Везде
«Жизнь упала, как зарница…» О. Мандельштама: опыт минималистской поэтики
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
«Жизнь упала, как зарница…» О. Мандельштама: опыт минималистской поэтики
Аннотация
Код статьи
S013161170020750-4-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Сурат Ирина Захаровна 
ORCID: 0000-0001-5933-0491
Аффилиация: Институт мировой литературы им. А.М.Горького РАН
Адрес: Российская Федерация, Москва
Выпуск
Номер 3
Страницы
117-127
Аннотация

В статье рассматривается стихотворение О. Мандельштама «Жизнь упала, как зарница…» (1925) как нечастый в его зрелом творчестве опыт минималистской поэтики. Развитие лирического сюжета прослежено с опорой на лексико-грамматический анализ текста и его образной композиции. Семантически стихотворение делится на три части по три строфы, этому делению соответствует движение глагольных форм от настоящего (первая часть) к прошедшему (вторая часть) и будущему (третья часть). Показано, что зеркальная композиция закреплена лексическими повторами – ключевые слова первой части текста отражаются в финальных строфах. Через все стихотворение проходит ряд образов, связанных с центральной темой света, – зарница, луч, вспышка, сияние. Лирический сюжет состоит в движении от реальности через отвержение прошлого к сказочному идеальному будущему, это движение сопровождается приемами фольклоризации лирического нарратива. Синтаксические конструкции и поэтические формулы отсылают к «Сказке о царе Салтане» А. С. Пушкина и «Коньку-горбунку» П. П. Ершова. Образный ряд включает в себя устойчивые мандельштамовские образы-символы – «яблоко», «золото», «малина», их семантика проясняется с привлечением большого горизонтального контекста. Семантический анализ стихотворения дополнен биографическим комментарием.

Ключевые слова
Мандельштам, лирический сюжет, композиция, семантика, лексико-грамматический анализ
Классификатор
Дата публикации
27.06.2022
Всего подписок
11
Всего просмотров
123
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1

У Осипа Мандельштама есть так называемые «простые стихи», не осложненные цепочками метафор и множеством культурных ассоциаций, стихи с короткими строчками и ясными образами. Таковы не только ранние, не только детские его стихи, но и некоторые «взрослые» стихотворения 1920–1930-х годов, как, например, «Я наравне с другими…» (1920), «Жил Александр Герцевич…» (1931), «О как же я хочу…» (1937), – к этому ряду примыкает и стихотворение 1925 года, о котором пойдет речь:
2 Жизнь упала, как зарница,Как в стакан воды ресница.Изолгавшись на корню,Никого я не виню...
3 Хочешь яблока ночного,Сбитню свежего, крутого,Хочешь, валенки сниму,Как пушинку подниму.
4 Ангел в светлой паутинеВ золотой стоит овчине,Свет фонарного луча До высокого плеча…
5 Разве кошка, встрепенувшись,Черным зайцем обернувшись,Вдруг простегивает путь,Исчезая где-нибудь.
6 Как дрожала губ малина,Как поила чаем сына,Говорила наугад,Ни к чему и невпопад.
7 Как нечаянно запнулась,Изолгалась, улыбнулась Так, что вспыхнули чертыНеуклюжей красоты.
8 Есть за куколем дворцовымИ за кипенем садовымЗаресничная страна –Там ты будешь мне жена.
9 Выбрав валенки сухиеИ тулупы золотые,Взявшись за руки, вдвоемТой же улицей пойдем,
10 Без оглядки, без помехиНа сияющие вехи –От зари и до зариНалитые фонари.
11 1925
12 Эти стихи о любви и счастье, в целом они понятны, не вызывают особых вопросов и, кажется, не требуют комментария. Читателю не обязательно знать, что Мандельштам в это время был влюблен в актрису и поэтессу Ольгу Ваксель, что у них был короткий бурный роман с драматичным разрывом отношений, – вся эта информация представляется лишней, не влияющей на читательское восприятие. Здесь возникает другой вопрос и возможность другого комментария: как понятное чувство претворяется в событие эстетическое, какими средствами достигает поэт того ощущения чуда, какое оставляют в душе эти стихи? Хочется понять, где тут кроется тайна самой поэзии.
13 Стихотворение построено как монолог с обращениями к любимой женщине, в ходе его назревает и свершается некое внутреннее событие – попробуем его увидеть, считать, а для этого рассмотрим лексико-грамматическую и образную композицию стихотворения.
14 При жизни Мандельштама эти стихи не печатались, в современных изданиях они публикуются по сохранившемуся списку руки Надежды Яковлевны, где последние три строфы отделены чертой от предшествующих. Однако семантически текст делится не на две части, а на три – по три строфы в каждой. Первая часть – экспозиция, в ней заданы мотивы и образы, на которых держится сюжет. Главный из них связан с темой света: зарница, луч, вспышка, сияние – это образы прошивают все стихотворение от начала до конца, придают ему цельность и композиционную завершенность. Собственно, явление света и есть его основная тема, вводимая в первом же стихе словом «зарница». Первое явление света катастрофично: «жизнь упала, как зарница» – упала, но не рухнула, в ней случилось что-то природно-стихийное и в то же время единичное, интимное, связанное с личной виной. Дальше начальный стих как будто опровергается, сюжет движется не по линии обрушения жизни, а по линии развития световых образов. От плана самого общего поэт через запятую переходит к самому конкретному – «как в стакан воды ресница», – и это характерный для Мандельштама ход, уравнивающий большое и самое малое в личном переживании событий.
15 «Ресница» – знаковая деталь, возникающая и в других мандельштамовских стихах, один из блуждающих образов его поэзии. «Ресничной» темой начинается стихотворение 1935 г., вызванное известием о смерти Ольги Ваксель: «На мертвых ресницах Исакий замерз…»; появляется эта тема и в двух переводах сонетов Петрарки 1934 г.: «Ресничного недолговечней взмаха» («Как соловей, сиротствующий, славит…»); «Срок счастья был короче, / Чем взмах ресницы» («Промчались дни мои – как бы оленей…»). Но в оригиналах Петрарки ресницы не упомянуты – они привнесены в оба переложения волею переводчика. И эти переложения тоже связаны с воспоминаниями об Ольге Ваксель – во всяком случае именно так считала Надежда Яковлевна Мандельштам [Мандельштам 1999: 255]. Итак, образ Ваксель отмечен этой деталью в стихах Мандельштама, что совсем не случайно: в стихах самой Ольги Ваксель ресницы встречаются много раз, как и в ее мемуарах, где ее норвежский муж фигурирует с прозвищем «Реснички» [Ваксель 2012: 170–172, 176, 198, 320, 326, 332, 333, 364]. Вместе с тем длинные красивые ресницы – это и характерная черта внешнего облика самого Мандельштама, зафиксированная в воспоминаниях о нем, обсуждавшаяся Ахматовой и Надеждой Яковлевной [Ахматова 1990: 199; Мандельштам 1999: 441] и попавшая в обращенное к нему стихотворение Цветаевой: «отрок / Лукавый, певец захожий, / С ресницами – нет длинней» («Откуда такая нежность?», 1916). Выходит, что «ресница» в мандельштамовском стихотворении 1925 г. – заветная деталь, объединяющая поэта с возлюбленной, знак их близости, общности, родства, но это проясняется только из биографического контекста, не известного читателю. Если же говорить о структуре стихотворения, то эта деталь – композиционный замок, открывающий лирический сюжет и замыкающий его в финальных строфах, в образе «заресничной страны», где возможно совместное счастье.
16 К теме лжи и вины («Изолгавшись на корню, / Никого я не виню») есть комментарий Надежды Яковлевны: «В стихах Ольге Ваксель выдумана “заресничная страна”, где она будет ему женой, и мучительное сознание лжи – жизнь изолгалась на корню. Он не переносил двойной жизни, двойственности, разлада, совмещения несовместимого и всегда чувствовал себя “в ответе” (чувство виновности и греховности), как сказано в группе поминальных стихов» [Мандельштам 1999: 254–255]. Эти психологические пояснения важны для мемуаров, для биографии, а для развития лирического сюжета важно другое: мотив вины влечет за собой тему первородного греха, проступающую во второй строфе – в образе «яблока ночного», предлагаемого возлюбленной, только соблазнителем здесь выступает не женщина, а сам поэт.
17

Образ яблока имеет большую историю в поэзии Мандельштама, это образ широкого семантического спектра, здесь же, в этих стихах, он несет скрыто-эротическую окраску, усиленную упоминанием «сбитня свежего крутого» – сладкого пряного напитка, предлагаемого героине вместе с ночным яблоком. Эротическая семантика «яблочной» темы раскрывается во втором стихотворении того же времени, также связанном с Ольгой Ваксель:
18

Я только запомнил каштановых прядей осечки,
19

Придымленных горечью – нет, с муравьиной кислинкой;
20

От них на губах остается янтарная сухость.
21

В такие минуты и воздух мне кажется карим,
22

И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой;
23

И то, что я знаю о яблочной, розовой коже…
24

«Из табора улицы темной…», 1925
25

Тут слышатся отзвуки библейской Песни Песней, сравним: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волоса твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской…»; «Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими…» (Песнь Песней 4: 1, 3)1. В стихах о зарнице эротические мотивы не развернуты, но имплицитно они присутствуют, образ яблока совмещает в себе тему запретного плода, грехопадения и чувство полноты и радости жизни – этими чувствами, этой радостью сопровождается «яблочная» тема и в других сочинениях Мандельштама (подробнее см.: [Сурат 2009: 277–287]).

1. Синодальный перевод. В других переводах фигурируют «гранат» или «яблоко».
26

Вслед за традиционно-символическим, мифологическим «яблоком» появляются в стихотворении детали бытовые, подчеркнуто прозаические – «валенки», «тулупы», но и они подсвечены райским светом. Возникает тема легкости и движение вверх («как пушинку подниму») – как будто вопреки падению вниз, с которого начинается стихотворение.
27

Третья строфа – видение ангела-возлюбленной2 и апофеоз света, достигаемый особой оптикой: Мандельштам строит кадр в контражуре, как в фотографии или в живописи, когда источник света находится позади изображаемой фигуры. Ангел светится в луче, идущем из-за его спины. Можно (но не обязательно) договорить и домыслить: «светлая паутина» – это светящиеся волосы возлюбленной, вроде нимба, а «золотая овчина» - это ее шуба, просвеченная фонарным лучом. Надежда Яковлевна без связи с этими стихами вспоминала: «…Ольга Ваксель ходила в нелепой шубе, которую сама называла “шинелью”. Именно в этой “шинели” она цвела красотой, которой я не могла не завидовать» [Мандельштам 1999: 257]. В мандельштамовском стихотворении «нелепая шуба» преображается в «золотую овчину», и вся фигура возлюбленной предстает золотым светящимся ангелом. Золото – особая тема у Мандельштама и особая краска в его образной палитре; здесь напомним лишь один пример из стихотворения 1920 года: «А счастье катится как обруч золотой…» («Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…»). Золото – символ счастья, красоты, полноты; в нашем стихотворении метафорой счастья оказывается «золотая овчина», ей вторят «тулупы золотые» в предпоследней строфе – связь этих образов с «золотым руном» древнегреческого мифа кажется несомненной и неслучайной.

2. Ср. комментарий А. Г. Меца: «Речь идет о фигурах ангелов на углах фронтона Исаакиевского собора» [Мандельштам 2009: 688].
28

Другой значимый образ этой строфы – луч, тоже один из устойчивых образов Мандельштама, луч в его стихах бывает «смиренным», «скудным», «догорающим», «тихим», «тонким», «звездным», а бывает источником не только света, но и счастья:
29

О, как же я хочу,
30

Не чуемый никем,
31

Лететь вослед лучу,
32

Где нет меня совсем.
33

А ты в кругу лучись –
34

Другого счастья нет –
35

И у звезды учись
36

Тому, что значит свет.
37

«О, как же я хочу…», 1937
38

В стихотворении о «зарнице» луч света исходит от прозаического фонаря, однако именно этим «фонарным лучом» преображается реальность. Не забудем и о том, что светит он в ночи, но тьмы нет в этих стихах – все в них залито светом.
39 Такова экспозиция лирического сюжета, развернутая в первых трех катренах. Дальнейшее кажется странным и не слишком связанным с любовной темой: внезапное появление кошки, превращение ее в черного зайца и таинственное исчезновение. Вопросы вызывает и странный синтаксис: «Разве кошка, встрепенувшись… Вдруг простегивает путь…» – по-видимому, это эллипсис, пропуск какого-то элемента синтаксической конструкции: «Разве кошка, встрепенувшись…» Допускается какое-то событие, внезапная перемена декораций, разрыв реальности. Мотив превращения носит сказочный характер, лексически он близко соотносится с эпизодом пушкинской «Сказки о царе Салтане»: «Встрепенулась, отряхнулась / И царевной обернулась: / Месяц под косой блестит, / А во лбу звезда горит…» В стихе «Вдруг простегивает путь» видим замену глагола в коллокации «прокладывать путь» [Успенский, Файнберг 2020: 143] – слово «простегивает» разрушает автоматизм традиционного сочетания и придает ему визуальную конкретность. Важно и появление слова «путь» в этой строфе – тема открытого пути в конечном итоге достраивает весь лирический сюжет. Совмещение кошки и зайца на этом пути прочитывается как контаминация двух дурных примет, при этом мотив внезапного превращения маркирует выход из реальности и переход в другое, сказочное измерение.
40 Пятая и шестая строфы синтаксически двусмысленны: «Как дрожала губ малина, / Как поила чаем сына…», «Как нечаянно запнулась…» – что значит это анафорическое «как»? А. Ласкин полагает, что это традиционный «песенный зачин» [Ваксель 2012: 380], нам же кажется, что это тоже эллипсис – пропуск глагола, означающего воспоминание: « как дрожала губ малина…». Пятая и шестая строфы грамматически отнесены в прошлое – настоящее время глаголов первой части здесь сменяется прошедшим временем. За этой динамикой видится жест отсечения прошлого со всеми его проблемами и трудностями: в прошлом остается ложь говорящего, как и зеркально упомянутая ложь его возлюбленной, в прошлом остается и ее сын – в сказочное будущее герои стихотворения выходят вдвоем, без осложняющих обстоятельств, свободные и счастливые. Мандельштам тонко работает с грамматическим временем в этих стихах, выстраивая последовательность настоящего (первая часть), прошедшего (часть вторая) и будущего (финальные строфы).
41 Особого комментария заслуживает «губ малина» – единственная конкретная деталь в портрете возлюбленной. Эта эротическая метафора имеет дополнительный скрытый обертон, проясняемый при подключении горизонтального контекста: «малина» у Мандельштама чаще всего обозначает цвет – оттенок красного или алого, но не просто цвет, а цвет горящий. Самый близкий по времени пример – образ из стихотворения «1 января 1924 года»: «Пылает на снегу аптечная малина» – имеются в виду подсвеченные стеклянные шары с малиновой жидкостью – указатели аптек; вероятно, он восходит к стихам Ахматовой: «И малиновые костры, / Словно розы, в снегу растут» («Как ты можешь смотреть на Неву…», 1914). Если учесть эту контекстуально обусловленную дополнительную окраску образа, то «губ малина» поддерживает главную тему стихотворения – тему сияния, свечения, горения; в следующем катрене портрет героини довершается глаголом того же семантического спектра: «…вспыхнули черты / Неуклюжей красоты».
42 В трех завершающих строфах лирический сюжет переносится из реальности в область мечты, в сказочное будущее, здесь развивается фольклоризованный, поэтический нарратив, органично уложенный в традиционно-сказочный четырехстопный хорей с парной рифмовкой, – размер, в частности, пушкинских «Сказки о царе Салтане», «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях», «Сказки о золотом петушке». Повтор предлога «за» в пространственном значении напоминает зачин сказки П. П. Ершова «Конек-горбунок» (первые четыре стиха ее убедительно приписываются Пушкину): «За горами, за лесами, за широкими морями…»; дальше предлог «за» превращается в приставку – возникает «заресничная страна», в которой реальность отражается как в волшебном зеркале. «Куколь дворцовый» и «кипень садовый» обычно комментируют как Таврический дворец и Таврический сад в Петербурге, вблизи которых жила Ольга Ваксель [Мандельштам 1990: 500; Мандельштам 2009: 688], но такой конкретно-топографический комментарий вряд ли согласуется с развитием лирического сюжета от реальности к сказке. «Куколь и кипень» – фольклоризованные образы, сигнатуры воображаемого, анти-реального мира.
43 «Заресничная страна» возвращает нас к реснице первой строфы – зеркальный принцип выдерживается и в дальнейшем описании, в симметричном повторении образов и деталей из первой и второй частей стихотворения – «валенки», «тулупы», «фонари», так реальность отражается в мечте. В «заресничной стране» чудесным образом сбывается желаемое и предначертанное: «Там ты будешь мне жена». Это высказывание большой эмоциональной силы напоминает столь же весомо звучащее у Пушкина: «Знай, близка судьба твоя, / Ведь царевна эта – я» («Сказка о царе Салтане») – обращение к суженой/суженому, та же интонация, то же знание судьбы, утверждаемое простым, уверенным словом.
44 Предпоследняя строфа начинается с важного слова «выбрав»; ср. альтернативные строки в более поздних стихах: «И дорог мне свободный выбор / Моих страданий и забот» («О, как мы любим лицемерить…», 1932) – «Я ль без выбора пью это варево…» («Стихи о неизвестном солдате», 1937). Возможность выбора – знак обретенной свободы, а «валенки сухие» – важный для человека 1920-х годов символ достигнутого благополучия. «Золотая овчина» удваивается в «заресничной стране», превращается в «тулупы золотые» – герои теперь вместе, они «вдвоем», все у них общее, и этому соответствует грамматическое устройство текста: единственное число предыдущих строф меняется на множественное – это касается и существительных, и глагольных форм, а вернее – одной ключевой формы глагола первого лица будущего времени: «пойдем».
45 Этим глаголом означен перелом от статики к динамике – путь открыт, и это путь свободы и путь света: «Без оглядки, без помехи / На сияющие вехи…». Упоминание «зари» отзывается «зарнице» начального стиха – так замыкается световая линия лирического сюжета. Колористическая композиция стихотворения тоже замкнута в кольцо: золотой – черный – малиновый – золотой. Что значит «от зари и до зари»? это время ночи – от вечерней зари до утренней, но повтором создается ощущение бесконечного движения от одного источника света к другому. Если вспомнить тему вины и «яблока ночного» в первых строфах, то можно увидеть, как просвечивает здесь сюжет возвращения в рай. Так минимальными поэтическими средствами создается глубокое смысловое пространство этих стихов, открывающееся при подключении горизонтальных, собственно мандельштамовских контекстов.

Библиография

1. Мандельштам Н. Я. Вторая книга. М.: Согласие, 1999. 768 с.

2. Сурат И. З. Мандельштам и Пушкин. М.: ИМЛИ РАН, 2009. 384 с.

3. Успенский П. Ф., Файнберг В. В. К русской речи. Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама. М: Новое литературное обозрение, 2020. 360 с.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести