Везде
Полиптотон в лирике Пушкина
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Полиптотон в лирике Пушкина
Аннотация
Код статьи
S013161170028370-6-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Довгий Ольга Львовна 
ORCID: 0000-0002-3957-7857
Аффилиация: Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
Адрес: Российская Федерация, Москва
Выпуск
Номер 5
Страницы
106-116
Аннотация

Статья продолжает серию публикаций автора, на практике демонстрирующих принципы работы микрофилологического подхода к тексту, в основе которого перенесение исследовательского фокуса с макроуровня (идейно-тематического) на микроуровни (особенно грамматический и фонетический). В настоящей статье представлены интерпретации двух стихотворений Пушкина («Туча» и «Буря») в свете грамматики – в частности, фигуры полиптотона (многопадежия). В качестве главной призмы использована оппозиция «именительный падеж / косвенные падежи» (для настоящего исследования семантические различия между косвенными падежами менее важны, чем их общность в противопоставлении падежу именительному), отражающая развитие драматического движения и расстановку персонажей стихотворений: переход существительного из именительного падежа (например, тучи в одноименном стихотворении) в косвенный часто знаменует переход из «активной» зоны, с позиции «главного персонажа» в зону «страдательных», «подчиненных персонажей» и наоборот (девы в стихотворении «Буря»). Анализ использования в лирике чередования падежных окончаний существительных и личных местоимений наглядно показывает, как грамматика, часто оказываясь динамической пружиной стихотворения, из чисто лингвистической сферы переходит в разряд сильных художественных средств, обогащая и план содержания, и план выражения, позволяя увидеть, как глубина содержания отражается на микроуровнях текста.

Ключевые слова
А. С. Пушкин, грамматика поэзии, микрофилологический подход к тексту, полиптотон
Классификатор
Дата публикации
12.12.2023
Всего подписок
8
Всего просмотров
57
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1 Главный принцип микрофилологического метода интерпретации художественного текста – «перенесение исследовательского фокуса с макроуровня (принадлежность к литературному направлению, жанру и т. д.) на микроуровень текста (анализ топики, грамматики, фонетики, рифмы и т. д.)» [Кулагина 2018: 34], системное исследование «поэтики мелочей» и ее роли в общем художественном замысле автора. В поле зрения «микрофилолога» автоматически попадает все, что связано с «грамматикой поэзии». «Поэтическая грамматика отличается от школьной», – заметил В. В. Бибихин [Бибихин 2009: 586]. В фундаментальной статье М. И. Шапира подробно описаны эти отличия: изложена история «грамматического» направления, названы имена развивавших его филологов, рассмотрены его основные теоретические принципы: «Формула “грамматика поэзии” получила признание после работ Р. О. Якобсона, хотя имела к этому времени почти полувековую историю. Лингвистическое изучение языка художественной литературы находилось в русле ломоносовской традиции, продолженной Ф. И. Буслаевым и А. А. Потебней, – они включили стилистику, риторику и поэтику в контекст языкознания, а непосредственное становление термина и соответствующей отрасли филологии было связано с деятельностью Общества изучения поэтического языка (Опояза), Московского лингвистического кружка (МЛК) и Пражского лингвистического кружка (ПЛК)… Определение поэзии как своего рода языка потребовало изучения его особой структуры, и в поэтику были спроецированы “лингвистические приемы и методы анализа”… Понимание поэтики как “морфологии” словесного искусства было свойственно многим филологам Москвы и Петрограда, таким как М. А. Петровский, В. М. Жирмунский, А. А. Реформатский, Г. О. Винокур, В. В. Виноградов, В. Я. Пропп, Б. И. Ярхо и др.» [Шапир 2015: 327–328]. В последние годы «грамматическое направление» становится все более актуальным: выходят исследования, где теория переплетается с интерпретациями конкретных произведений, в частности русских поэтов (К. Н. Батюшкова, А. А. Дельвига, А. А. Блока, С. А. Есенина, Вяч. Иванова, Н. А. Заболоцкого, И. А. Бродского и др.) – например, двухтомник «Поэтическая грамматика», подготовленный Институтом русского языка имени В. В. Виноградова [Красильникова (отв. ред.) 2006; Красильникова (отв. ред.) 2013], монография Е. А. Скоробогатовой «Грамматические значения и поэтические смыслы: поэтический потенциал русской грамматики (морфологические категории и лексико-грамматические разряды имени)» [Скоробогатова 2012], книга Я. И. Гина, долгие годы занимавшегося изучением поэтики грамматических категорий и разработкой метода интерпретации поэтического текста с использованием грамматической оптики [Гин 2017]; появляются статьи, посвященные грамматике поэзии конкретных авторов, например Егору Летову [Темиршина 2022], и даже отдельным грамматическим единицам, например предлогу «в» [Эпштейн 2003]. Но, странным образом, грамматическая оптика пока мало применяется к поэзии Пушкина. К классическим работам В. В. Виноградова [Виноградов 1941], Г. О. Винокура [Винокур 1959], Р. О. Якобсона [Якобсон 1983], А. К. Жолковского [Жолковский 1977; Жолковский 1979], Ю. К. Щеглова [Щеглов 2008] мало что можно добавить.
2 Суть отношений Пушкина с грамматикой трудно сформулировать лучше Якобсона: «…в поэзии Пушкина путеводная значимость морфологической и синтаксической ткани сплетается и соперничает с художественной ролью словесных тропов, нередко овладевая стихами и превращаясь в главного, даже единственного носителя их сокровенной символики…. Контрасты, сходства и смежности различных времен и чисел, глагольных видов и залогов приобретают впрямь руководящую роль в композиции отдельных стихотворений; выдвинутые путем взаимного противопоставления грамматические категории действуют подобно поэтическим образам; в частности, искусное чередование грамматических лиц становится средством напряженного драматизма» [Якобсон 1983: 462].
3 По Якобсону, использование грамматики может быть рассмотрено как альтернатива риторическим фигурам замены: «Так называемая “безобразная поэзия”, или “поэзия мысли”, широко применяет “грамматическую фигуру” взамен подавляемых тропов. И боевой хорал гуситов, и пушкинское “Я вас любил...” являются наглядными образчиками монополии грамматических приемов» [Якобсон 1983: 469].
4 Об «искусном чередовании грамматических лиц» – падежа и числа (или о роли грамматического персонажа по имени «полиптотон») – в лирике Пушкина и пойдет речь в настоящей статье. «Полиптотон (многопадежие; в лат. терминологии – derivatio, variatio) – фигура, в которой слова повторяются с вариациями падежных форм (в более широком понимании – также с вариациями форм числа и рода). При полиптотоне слово изменяется падежным склонением или изменением рода и числа» [Махов 2010: 440].
5 Этот прием был хорошо известен уже Кантемиру: «а) Конструкции, построенные на фигуре полиптотона: “из передней в переднюю”, “из дома в дом”, “от доски до доски”, etc.»: [Кулагина 2018: 55], активно используется он и в поэзии начала XX века, «ориентированной на обнажение приема…: Бежит волна – волной волне хребет ломая…» [Скоробогатова 2012: 348].
6 В основе нашей интерпретации – оппозиция, «именительный падеж / косвенные падежи», основанная на «иерархии падежных значений», «особое положение именительного падежа: имя (предмет), стоящее в именительном падеже, приобретает в высказывании ведущую роль – говорящий фиксирует на нем свое внимание» [Якобсон 1985:143]. Семантические различия падежей для настоящего исследования менее важны, чем их общность в противопоставлении падежу именительному по принципу различия активного действия / «страдательного» состояния; отнесения к главным/второстепенным персонажам. Нами двигало стремление проследить, как драматическое развитие лирического сюжета и отношения между персонажами стихотворений выражены падежной оппозицией. На практике такое выделение грамматического «сюжета» при чтении художественных произведений неизбежно приводит к «одушевлению» грамматических категорий.
7 Перейдем к анализу.
8 «Туча» (1822)
9 Последняя туча рассеянной бури!Одна ты несешься по ясной лазури,Одна ты наводишь унылую тень,Одна ты печалишь ликующий день.
10 Ты небо недавно кругом облегала,И молния грозно тебя обвивала;И ты издавала таинственный громИ алчную землю поила дождем.
11 Довольно, сокройся! Пора миновалась,Земля освежилась, и буря промчалась,И ветер, лаская листочки древес,Тебя с успокоенных гонит небес
12 [Пушкин 1959, т. 2: 432].
13 Стихотворение, написанное в форме обращения к туче, озаглавлено существительным в именительном падеже. За судьбой тучи мы и будем следить по изменению характеризующих ее падежных окончаний. Первая фраза – восклицательная – патетическое обращение к туче. Туча стоит в именительном падеже, обладает определением «последняя» и еще сохраняет связь со своим родовым сообществом бурей. Но потерпевшая поражение буря туче уже не защита – поскольку стоит в косвенном падеже и определяется эпитетом «рассеянная». Далее уже туча несет память о некогда мощной буре, являясь ее синекдохой1: по силе этой тучи можно судить о былой мощи самой бури.
1. Синекдоха понимается как метонимия, устанавливающая количественное отношение между буквальным и подразумеваемым смыслом употребленного слова/выражения [Махов 2010: 424].
14 Начиная со второй строки заголовочное существительное уступает место личному местоимению второго лица.
15 Одиночество тучи выражено троекратной анафорой2 одна ты. Туча и одна – сильная. Пока она в именительном падеже, она многое может. Главная ее сила – в способности «наводить» косвенный падеж на многие светлые явления, фактически затемнять их:
2. Анафора возникает, когда одно и то же выражение дважды или большее число раз повторяется в начале стихов [Махов 2010: 440].
16 лазурь – несешься по светлой лазури (отметим очень быстрый темп тучи);
17 день (к тому же ликующий) – печалишь ликующий день.
18 Лазурь и день даны через строчку. Между ними строка, где нет никакого существительного, подверженного влиянию тучи; зато там есть самая суть ее действий:
19 Одна ты наводишь унылую тень.
20 В глаголе «наводишь» корень – вод – от «водить», а не от «воды», но в слоге вод связь с водой слышится. Эта «тень воды», насылаемой тучей в прошлом, хорошо сочетается с «унылой тенью», которую «наводит» туча. Не сказано – на кого и на что наводит туча тень. Значит, ответ – на все, мимо чего проносится.
21 Туча, проносясь по небу, – «убирает» букву р из слов, по которым «движется». В лазури есть р есть радость – а в следующих двух строчках буквы р нет, но есть аллитерация3 на л-н – создающая ощущение уныния:
3. Повтор сходных согласных.
22 наводишь унылую тень;
23 печалишь ликующий день.
24 Печалишь и ликующий не случайно поставлены рядом: в слове последний фонетически сливаются и «последнесть», и печаль, и «лишность» (окончание лишь).
25 И все это делает одна единственная туча. Пушкин применяет здесь прием «отказа от зевгмы4» (выделение приема наше – см.: [Довгий 2021: 125–126]): обычно экономный и не склонный к операции риторического прибавления, он прибегает к троекратному анафорическому повтору. Можно было бы написать: «Ты наводишь, несешься, печалишь». Но Пушкину нужно растянуть удивление от действий тучи – и тут нужна ретардация5, нужен повтор:
4. Присоединение нескольких оборотов к «одному слову» [Махов 2010: 443].

5. Задержка развития действия, замедление.
26 Одна ты наводишь… / Одна ты несешься… / Одна ты печалишь...
27 Затем происходит смена грамматического времени с настоящего на прошедшее. Туча показана во всем былом величии. Она по-прежнему в именительном падеже, она сильна аллитерациями и властью ставить все, с чем соприкасается, в косвенный падеж – например, небо:
28 Ты небо недавно кругом облегала.
29 Далее снова идет троекратный анафорический повтор – на этот раз повторяется союз и (заметим снова в скобках: все эти три и семантически различны меж собой). Появляется новый персонаж в именительном падеже – молния. Это помощница тучи. Она ставит тучу в косвенный (родительный) падеж:
30 И молния грозно тебя обвивала.
31 Отметим и анафорический повтор слога (туча небо обвивала, молния тучу облегала), подчеркивающий синонимию и синхронность действий тучи и молнии. В данном случае постановка в косвенный падеж, как и грозное обвивание, носит защитный для тучи характер, помогающий ей в следующих двух строках выполнять свою миссию снова в именительном падеже:
32 И ты издавала таинственный громИ алчную землю поила дождем.
33 Результатом защитных действий молнии оказывался гром. Получается своеобразная каузальная цепочка, выраженная игрой падежей: молния в именительном обвивает тучу в родительном, а усиленная туча, вернувшаяся в именительный, издает гром в винительном. И тут Пушкин для ускорения темпа и сокращения рассказа о подвигах тучи использует зевгму. Правда, ее никто за зевгму не признает, т. к. она неосложненная и выглядит как обычная конструкция с одним подлежащим и двумя однородными сказуемыми (ты издавала и поила). Действие тучи подано как благородное и полезное – но на уровне грамматики это все та же постановка окружающих предметов в косвенный падеж. На этот раз – земли:
34 И алчную землю поила дождем.
35 Дождь в творительном падеже относится к группе «дарителей» (молнии-грома и – шире – не названной здесь бури), а земля в дательном к группе одариваемых (эпитет алчную в применении к земле свидетельствует о долгожданности дождя).
36 Итак, туча и то, что она производила, было полезно. А что дальше?
37 А дальше следует повелительное обращение к туче – уже без повторения личного местоимения:
38 Довольно, сокройся…
39 В следующих строках идет наступление существительных в именительном падеже на ставшую безымянной тучу:
40 земля (та, что алчно поглощала производимый тучей дождь) освежилась – и уже не помнит благодеяния тучи;
41 буря (та, что могла бы защищать тучу) промчалась, фактически предала.
42 Возглавляет и завершает это наступление новый персонаж – тоже в именительном падеже. Это ветер. Он тоже обладает властью ставить существительные, с которыми соприкасается, в косвенные падежи. Он совершает одновременно два действия: одно выражено глаголом, другое деепричастием. В обоих случаях несовершенный вид. В отношении к листьям деревьев его действие – ласка:
43 лаская листочки древес.
44 Отметим уменьшительно-ласкательную форму листочки, находящуюся в полной гармонии с семантикой деепричастия глагольной формы (лаская) и аллитерацию на л-с. В начале разбора мы писали, что туча убирает букву р из слов, по которым проносится. Ветер, и сам обладающий этой буквой, положение восстанавливает: древес. Архаическая форма существительного рифмуется с самым последним словом стихотворения: небес. Небеса тоже в косвенном падеже – они успокоенные. Небо в начале стихотворения и небеса в конце в косвенных падежах – но в разных (об этом можно бы написать отдельное исследование). В поэзии ветер, как правило, волнует. А в этом стихотворении ветер просто экзорцист: он ласкает листочки и успокаивает небеса, а тучу – гонит. Мысль о демонологической составляющей поддержана ассоциацией со стихотворением «Бесы», где глагол гонят применен к бесам разным:
45 Сколько их, куда их гонят?
46 Кстати, там тоже в картину включены листья – с ними сравниваются гонимые бесы:
47 Закружились бесы разны, словно листья в ноябре…
48 Итак, судьба тучи показана сменой именительного падежа личного местоимения на косвенный. Грамматический каркас стихотворения можно представить так: сначала туча была в именительном падеже и была сильна: (ты наводишь, ты несешься, ты печалишь, ты облегала, ты издавала, ты поила). Потом время именительного падежа для тучи кончилось. Туча поставлена в родительный падеж – и это знак ее полного поражения (тебя гонит ветер).
49 «Буря» (1825)
50 Ты видел деву на скале
51 В одежде белой над волнами,
52 Когда, бушуя в бурной мгле,
53 Играло море с берегами,
54 Когда луч молний озарял
55 Ее всечасно блеском алым
56 И ветер бился и летал
57 С ее летучим покрывалом?
58 Прекрасно море в бурной мгле
59 И небо в блесках без лазури;
60 Но верь мне: дева на скале
61 Прекрасней волн, небес и бури
62 [Пушкин 1959, т. 2: 117].
63 Кто «главный» в стихотворении? Уже привычно спросим у падежей. Буря в заглавии в именительном падеже явно претендует на роль главного персонажа. Посмотрим, подтвердит ли падежное движение стихотворения ее претензии.
64 В первой строке возникает дева в винительном падеже. Может ли она претендовать на роль главного? На первый взгляд, вряд ли. Она объект, к тому же, скорее всего, чисто виртуальный. На явно риторический вопрос «Ты видел?» (местоимение ты здесь тоже совершенно риторическое; собеседник – условный) ответ предполагается скорее всего отрицательный.
65 Дальше появляются новые претенденты на роль главного. Все в именительном падеже:
66 Море. У него есть глагол с дополнением (играло с берегами) и деепричастный оборот бушуя в бурной мгле. Заметим, как уверена в своей победности буря: она распространяется в эпитеты и одевает собой мглу.
67 Луч. Он тоже богато оснащен. У него есть определение: он не просто луч – он луч молний. Это семантически значимая замена: луч бывает у солнца и луны. К тому же налицо рассогласованность числа: единственный луч от множества молний – какой силы он должен быть? Наверное, вполне может заменить луч солнца. У луча есть глагол озарял и его группа. Такой мощный луч нужен, чтобы озарять – и не как-нибудь, а с временнЫм (всечасно) и цветовым (блеском алым) шлейфом – деву, по-прежнему стоящую в винительном падеже, но отправленную уже в область местоименных именований (ее).
68 Ветер. У него два глагола – аллитерационно близкие бился и летал. Они нужны для взаимодействия даже не с самой девой – а с ее покрывалом; парегменон6 заставляет ветер передать покрывалу свои свойства (летал – летучее). Белое летучее покрывало7 (с которым к тому же интересно биться ветру), алый блеск молний – и сплошная игра: игра моря, игра ветра, игра аллитераций. Вся эта романтическая картина – воображаемая; она дана под знаком вопроса.
6. Повтор однокоренных слов.

7. О роли покрывала как медиатора, «преображающего для романтика мир», см.: [Махов 2023: 50].
69 А дальше – тон меняется и идут два утверждения.
70 1. О красоте моря и неба.
71 Море – прекрасно. Ему сопутствует диафорический повтор словосочетания в бурной мгле. Краткая форма прилагательного позволяет ему выступить в роли сказуемого.
72 Небо – тоже прекрасно. Но для неба сказуемое не повторено. Хватит зевгмы: «прекрасно море и небо». Для неба есть аллитерационно богатое расширение в блесках без лазури. Блески, безусловно, в родстве с блеском из предыдущей части.
73 2. Финальное утверждение начинается с союза но и фактически отменяет все вышеприведенные описания красот претендентов в именительном падеже: Но верь мне. Повелительное наклонение, никаких доказательств – просто верь. Это похоже на магическое заклинание.
74 И дальше – радикальный грамматический поворот: статичная дева на скале игрой стихий и стиха переносится в именительный падеж (и скала ей как пьедестал); наделяется качественно более высокой степенью прилагательного (прекрасней), а волны, небеса и сама буря скопом спускаются в косвенный падеж, признавая свое поражение. Риторически очень сильный ход: показать, как прекрасны соперники. От этого победа девы, превосходящей их – и каждого в отдельности, и всех вместе (данных в перечислении), – оказывается еще ценнее. И налицо эффект обманутого ожидания: заглавный персонаж оказывается совсем не главным.
75 Подведем итог. Интерпретация двух пушкинских стихотворений сквозь призму грамматической оппозиции «именительный падеж / косвенные падежи» позволила нам увидеть отражение нарастания драматического напряжения, развития и разрешения драматического конфликта на микроуровне текста – на уровне грамматики, на беглый взгляд, незаметной игры грамматических категорий.

Библиография

1. Bibikhin V. V. Grammatika poezii [Grammar of poetry]. St. Petersburg, Ivan Limbakh’s Publ., 2009. 592 p.

2. Dovgii O. L. [Grammar of poetry in the satires of A. D. Kantemir]. Izvestiya Rossiiskoi akademii nauk. Seriya literatury i yazyka, 2017, no. 1, pp. 15–21. (In Russ.)

3. Epshtein M. N. [The preposition “in” as a philosopheme. Frequency dictionary and the main question of philosophy]. Voprosy filosofii, 2003, no. 6, pp. 86–95. (In Russ.)

4. Gin Ya. I. Poetika grammatiki [Poetics of grammar]. Comp., prep. of text by S. M. Loiter. Petrozavodsk, 2017. 181 p.

5. Krasil'nikova E. V. (resp. ed.). Poeticheskaya grammatika: monografiya [Poetic grammar: monograph]. Vol. 1. Moscow, Azbukovnik Publ., 2006. 429 p.

6. Krasil'nikova E. V. (resp. ed.). Poeticheskaya grammatika: monografiya [Poetic grammar: monograph]. Vol. 2. Moscow, Azbukovnik Publ., 2013. 317 p.

7. Kulagina O. L. Satiry A. D. Kantemira: poetika, konteksty, interteksty: diss. … dr. filol. nauk [Satires A. D. Kantemir: poetics, contexts, intertexts: diss. ... dr. philol. sci.] / Lomonosov Moscow State University. Moscow, 2018. 617 p.

8. Makhov A. E. [Figures]. Evropeiskaya poetika ot antichnosti do epokhi Prosveshcheniya: Ehntsiklopedicheskii putevoditel' [European poetics from antiquity to the Enlightenment: Encyclopedic guide]. Moscow, Kulagina’s Publ., 2010, pp. 437– 455. (In Russ.)

9. Makhov A. E. [The originality of the romantic worldview in the lyrics of A. S. Pushkin in the 1820s]. Makhov A. E. Izbrannye sochineniya. T. 1. O russkoi literature [Selected works. Vol. 1. About Russian literature]. Tula, Akvarius Publ., 2023, pp. 21–150. (In Russ.)

10. Pushkin A. S. [Refutation of critics and comments on his own works]. Sobranie sochinenii: V 10 t. [Collected works: In 10 volumes]. Vol. 6. Moscow, Goslitizdat Publ., 1959, pp. 342–351. (In Russ.)

11. Pushkin A. S. Sobranie sochinenii: V 10 t. [Collected works: In 10 volumes]. Vol. 2. Moscow, Goslitizdat Publ., 1959. 799 p.

12. Shapir M. I. [“Grammar of poetry” and its creators (Theory of “poetic language” by G. O. Vinokur and R. O. Yakobson)]. UNIVERSUM VERSUS. Yazyk – stikh – smysl. Kniga vtoraya [UNIVERSUM VERSUS. Language – verse – meaning. Book second]. Moscow, Yazyki Slavyanskoi Kul'tury Publ., 2015, pp. 327–346. (In Russ.)

13. Shcheglov Yu. K. [“Harmonic precision” and “poetry of grammar” in Pushkin’s poem “K***” (“I remember a wonderful moment”)]. Russian literature and the West. A tribute for David M. Bethea. Eds. A. Dolinin, L. Fleishman, L. Livak. Part I. Stanford, 2008, pp. 177–210 (= Stanford Slavic Studies. Vol. 35).

14. Skorobogatova E. A. Grammaticheskie znacheniya i poeticheskie smysly: poeticheskii potentsial russkoi grammatiki (morfologicheskie kategorii i leksiko-grammaticheskie razryady imeni) [Grammatical meanings and poetic meanings: the poetic potential of Russian grammar (morphological categories and lexico-grammatical categories of the name)]. Khar'kov, Kharkov National Pedagogical University named after G. S. Skovoroda, 2012. 236 p.

15. Temirshina O. V. [Poet's Grammar. Structures of internal speech in the lyrics of Egor Letov]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universitetata. Filologiya, 2022, no. 80, pp. 269–290. (In Russ.)

16. Vinogradov V. V. Stil' Pushkina [Pushkin’s style]. Moscow, OGIZ Publ., 1941. 620 p.

17. Vinokur G. R. [Pushkin and the Russian language]. Izbrannye raboty po russkomu yazyku [Selected works on the Russian language]. Moscow, Uchpedgiz Publ., 1959, pp. 189–206. (In Russ.)

18. Yakobson R. [Poetry of grammar and grammar of poetry]. Semiotika [Semiotics]. Moscow, Raduga Publ., 1983, pp. 462–482. (In Russ.)

19. Yakobson R. [To the general doctrine of case. The general meaning of the Russian case]. Yakobson R. Izbrannye raboty: Per. s angl., nem., frants. yazykov [Selected works: Trans. from English, German, French languages]. Moscow, Progress Publ., 1985, pp. 133–175. (In Russ.)

20. Zholkovsky A. K. [Analysis of Pushkin’s poem “I loved you...”]. Izvestiya AN SSSR. Ser. lit. i yazyka, 1977, no. 3, pp. 252–263. (In Russ.)

21. Zholkovskii A. K. [Pushkin’s invariants]. Trudy po znakovym sistemam. 11: Semiotika teksta [Proc. on sign systems. 11: Semiotics of the text]. (Scientific journal of Tartu State University. Issue 467). Tartu, 1979, pp. 3–25. (In Russ.)

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести