков-Щедрин. История одного города. 1869–1870). Синтаксическим средством являются, например, сложноподчиненные предложения типа Сделается мне так душно, так душно дома, что бежала бы (А. Н. Островский. Гроза. 1860); Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полетом (М. Ю. Лермонтов. Герой нашего времени. 1839–1841).
2

В этой статье речь пойдет об интенсификации признака при помощи так называемых слов-интенсификаторов, т. е. слов, которые выражают значение высокой степени в сочетании с другими словами, обозначающими собственно признак: крайне необходимый, слишком горячий, ослепительная белизна, адская жара, горячо интересоваться, досконально изучить, наотрез отказаться. Иногда в роли интенсификатора выступает сочетание слов: изо всех сил стараться, до неузнаваемости изуродовать, в значительной степени улучшить. В лингвистической литературе для обозначения интенсификаторов иногда используют термин «лексическая функция Magn» (например в [Кустова 2011], о Magn’ах и других лексических функциях можно прочитать в [Мельчук 2012]).
3

Интенсификатор требует в речи (в качестве главного слова в словосочетании) слова со значением градуируемого признака. Градуируемость – это наличие у признака шкалы, по которой изменяется количество этого признака, т. е. его степень, или, иначе, интенсивность. «Каноническим» средством выражения градуируемых признаков в языке являются качественные прилагательные: именно способность градуироваться проявляется в способности большого числа качественных прилагательных иметь степени сравнения: высокий – выше – самый высокий, выше всех. Однако с точки зрения лингвистической семантики градуируемые признаки могут быть чрезвычайно разнообразны, а средства их выражения в языке не ограничиваются именами прилагательными. Градуируются внутренние состояния человека, например эмоциональные (ярость – дикая, бешеная ярость; любовь – горячая, пламенная любовь), но не только (спать – крепко спать, болеть – тяжело болеть), внешние проявления этих состояний (аплодисменты – бурные, оглушительные аплодисменты), многие процессы, которые обозначают изменение количества признака с течением времени (остыть – немного остыть – сильно остыть – совсем остыть), природные процессы типа дождь – проливной дождь, снегопад – обильный снегопад и т. д. [Кустова (сост.) 2008, Кустова 2011].
4 Если слово обозначает признак неградуируемый, то на употребление интенсификатора при таком слове налагается сочетаемостный запрет. Например, относительные и притяжательные прилагательные, притяжательные местоимения обозначают неградуируемые признаки, поэтому мы не говорим *довольно каменный дом, *вполне морская рыба, *чрезвычайно лисья нора, *поразительно мой портфель. Не употребляем и формы степеней сравнения типа автомобильный – *автомобильнее, стиральный – *самый стиральный. Интенсификация неградуируемых признаков, таким образом, явление в некотором смысле необычное или даже – «неправильное». Однако весьма распространенное.
5 Конечно, языку хорошо знаком процесс «окачествления» значений относительных прилагательных: деревянный стул – деревянный голос, стеклянная дверь – стеклянный взгляд, железная лестница – железный характер. Однако в романах Ф. М. Достоевского нередки случаи, когда слово не обозначает качественный градуируемый признак, но при этом присоединяет интенсификатор. В тексте возникают «неправильные» с точки зрения сочетаемостных норм стилистически маркированные окказиональные авторские выражения. Почему они возможны и как их можно интерпретировать?
6 Окказионализмы – это авторские неологизмы, «слова-самоделки» (Н. И. Фельдман), результаты авторского словотворчества. Окказионализмы «вырастают» из определенного контекста, они не претендуют на то, чтобы войти в общее употребление, закрепиться в языке, поэтому «ощущаются как новые, независимо от времени своего создания» [Фельдман 1957, Лопатин 1973: 65]. Самыми необычными бывают слова-окказионализмы, но окказиональными могут быть и словосочетания, если в них нарушены нормы узуса и семантической сочетаемости, если в них «встречаются» слова, «сочетаемость которых в узусе невозможна» [Бабенко 1997: 12–13]. Разделим интересующие нас окказиональные сочетания на две группы: сочетания интенсификаторов (1) с прилагательными и (2) с существительными.
7 (1) В некоторых случаях относительное прилагательное выступает в таком контексте, в котором реализуется именно относительное значение, контекст не дает оснований для «окачествления», даже препятствует ему. Так, наименее «склонны» к присоединению интенсификаторов коллокации – сложные наименования, имеющие терминологический характер. В составе подобных коллокаций прилагательные, даже исходно качественные, употребляются в относительном значении (легкая атлетика, горячее копчение), не развивают качественных значений, а интенсификатор требует качественного значения, поэтому как бы «наводит», индуцирует его. Происходит столкновение общеязыкового и контекстуального значений, которое порождает каламбур – неразрешенное (и неразрешимое) семантическое противоречие, когда слово в одном и том же контексте реализует два разных значения:
8 В двух-трех местах они [женщины «легкого поведения»] толпились на тротуаре группами, преимущественно у сходов в нижний этаж, куда, по двум ступенькам, можно было спускаться в разные весьма увеселительные заведения («Преступление и наказание»).
9 «Неправильное» употребление интенсификатора и каламбур современный читатель может увидеть и в словосочетании особенно священное предание:
10 У нас в образованном обществе особенно священных преданий ведь нет, Авдотья Романовна: разве кто как-нибудь себе по книгам составит... али из летописей что-нибудь выведет («Преступление и наказание»).
11 Сочетание священное предание является коллокацией с точки зрения современного языка (Священное Писание – Священное Предание, по данным Национального корпуса русского языка (далее – НКРЯ)). В коллокации прилагательное священный не имеет качественного значения, которое, однако, возможно у него в других контекстах (так, в [Евгеньева (ред.) 1999] отмечено четыре качественных значения). В русском языке второй половины XIX в. употреблялось терминологическое сочетание Священное Предание (например, Дух Божий, глаголящий Священным Писанием, поучающий и просвещающий Священным Преданием вселенской Церкви, не может быть постигнут разумом (А. С. Хомяков. Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу брошюры г. Лоранси. 1853)), однако употребительным было также сочетание с качественным значением прилагательного (священный ‘заветный, нерушимый’, предание ‘поучения, наставления, правила житейские, переданные одним поколением другому’ [Даль 1998]), например: Вы похожи на пришельцев… которые не знают ни радостей, ни священных преданий, ни теплых воспоминаний этой страны… (А. К. Шеллер-Михайлов. Лес рубят – щепки летят. 1871). Таким образом, для современников Достоевского употребление сочетания священное предание с интенсификатором было, скорее всего, нейтральным или его стилистический эффект был не таким, каким он представляется современному читателю. Интенсификатор здесь выступает в роли показателя качественного значения, «намекает» читателю на семантическую эволюцию прилагательного и на пройденный сочетанием священное предание путь от свободного словосочетания к устойчивому.
12 Интенсификаторы могут присоединяться к сочетаниям относительных прилагательных с существительными, которые представляют собой названия частных разновидностей какого-либо класса объектов: морская рыба и речная рыба, книжный шкаф, платяной шкаф. Так, в художественных текстах второй половины XIX в. нам встретились сочетания летняя, зимняя, верхняя, траурная, праздничная, парадная одежда; охотничий, дачный, маскарадный, дорожный костюм; русский, малороссийский, европейский, петербургский костюм [НКРЯ, ruscorpora.ru] – все это названия разновидностей одежды, они близки к терминологическим обозначениям и похожи на коллокации. Однако присоединение к ним интенсификаторов дает несколько другой эффект, чем в предыдущих примерах.
13 Протягивались наглые смеющиеся головы с папиросками и трубками, в ермолках. Виднелись фигуры в халатах и совершенно нараспашку, в летних до неприличия костюмах, иные с картами в руках («Преступление и наказание»). …Я люблю иногда от скуки… от ужасной душевной скуки… заходить в разные вот эти клоаки. Эта обстановка, эта заикающаяся ария из «Лючии», эти половые в русских до неприличия костюмах, этот табачище, эти крики из биллиардной – все это до того пошло и прозаично, что граничит почти с фантастическим («Преступление и наказание»).
14 Хотя сочетания типа до неприличия летний костюм имеют, как и весьма увеселительные заведения, иронический оттенок, тем не менее присоединение интенсификатора приводит не к каламбуру, а скорее к семантическому сдвигу в значении прилагательного. Интенсификатор актуализирует периферийную качественную семантику у опорного прилагательного, а иногда, возможно, индуцирует, «наводит» ее. Коннотативная качественная семантика прилагательного позволяет интерпретировать словосочетание, которое по общему сочетаемостному правилу запрещено.
15 Коннотации слова – это некоторые смыслы, которые сопутствуют, но «не входят непосредственно в лексическое значение слова» и выражают «принятую в данном языковом коллективе оценку соответствующего предмета или факта действительности» [Апресян 1995: 159]. Коннотации отражают наши ассоциации и стереотипные представления: лисы – хитрые, петухи – задиры, ослы – упрямые; немцы аккуратны, француженки красивы и т. д. Однако коннотации могут быть не только устойчивыми, общеязыковыми, но, как и слова и словосочетания, они могут быть окказиональными, индивидуально-авторскими, специфичными для конкретного текста (подробнее о коннотациях – в [Телия 1986]). В этом случае, как показывают наши примеры и как мы увидим далее, коннотации создаются в контексте, разными путями этим контекстом «наводятся».
16 (2) Интенсификатор может присоединяться к существительному, обозначающему лицо по национальности, профессии, занятию.
17 «Исторический, политический, религиозный или психологический контекст существования лексемы или ее референта» играет заметную роль в формировании коннотаций [Апресян 1995: 170], поэтому, например, в следующих контекстах читатель вряд ли заметит что-то особенно необычное: Алешка, ведь правда? Ведь совершенно русская вера такая? – Нет, у Смердякова совсем не русская вера, – серьезно и твердо проговорил Алеша. – Да, черта эта совсем русская, – улыбнулся Алеша («Братья Карамазовы»); [Настасья Филипповна – Рогожину] Все-таки ты не лакей; я прежде думала, что ты совершенный, как есть, лакей («Идиот»).
18 В других случаях коннотации, которые взаимодействуют с интенсификатором, принадлежат скорее к индивидуально-авторской текстовой системе, нежели к системе языка. Откуда же мы знаем о таких коннотациях? Многие словосочетания «вида X→Y можно осмыслить только в предположении, что семантической областью действия X-а является не все лексическое (или грамматическое) значение слова Y, как это бывает в большинстве случаев, и даже не отдельный его компонент, а какая-то коннотация X-а» [Апресян 1995: 167]. Кроме того, «взаимодействие степенного квантификатора с коннотацией особенно заметно в тех случаях, когда он присоединяется к слову, обозначающему неградуируемое свойство» [Апресян 1995: 168]. Для того чтобы осмыслить такое высказывание, читателю необходимо найти то содержание в значении слова, которое могло бы градуироваться, необходимо увидеть в слове качественные элементы значения. Эту способность находить адекватный смысл во внешне неправильном высказывании называют интерпретативной, или семантической, компетенцией [Арутюнова 1990: 4].
19 Интерпретация «необычного» слова или словосочетания опирается на контекст. Так, существительное русский получает у Ф. М. Достоевского не только общеязыковую, но и индивидуально-авторскую коннотативную нагрузку. Рассуждая о русских как о культурном типе «всемирного боления за всех», отец Подростка Андрей Петрович Версилов противопоставляет русского человека и европейца: Один лишь русский, даже в наше время, то есть гораздо еще раньше, чем будет подведен всеобщий итог, получил уже способность становиться наиболее русским именно лишь тогда, когда он наиболее европеец. Им еще долго суждено драться, потому что они – еще слишком немцы и слишком французы и не кончили свое дело еще в этих ролях («Подросток»).
20 Интенсификаторы актуализируют стереотипные представления читателя о русских, европейцах, немцах и французах, но также, в условиях контекста, создают особые коннотации для русского: немцы – только немцы, французы – только французы, русский же способен воплотить в себе черты всех европейских наций.
21 Контексты употребления названий профессий и рода занятий еще более необычны, например:
22 Ненавижу я эту Америку уж теперь! И хоть будь они там все до единого машинисты необъятные какие, али что – чорт с ними, не мои они люди, не моей души! Россию люблю, Алексей, русского Бога люблю, хоть я сам и подлец! («Братья Карамазовы»).
23 Слово машинист не имеет коннотаций в общеязыковой системе, оно приобретает их только в художественной системе романов Достоевского: коннотации связаны с устойчивым мотивом неверия в счастье, основанное на техническом прогрессе и увеличении материального благополучия.
24 Значение слова машинист в XIX в. отличалось от современного. Слово машинист первый раз появляется в НКРЯ в «Опыте исторического слова о российских писателях» Н. И. Новикова (1772) и обозначает машиниста сцены: При строении сего театра был он сам архитектором, живописцем и машинистом… В «Словаре церковнославянского и русского языка» у слова машинист приводится значение ‘изобретатель, строитель машин’. По данным НКРЯ, эти два значения в XIX в. сосуществуют: …иногда вся сцена, от колосников до преисподней, наполнялась яростными сухими раскатами грома, который машинист приводил в движение ради пробы… (Д. В. Григорович. Капельмейстер Сусликов. 1848); …машинист предложил отцу поднять посредством плотины реку и силою воды ее привести в движение большой пильный завод и несколько мельниц… (В. А. Вонлярлярский. Ночь на 28-е сентября. 1852). Значение ‘человек, управляющий поездом’ у слова машинист появляется в «Записках» М. А. Корфа (1838–1852): …около Клина два поезда в туманную погоду столкнулись на всем ходу, так что несколько человек машинистов и кочегаров легло на месте. Однако никаких признаков развития качественного значения не обнаруживается.
25 Коннотации машиниста «поддерживаются» в других романах Достоевского. В романе «Идиот» читаем:
26 «Слишком шумно и промышленно становится в человечестве, мало спокойствия духовного», – жалуется один удалившийся мыслитель. «Пусть, но стук телег, подвозящих хлеб голодному человечеству, может быть, лучше спокойствия духовного», – отвечает тому победительно другой, разъезжающий повсеместно мыслитель… («Идиот»). Здесь те коннотации, которые мы отметили у слова машинист, позволяют образовать окказиональное слово категории состояния промышленно и сочетание с интенсификатором.
27 Выражение слишком промышленно требует от читателя знания текста-«источника». Речь идет о полемике между А. И. Герценом и В. С. Печериным, отраженной в их переписке 1853 г. (см. «Былое и думы», часть седьмую, главу «Pater V. Petcherine» [Герцен 1957: 391–403]). В. С. Печерин – соратник Герцена по Московскому университету. Эмигрировав за границу, он впоследствии принял католичество и священный сан. Спор идет о путях пересоздания общества: это наука – по мнению Герцена, и религия – по мнению Печерина. Последний выступает как противник «материальной науки». Интересно, что Достоевский не прибегает к развернутому пересказу доводов Печерина: передать суть его взглядов помогают коннотации. Аналогичным образом «устроено» словосочетание чрезвычайный полководец:
28 Я всегда горевал, что великий Пирогов взят Гоголем в таком маленьком чине, потому что Пирогов до того самоудовлетворим, что ему нет ничего легче как вообразить себя, по мере толстеющих и крутящихся на нем с годами и «по линии» эполет, чрезвычайным, например, полководцем; даже и не вообразить, а просто не сомневаться в этом: произвели в генералы, как же не полководец? («Идиот»).
29 Существительное полководец, не будучи качественно-оценочным, закономерно присоединяет оценочные характеристики (выдающийся полководец), но не степенные. Интенсификатор переводит его в разряд качественных, актуализируя коннотативное значение. Но какое? В этом случае правильную интерпретацию «подсказывает» сам Достоевский: «Эта наглость наивности, эта несомневаемость глупого человека в себе и в своем таланте, превосходно выставлена Гоголем в удивительном типе поручика Пирогова. Пирогов даже и не сомневается в том, что он гений…» («Идиот») – речь идет о герое повести Н. В. Гоголя «Невский проспект». Словосочетание чрезвычайный полководец, употребленное вместо более привычного выдающийся полководец, выражает авторскую иронию: это «полководец» вовсе не выдающийся и даже не настоящий.
30 В заключение нужно обратить внимание на то, что приведенные примеры позволяют описать некоторые значимые механизмы интенсификации неградуируемых признаков в языке Ф. М. Достоевского, но не исчерпывают реальное многообразие явлений текста. Каждый контекст своеобразен и требует подробного комментария (для сравнения: Карамазов вполне; особенно логическая связь; время теперь совершенно мое; ужасно острый угол комнаты; безобразно тупой угол комнаты).
31 Механизм образования окказиональных словосочетаний с интенсификацией неградуируемого признака в языке Ф. М. Достоевского может быть основан, у прилагательных, на разрушении устойчивых терминологических сочетаний и актуализации у слова качественного значения. У существительных это актуализация коннотативной семантики, часто создание индивидуально-авторской коннотативной семантики при помощи контекста, в том числе литературного контекста эпохи. Наиболее «явный» стилистический эффект – это ирония, в отдельных случаях каламбур. Чуть «глубже» мы наблюдаем, как формируется общее коннотативное пространство разных романов Достоевского, как нарушение сочетаемостного запрета становится средством для выражения авторской точки зрения, «авторской модальности». Нельзя не заметить и эстетическую роль «неправильных» употреблений – именно они создают неповторимую оригинальность стиля Достоевского, «своеобразную гармонию» и «новизну» [Ковач 2008] его искусства. Однако некоторые примеры говорят о том, что появление интенсификатора в необычном контексте может быть свидетельством семантической эволюции отдельных слов – словосочетание будет при этом стилистически нейтральным. Такие контексты требуют от читателя исторического такта.

References

1. Apresyan Yu. D. [Connotations as a part of pragmatic value of words]. Integral'noe opisanie yazyka i sistemnaya leksikografiya. Izbrannye trudy. T. II [Integrative description of language and system lexicography. Selected works. Vol. II]. Moscow, Yazyki Russkoi Kultury Publ., 1995, pp. 156–177. (In Russ.)

2. Arutyunova N. D. [Editor's note]. Logicheskii analiz yazyka: Protivorechivost' i anomal'nost' teksta [Logical analysis of language: inconsistency and abnormality of text]. Ed. N. D. Arutyunova. Moscow, Nauka Publ., 1990, pp. 3–9. (In Russ.)

3. Babenko N. G. Okkazional'noe v khudozhestvennom tekste. Strukturno-semanticheskii analiz [Occasional phenomenons in literary texts. Structural and semantic analysis]. Kaliningrad: Kaliningrad University Publ., 1997, 81 p.

4. Bondarko A. V. (ed.). Teoriya funktsional’noi grammatiki: Kachestvennost’. Kolichestvennost’ [The theory of functional grammar: Quality. Quantity]. St. Petersburg, Nauka Publ., 1996. 264 p.

5. Dal’ V. I. Tolkovyi slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka [Explanatory dictionary of the live Great Russian language]. Vol. 1–4. Moscow, Russkiy Yazyk Publ., 1998.

6. Evgen’eva A. P. (ed.). Slovar’ russkogo yazyka [Dictionary of Russian language]. Vol. 1–4. 4th ed. Moscow, Russkii Yazyk Publ., Poligrafresursy Publ., 1999. Available at: http://feb-web.ru/feb/mas/mas-abc/default.asp (accessed 22.07.2019).

7. Feldman N. I. Okkazional'nye slova i leksikografiya [Occasionalisms and lexicography] // Voprosy yazykoznaniya, 1957, no. 4, pp. 64–73.

8. Herzen A. I. Sobranie sochinenii v 30 t. [Collected works in 30 vols]. Vol. 11. Byloe i dumy [My past and thoughts]. Parts 6–8. Moscow, Academy of Sciences of the USSR Publ., 1957. 808 p.

9. Kovacs A. Poetica lui Dostoievski. Bucurersti, Editura Univers, 1987. (Russ. ed.: Kovach A. Poetika Dostoyevskogo [Dostoevsky’s Poetics]. Transl. from Romanian by E. Loginovskaya. Moscow, Vodolei Publ., 2008. 352 p.

10. Kustova G. I. (comp.). Slovar russkoi idiomatiki. Sochetaniya slov so znacheniem vysokoi stepeni [Dictionary of Russian idiomatic expressions. Combinations of words with a sense of high degree]. 2008. Available at: http://dict.ruslang.ru/magn.php?act =search&magn_lex (accessed 22.07.2019).

11. Kustova G. I. [Words with a sense of high degree: semantic models and semantic mechanisms (MAGN-Adjectifs)]. Slovo i yazyk. Sbornik statei v chest' 80 letiya akad. Yu. D. Apresyana [Word and language. Collected articles in honour of 80th anniversary of Yu. D. Apresyan]. Moscow, Yazyki Slavyanskikh Kul’tur Publ., 2011, pp. 256–268. (In Russ.)

12. Lopatin V. V. Rozhdenie slova. Neologizmy i okkazionalnye obrazovaniya [Birth of a word. Neological and occasional words]. Moscow, Nauka Publ., 1973. 152 p.

13. Mel’chuk I. A. Yazyk: ot smysla k tekstu [Language: from meaning to text]. Moscow, Yazyki Slavyanskoi Kul’tury Publ., 2012. 176 p.

14. Natsional'nyi korpus russkogo yazyka [Russian National Corpus]. Available at: www.ruscorpora.ru (accessed 22.07.2019).

15. Slovar’ tserkovnoslavyanskogo i russkogo yazyka, sostavlennyi Vtorym otdeleniem Imperatorskoi akademii nauk [Dictionary of Church Slavonic and Russian language compiled by the Second Branch of the Academy of Sciences of the Russian Empire]. St. Petersburg, 1847. Available at: http://etymolog.ruslang.ru/index.php?act=dict1847 (accessed 22.07.2019).

16. Teliya V. N. Konnotativnyi aspekt semantiki nominativnykh edinits [Connonative aspects of meaning of nominative units]. Moscow, Nauka Publ., 1986. 141 p.

Comments

No posts found

Write a review
Translate